Альберт Вандаль - От Тильзита до Эрфурта

• Название: От Тильзита до Эрфурта
• Автор: Альберт Вандаль
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-233-8, 5-85880-235-4

Франко-русский союз во время Первой империи» – одно из самых известных сочинений крупнейшего французского историка, члена Французской Академии графа Альберта Вандаля (Albert Vandal) (1853–1910). Этот фундаментальный трехтомный труд был впервые издан во Франции в 1891–1893 годах и удостоен первой премии Гобера, затем он многократно переиздавался в конце XIX – начале ХХ веков. В книге раскрываются корни политического устройства Новой Европы, которое создавалось в начале XIX века в ходе наполеоновских войн. