Марго Арнольд - Падший ангел

• Название: Падший ангел
• Автор: Марго Арнольд
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-85585-440-Х

В лондонских салонах, где собирается цвет общества, царит прекрасная Элизабет. Ее расположения ищут многие блестящие мужчины.

В ее жизни было много увлечений, было богатство, были разочарования, но Элизабет верит в великую любовь. И мир вокруг меняется, когда Элизабет встречает ее…

---

Когда я вспоминаю тот год, передо мной встает целая галерея лиц – новых людей, с которыми мне пришлось тогда познакомиться. Артур, мой преподаватель дикции… В прошлом актер, он покинул подмостки из-за своего пьянства, но продолжал держаться с наигранным величием сценического трагика. Он боролся с моим произношением, учил меня начаткам актерского мастерства, тому, как подавать себя – вплоть до умения падать в обморок в нужный момент.

Доктор Дивер, трогательный маленький эмигрант, давал мне уроки французского, на котором я говорила с чудовищным акцентом. Он также обучал меня танцам. Удивительно, но при том, что сам он был коротышкой, танцевал он со сказочной легкостью и грацией. Когда со временем я наконец появилась в бальных залах, то с удивлением обнаружила, что высокие и мужественные кавалеры по сравнению с моим учителем кажутся хромоногими слонами.

Маленькая, похожая на сушеное яблоко женщина пыталась научить меня вышиванию и рисованию. Я забыла ее имя, но помню, что Белль охарактеризовала ее как «настоящую леди в стесненных обстоятельствах».

Бедная душа! Несмотря на отчаянные усилия, которые я прилагала, чтобы постичь ее премудрости, любая девятилетняя школьница дала бы мне, наверное, сто очков вперед. В конце концов Белль поняла тщетность этих стараний и с печальным вздохом велела мне сосредоточиться на других предметах, поскольку ни вышивальщицей, ни художницей мне, видимо, стать не суждено.

Через полгода начали проявляться мои сильные и слабые стороны. Голос у меня был нежный и чистый, но ему не хватало силы. Я умела играть на пианино достаточно хорошо, чтобы аккомпанировать самой себе и исполнять простенькие вещицы. Я правильно говорила, научилась со вкусом одеваться и придумывать различные наряды и украшения – моя матушка была права, когда прочила мне будущее модистки. С другой стороны, я была безнадежна в вышивании и рисовании, с трудом произносила французские фразы, которыми в то время было модно пересыпать речь, и была слишком снисходительна к слугам, когда дело доходило до искусства ведения домашнего хозяйства. Увы, от этих недостатков мне не удалось избавиться до конца моей жизни. Но в целом Белль была довольна моими успехами. Очень довольна.

Занималась я не одна. Тяготы учения со мной делила девушка чуть постарше, чье прошлое было еще более мрачным, чем мое собственное. Она была высокая, с темно-рыжими волосами, чистой смуглой кожей, огромными карими глазами и худая, если не сказать тощая. Будучи наивной и помня, что говорила Белль обо мне самой, я удивлялась: как она может ждать, что эта девочка будет пользоваться успехом у мужчин? Мне и в голову не приходило, что, если одним мужчинам нравятся женщины пышные и белые, другим могут нравиться смуглые и худощавые. Белль, как я уже сказала, была весьма умной женщиной, и мы с этой смуглой девушкой по имени Люсинда составляли восхитительную пару.

Белль сама преподавала нам «интимные науки»: как заказать хороший ужин, как одеться, чтобы привлечь к себе внимание и в то же время не выглядеть вульгарной, как флиртовать, оставаясь при этом в безопасности, и как внушить мужчине, что восхитительнее его нет никого в целом свете. Должна признать, что эти уроки нравились мне несравненно больше остальных. Мне казалось, что я учу какие-то волшебные слова, с помощью которых смогу в жизни, как в кукольном театре, дергать за любые веревочки, а потом смеяться над марионетками, послушными моей воле. Если бы все было так просто!

Хотя теперь я была слишком поглощена своей новой жизнью, чтобы думать о несчастьях, которые может принести завтрашний день, страх порой снова возникал в моей душе. Нас с Люсиндой поместили в отдельную часть дома. Белль приходила туда, чтобы поесть и заняться своими делами, которые, как я заметила, по большей части состояли из возни с бумагами. Ей, кроме того, принадлежал соседний дом, и, хотя нам было запрещено появляться в нем, сквозь общую стену до нас доносился шум вечеринок, которые происходили там практически каждую ночь. В эти часы, замерзшая, я лежала под гладкими простынями и прислушивалась к заливистому хохоту и крикам, часто переходившим в резкие злые вопли. Тогда я пыталась отвлечься от действительности, мысли мои улетали далеко, и я снова, как в прежние времена, рассматривала вместе с братом маленькие айлингтонские коттеджи с их неприметными обитателями, которые не умели отличить одно вино от другого, не могли позволить себе хороший обед, даже если и сумели бы заказать его со знанием дела, у которых не было дорогих вещей. Тем не менее мир этих людей не нарушался ни воплями, ни звуками ударов, разносящимися в ночи.

