Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

• Название: Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
• Автор: Тамара Катаева
• Издательство: Минск: Современный литератор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-14-1615-4

Роман-монтаж «Другой Пастернак» – это яркий и необычный рассказ о семейной жизни великого русского поэта и нобелевского лауреата. За последние двадцать лет в свет вышло немало книг о Пастернаке. Но нигде подробности его частной жизни не рассказываются так выпукло и неожиданно, как в новом исследовании Катаевой «Другой Пастернак». «Боттичеллиевский» брак с Евгенией Лурье, безумная страсть, связавшая Пастернака с Зинаидой Нейгауз, поздняя любовь с Ольгой Ивинской – читателю представляется уникальная возможность узнать о личной жизни Пастернака с абсолютно неожиданной стороны.

Перефразируя Толстого, Катаева говорит о своих книгах: «В „АнтиАхматовой“ я любила мысль народную, а в „Другом Пастернаке“ – мысль семейную».

---

Там же. Стр. 190. Куда теперь ей деть свою принципиальность?

Пастернак женственен в истории с Женей – Зиной. Так ведут себя только женщины, когда они попадают в историю, где они могут выбирать. Как правило, это бывает с замужними, где и муж влюблен, и другой – гораздо более силен и к тому же хочет жениться. Различие женской и мужской ролей (в треугольниках с лишним мужчиной или с лишней женщиной) в том, что «второй» мужчина может расхотеть жениться, а «вторая» женщина может перестать быть такой любимой. Женщине страшно оказаться без второго брака, уже пожертвовав ему первым, а мужчине жалко лишиться такой сладкой игрушки – возможности страстно, самозабвенно любить. Желание сохранить и того, и другого – это самая характерная женская черта поведения в треугольнике. Пытаться сохранить обоих пробует почти каждая. Какое счастье, если это можно пытаться делать долго, оттягивая, погружаясь в сладостные подробности, очень тонко объяснять, почему все должны остаться вместе, как обогатится их внутренний мир и отношения в результате параллельного проживания двух линий супружеской жизни (это так и есть, но этого не бывает). И главное – непрерывно пощипывать упоминанием о сопернике: или нейтральным тоном (где, правда, невозможно поверить в простодушие – вот и у Пастернака Зина непрестанно то спит, то лежит, то только встала…), или – высший пилотаж – наивно-страстным.

Пастернак настойчиво пытается заставить Женю поверить именно в эту наивность, когда, письмо за письмом, пишет: «Зина удивительная», «Я так люблю Зину» и пр. Жене ясно и без этого, что Зину он любит, но ему важно писать – подробно, со сладостной точностью подобранными словами, – как именно. Это очень женская черта, женщины делают так, пока их не оборвут. Отец Пастернака обрывает его, Женя не может. Она надеется, что ласка его слога убаюкает его самого и он не сможет оторваться и от нее, Жени.

«…Раньше весны сюда не собирайся».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 349.

А ей негде было жить. Родители (его) – боялись, Жо-ничкин муж Федя решительно заявил, что его семье надо дать отдохнуть от наезда чужой семьи, в которой муж посчитал очень для себя благородным предоставить бросаемой жене самые комфортабельные условия – но в чужих, пусть и довольно богатых, семьях. В Париж она могла поехать только одна – ведь начинать новую жизнь для нее было представимо только без ребенка. Ребенок для нее отнюдь не был ее личным богатством и наградой, он был ее взносом в семейный капитал, физиологическим взносом, а все, что вокруг, – воспитание, содержание, ответственность, – это дело тех, кому ею предоставлен наследник. Ее ребенка никто не хотел брать: ни Борис, пока она не сказала ему об этом с простотой, с какой брат Сеня предложил ему жениться, ни его родня, подталкиваемая, правда, не прямыми просьбами, а восторженными и путаными намеками и предположениями пастернаковских писем.

Пастернаку с Зиной тоже негде было жить в Москве, он занял свою бывшую комнату, – это называлось «привел», «привел с ребенком», – и пишет о соображениях здоровья, которые должны бы задержать Женю за границей, даже если не было надежды пристроить ее там к кому-нибудь навсегда. Для него с Зиной здесь важен каждый день. Ахматова называет Пастернака великолепным лицемером, – он не был лицемером, он действительно допускал возможность, что страдание опустошит Женю и пустая ее восхитительно женственная оболочка наполнится новой жизнью.

Ему не верилось, что такую никто не подберет… «Тоненькую, стройную, с прекрасным лбом, нежным, узким овалом лица, черными, откинутыми назад, в прическу, густыми волосами. В ней была замедленная грация – и в движениях, и в интонациях мелодического голоса, скорее меццо-сопранового тембра».

КУНИНА Е. О встречах с Борисом Пастернаком // ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 11. Стр. 113.

Почему у Женюры не случилось еще одного Фейхтвангера? Не было ли у писателя третьего брата? Двоюродного?

Насколько фантастическим был шикарный пятилетней давности роман!

Все действительно случившиеся в реальности истории таковы, что окажись один из несостоявшихся супругов свободен, разведясь, овдовев или просто переменив какие-то взгляды, – всегда можно обратиться к тому, кто был когда-то отвергнут. Если история, конечно, была настоящей и серьезной.

