Вэл Хаузлз - Курс — одиночество

• Название: Курс — одиночество
• Автор: Вэл Хаузлз
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Из предисловия В. Войтова:

«Курс — одиночество» — книга, написанная участником Международной трансатлантической гонки яхт-одиночек в 1960 году Вэлом Хаузлзом. Прошло шесть лет, прежде чем Хауэлз взялся за перо. В эти годы он принял участие ещё в одной гонке яхт-одиночек через Атлантику (1964 г.) и совершил несколько одиночных плаваний на более короткие расстояния.

В наших издательствах вышло в свет уже несколько книг мореплавателей-одиночек. «Курс — одиночество» займёт среди них особое место как по художественной ценности (она читается на одном дыхании), так и по глубине проникновения во внутренний мир человека, оказавшегося лицом к лицу с океаном.

---

— Вы совсем не любите танцевать?

Я промямлил, что люблю, тогда она тоже решила, что всё дело в робости, и подалась ко мне, словно хоккеист, принимающий противника на корпус. Её бёдра прижимались к моим, я чувствовал себя, как на плахе. Мы приблизились к Роджеру и Джоун.

— Эй, Вэл, поменяемся дамами. Ты меня не узнаёшь? Я твой друг.

Опять та же спина. Джоун слегка разгорячилась, и кончики моих пальцев прилипали к её коже. Она танцевала, закрыв глаза. Внезапно до меня дошло, что они все трое под хмельком, я же был трезв, как прокурор в суде!

Музыка смолкла, и протяжная барабанная дробь возвестила о начале эстрадной программы. Во время первого номера мы выпили ещё виски. Потом вышла певица, могучая женщина в роскошном длинном платье; она пела отлично. А затем убавили свет, и под долгую и выразительную дробь барабана на затемнённой сцене начался главный номер.

Я заранее мог сказать, что мы увидим. Луч прожектора осветил стоящую лицом друг к другу пару. Дети какого-нибудь тихоокеанского острова, смуглые, с лоснящейся кожей, они были одеты в полоски ткани, которые скорее подчёркивали то, что стыдливо пытались скрывать. Оба стояли неподвижно, только грудная клетка вздымалась, и по волосатой груди мужчины на живот сбегали струйки пота. Царила такая тишина, что мигни — и все услышат. Публика явно приготовилась увидеть нечто весьма сокровенное. Сотни глаз возбуждённо сверкали вокруг деревянной эстрады, служившей опорой для двух трепещущих статуй. Я посмотрел на Роджера — казалось, его глаза сейчас выскочат из орбит.

В эту минуту мягко, как бы откуда-то издалека, зазвучала повелительная дробь барабана. Артисты продолжали стоять недвижимо, почти вплотную друг к другу, колени в стороны, ноги изогнуты, как пружины. Мышцы на бёдрах девушки чуть заметно подрагивали, наконец поймали ритм словно дробь приближающегося барабана. Постепенно дробь становилась чаще, и вступил второй барабан, он заставил колебаться торсы танцоров. Неторопливая барабанная дробь медленно, осторожно обвивала живые вибрирующие колонны. Но вот руки девушки оторвались от боков и начали колыхаться, будто шарф на ветру. Мужчина соединил кисти на затылке, и его бицепсы заплясали в лад новым властным звукам. Ещё один барабан, более басистый… Ноги танцоров вросли в пол, а тела качались, как ветви, опущенные в поток. Темп понемногу нарастал, но они по-прежнему не сходили с места. Бёдра девушки колыхались так, словно были подвешены к неподвижным плечам. Глаза танцора пристально смотрели на её живот. Он, как в зеркале, повторял движения танцовщицы, на первый взгляд однообразные, однако по мере развития танца всё более выразительные. Следующий барабан начал диктовать свой ритм колебаний, который казалось невозможным воплотить в движения, однако они это сделали, всё так же стоя на одном месте. Теперь живот девушки состязался с бёдрами, вращаясь то в одну, то в другую сторону, — чувственное зрелище, от которого пересыхало во рту. И ещё один барабан включился в громкий рокот, заставляя кровь стучать в висках. Танцоры пошли, нет, поплыли над полом в безупречном согласии с замысловатыми звуковыми узорами. Они кружили, не замечая публики, которая забыла про свои бокалы и курящиеся сигареты. Описывая круги, партнёры сближались. Глаза девушки потускнели, тело брало верх над разумом, покоряясь примитивному влечению. Она соблазняла его. Его глаза впились в её глаза, чёрные зрачки сверкали в луче прожектора. Они сошлись ближе, и замечательное искусство танцоров стало ещё более очевидным: каждый трепещущий мускул её тела заставлял его тело отзываться. Но если до сих пор она задавала темп, теперь беснующиеся барабаны вывели его вперёд, он стал повелевать. Казалось, больше нельзя увеличить накал этого захватывающего зрелища. Вдруг, так быстро, что не уследить, его рука метнулась вперёд и сорвала яркую полоску материи, прикрывавшую её грудь. Публика ахнула. Глаза девушки были широко раскрыты. Мужчина вёл танец, не прикасаясь к партнёрше, однако подчиняя её ритму, который достиг бурного крещендо.

Я незаметно окинул взглядом зал. Люди застыли, как парализованные, будто из них вынули душу. Всю свою способность чувствовать и двигаться они передали участникам сложного и страстного танца. Наши дамы сидели, наклонившись вперёд, часто дыша, их руки были сжаты, глаза блестели. Роджер смотрел не мигая.