Однажды, поскольку мы делили одну комнату, я попыталась выяснить, что думает об этом Люсинда. Она была тихой, сдержанной девушкой, не любившей обычной девичьей болтовни. Поэтому и я, в свою очередь, вела себя с ней достаточно скромно. И все же однажды ночью, когда из-за стены раздавался шум еще более неприятный, чем когда бы то ни было, я спросила у соседки, не мешает ли он ей. Она коротко засмеялась своим резким смехом, от которого Белль безуспешно пыталась ее отучить.

– Разве в твоей семье отец не бил мать? – спросила она. Услышав это, я отпрянула, словно ударили меня саму, но Люсинда даже не заметила этого. – Мой отец занимался этим каждый вечер. Он бил мать ремнем с пряжкой на конце – с большой медной пряжкой. Крики из-за стены раздражают гораздо меньше, чем тогда, когда они раздаются прямо в твоей комнате. Но ничто не могло сравниться с ревом отца, когда мать подсыпала ему в пиво крысиного яда. Вот то были крики!

И она улыбнулась, словно эти воспоминания доставили ей удовольствие.

– Что же стало с твоей матерью? – спросила я, чувствуя головокружение.

– Ее повесили, – просто ответила Люсинда, – и если когда-нибудь хоть один мужчина посмеет меня ударить, им придется повесить и меня.

Это был первый и последний раз, когда мы говорили с ней о чем-то личном, но впоследствии я поняла, что Люсинда не шутила. Десять лет спустя ее действительно повесили за то, что она отравила своего любовника лорда Краудера. Я хотела выступить на суде со свидетельскими показаниями в ее пользу, но Белль сказала, что это все равно ничего не изменит: цыганская кровь, которая придавала Люсинде такой неповторимый шарм, обернулась своей худшей стороной, и теперь ни один мужчина не сможет чувствовать себя с ней в безопасности. И все же долгое время меня не покидало чувство вины.

Июль 1795 года. Этот месяц запомнился мне двумя, казалось бы, не связанными друг с другом событиями. Во-первых, я заметила, что Белль и Люсинда имели две встречи tete-a-tete,[3] на которые я приглашена не была. Я восприняла это довольно болезненно, поскольку привыкла считать себя фавориткой Белль. Спрашивать об этом ее мне не позволила гордость, поэтому однажды я поинтересовалась у Люсинды, о чем же у них шла речь.

– Белль рассказывала мне, как заниматься любовью с мужчиной, – угрюмо ответила она. И добавила: – В постели.

Я была смущена. Само собой предполагалось, что в течение первого года знания подобного рода мне не понадобятся, но все же, почему Белль обошла меня, тем более в таком важнейшем для нее вопросе? Я должна была выяснить это, поэтому на следующий день, оказавшись в кабинете Белль, заговорила на эту тему:

– Почему ты не рассказала мне ничего из того, о чем вы говорили с Люсиндой – о том, как заниматься любовью?

Посмотрев на меня с некоторым подозрением, Белль ответила:

– Я и не собираюсь делать этого.

– Но почему? Ведь ты же рассказала Люсинде!

– Люсинде я должна была рассказать об этом потому, что она ненавидит мужчин. А ты – нет.

Я даже подпрыгнула от удивления.

– А какая тут разница?

– Долго объяснять, – устало отмахнулась Белль, – но… в общем, мужчины довольно скоро понимают, что ты – женщина, предназначенная для любви, а не для ненависти, ведь и то, и другое существует в отношениях между мужчиной и женщиной. И когда они почувствуют, что ты создана для любви, они сами захотят научить тебя, поскольку ты будешь принадлежать им. Если же я заранее обучу тебя премудростям нашего ремесла, мужчины почувствуют себя одураченными и выместят это на тебе. Поверь мне, дорогая, я знаю, что говорю, и ты должна доверять мне.

– И ты не собираешься научить меня ничему из этого? – в изумлении спросила я.

– Ничему, – твердо ответила она. – Абсолютно ничему.

В то время я очень обиделась на Белль, теперь же я понимаю, что она имела в виду.

Второй случай произошел под конец месяца. За неделю до этого Белль сообщила, что собирается «выпустить нас в свет» – мы должны были появиться на трех предстоящих балах. Нам, как воспитанницам Белль, предстояла возможность впервые увидеть и, в свою очередь, показать себя всему лондонскому полусвету и половине подлинного света столицы. И вот однажды Белль взяла меня за руку и отвела в свою комнату. Там, разостланные на диване, лежали три самых восхитительных платья, какие мне только доводилось видеть. Первое было из белоснежного шелка с муслиновой накидкой, такое легкое и воздушное, что казалось одеянием ангела. Второе – тоже шелковое, но небесно-голубое, под цвет моих глаз. Третье платье переливалось серебром, а накидка у него была светло-серой.