Впрочем, если история была попроще, то это даже лучше в случае Жени. Серьезная и «настоящая» история, любовь, может случиться с кем угодно, с самой простенькой женщиной, а вот НЕОЖИДАННОЕ предложение от преуспевающего банкира, брата знаменитого писателя, говорит о том, что она была хороша как просто подходящая партия для такого завидного жениха.

Почему не повторились предложения от других? Потому что не было того первого, не было и последующих. Женя с «довеском» – амбициями художницы, очень легко возникающими в России, пережившей лихорадку начала века сильнее прочих участников христианского летоисчисления, поддавшейся прессингу округляющихся цифр и даже пострадавшей интенсивнее многих, как одни дети болеют какой-то болезнью интенсивнее других, – вот с этим довеском полная холодом и эгоизмом Женя, никчемная и эффектная, как колба с жидким азотом, напускающим туману на сценическую площадку, никому не была нужна на рынке ходовых невест.

Тогда, в 1926 году, Женюра манипулировала Пастернаком, вызывая ревность к своим тщеславным фантазиям. Он же был в восторге от того, что ничто не придумывается, что все случающееся в жизни случается в реальности – в том числе и материализация фантазий.

«Когда все узнали, что около тебя есть другой человек, то все сразу испугались. <> За три месяца у меня note 6 ни разу никто не был, Жоня бы приехала, но <> Федя не позволит <> реальную помощь, о которой и я, конечно, могла мечтать, чтобы мы остались, пока суд да дело, в Мипсквп'е. Женичка бы ходил в школу, потом был бы на воздухе, в саду или с детьми, я бы понемногу работала.<> но в итоге я умоляла оставить нас <> на 4 дня <> мне не хотелось, чтобы нас, как багаж опасный, поскорее увозили, я только вернулась из Sanatorium, и Федя в истерике почти что мне сказал – это мой дом и моя жена, и я хочу, наконец, чтоб у меня дома был покой. <> Я ведь не могу огорчать папу, маму твоих и ссорить Федю с Жоней. Ведь они все, папа, мама, Федя, в конце концов правы – «я или не должна была уезжать – или осенью должна была быть в Москве» – это их слова, – и тогда, вероятно, ты бы расстался с Зиной. <> <> проездом Эренбург, увидав мое одиночество и страх перед всем <> стал уговаривать меня поехать в Париж. <> Я позвонила – и тут случилось – как же мне было собираться в Париж, когда все тянуло домой, и ты говорил с Волхонки <> я просыпалась с диким страхом, понимая, что ты на Волхонке и не один <> я умоляла папу и маму взять нас на время к себе, что мне очень больно, очень страшно <> С трудом для себя взяли Женичку, а меня врач отправил в Sanatorium, где мне что-то вспрыскивали, массировали, давали пилюли от страха <>».

Письмо близится к концу. Пастернак ничего не просит, но Женя дает ответ на могущую возникнуть просьбу – вдруг он одумается?..

«Как же я могу с тобой когда-нибудь увидеться, когда ты, как что-то очень счастливое, преподносишь – остаться с Зиной, взять Женичку, что Ирина с Шурой не понимали, как это ты хотел к нам вернуться. В состоянии тоски и отчаяния я писала тебе письма об осени, о том, что все возвращаются домой, – что ж ты значит решил, что наш дом с тобой уже не наш, что можно и без меня. Зачем же, зачем же мне тогда с тобою видеться, ведь ты уже решил, что у нас дома нет. Ну хватит. Твоим родителям письма кажутся чудными… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 353—354.

«К этому письму она приложила фотографическую карточку – вот уж подлинно: „каким еще оружьем вас добить?“. Здесь выражения их лиц трудно описать, карточка воспроизводилась многократно – Евгения Владимировна с торжественно-скорбным лицом обнимает и словно предъявляет зрителю сына Женю, глядящего на мир с выражением тягостного недоумения и незаслуженной обиды».

БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 400.

Призрак будущей жизни, одной без Бори с ребенком, встал перед Женей сразу в прекрасной обстановке заграницы. Вернее, призрак труда и одиночества, еще вернее – не одиночества, а предоставленности самой себе, без привычного исполнителя ее воли и безволия.

«По приезде в Берлин, подсознательно желая нам блага – то есть отправить нас поскорее к тебе, нас оставили одних, чтоб я на деле убедилась, что мне одной с Женичкой не справиться – что мне нужно только думать о том, как бы поскорее вернуть тебя к нам».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 353.

Это тот ракурс, в котором всегда рассматриваются отношение и обязанности Пастернака к оставляемой семье. Весьма неожиданный – Жене надо было ОТКРЫТЬ ГЛАЗА на то, что и так составляло ее главную цель. Будто труд по воспитанию ребенка был ей хоть когда-нибудь в радость: она не только растила, но даже баловала его чужими руками, будто она рвалась показывать «гордость» и опрометчиво делала жесты по бросанию супруга – и будто не взваливают (не имея возможности даже рассуждать о посиль-ности) на себя этот труд миллионы бросаемых женщин. Жене – не справиться. Пелена с глаз спадает – остается только вернуть Пастернака.