Ритм стал более подчёркнутым. Он то нарастал, то спадал, управляя вихрем страсти. Девушка ловила воздух, грудь и живот вздымались в экстазе. Танцор исступленно прыгал вокруг неё, с великолепной выразительностью ведя свою партию. Рокот барабанов достиг предела, девушка извивалась, мужчина подскакивал всё выше и выше с каждым оглушительным ударом. Она упала на колени, села на пятки и изогнулась назад, будто натянутый лук.

И тут, когда ухо уже не могло больше воспринимать звуки, а глаза не могли оторваться от трепещущей фигуры, барабаны смолкли. Всё кончилось, звук словно отрезало неумолимым лезвием. Прожектор как-то неохотно погас. Только слабые лампы освещали притихший зал, охваченный смущённой тишиной. Танцор торжествующе стоял над девушкой, которая лежала, обмякнув, в той же позе, с рассыпавшимися прядями густых чёрных волос, и стонала. Это длилось ровно одну секунду, потом он спрыгнул с круглой эстрады, повелительно хлопнув в ладони. Явились слуги, положили девушку на застланные шёлком носилки и унесли её; публика по-прежнему сидела в оцепенении.

— Боже милостивый!

Роджер сделал доблестную попытку прийти в себя. Он перевёл на меня сверкающие глаза.

— Я должен что-нибудь выпить.

— И мне большой бокал, — сказала Джоун, критически изучая своё лицо в зеркале пудреницы, которая выдавала её дрожащую руку.

— Ну, как вам этот номер?

Неужели нужно отвечать? Это было потрясающее выступление настоящих виртуозов, которое сразило наповал всех зрителей. Мы с замешательством поглядывали друг на друга, смущённые таким откровенным танцем.

— Как вы думаете, они любят друг друга?

Я чуть не подавился.

— Любят? Господи, да он, наверно, сжигает её своей страстью.

Но тут я понял, что Джоун меня просто подначивает, мы рассмеялись, и напряжённость прошла. Они продолжали разбирать его и её, её и его, а я тем временем пытался разобраться в своих чувствах.

Конечно, танец меня увлёк. Это было одно из тех зрелищ, от которых трудно оторваться, но я чувствовал, что меня оно всё-таки захватило не так, как других. В отличие от моих соседей по столику я даже успел во время танца окинуть взглядом зал, наблюдая зрителей. Хвастаться тут нечем, это было просто лишним свидетельством того, насколько я отклонился от нормы. Когда танец достиг кульминации, я поймал себя на том, что борюсь с отвращением, для меня намёк был чересчур грубым, и какой-то тихий голос настойчиво шептал мне, что вряд ли я повёл бы свою дочь на такое представление. А впрочем, не чрезмерная ли это стыдливость? Ведь речь идёт всего-навсего о танце, пусть даже очень смелом. Мало ли зрелищ такого рода? Несмотря на все эти мысли, я продолжал чувствовать себя третьим лишним.

Мы выпили ещё по одной и получили счёт на тридцать четыре фунта, включая чаевые. Роджер воскликнул, что ужин и представление того стоят, и я скрепя сердце расстался со своими фунтами.

Мы вышли из ресторана в тёплый мрак. Было уже далеко за полночь, и остров примолк, лишь глухо бормотал океан, накатываясь на рифы в каких-нибудь нескольких ста ярдах от нас. Мы постояли, радуясь окружающему, будто птицы, вырвавшиеся из клетки. Роджер нарушил очарование.

— Пойдём, искупаемся? Я знаю хороший пляж, всего несколько минут хода.

— Мы не взяли купальных костюмов.

— Господи, кому нужен купальник после такого танца.

На это трудно было что-нибудь возразить. Мы обогнули на машине мысок, осторожно перелезли через большие камни и очутились на маленьком уединённом пляже. Прикрытое рифом море тихо гладило коралловый песок. Чудесное место.

— Отвернитесь, ребята, мы разденемся.

Опять это чувство отвращения. Да соберись здесь на острове десять тысяч обнажённых женщин — мне наплевать; даже танец на меня не повлиял в этом смысле. Для меня не существовали мужчины и женщины, мы были просто людьми. Чувство отрешённости всё ещё не покидало меня, и оно не признавало никакой искусственной близости. По мне, пусть она хоть на голове стоит.

Я разделся и пошёл к воде. Остальные уже плескались, словно резвящиеся дети.

— Ну, где ты там, Вэл, не робей.

Я снова разозлился. Да не робею я ни капельки! Я бы мог, не моргнув глазом, пройтись нагишом по Бонд-стрит. Это они упорно стараются придать чему-то естественному, обыкновенному особый смысл, навязывают мне близость, которая мне кажется никчемной.

Мы плавали и дурачились. После алкогольных паров и табачного дыма хорошо было освежиться в море. Я посмотрел на риф — за ним простирался пустынный океан. Несколько неожиданно для себя я почувствовал, что не прочь бы опять один идти на яхте. Там всё так бесхитростно и целомудренно. С каким-то сожалением оглядывался я на минувшие семь недель, забывая про терзающие нервы испытания и вспоминая только красоту океана, бесшумно плывущих рыб, общительных птиц. Даже ночи ничуть не выпадали из романтического ореола, в котором я сейчас видел своё плавание.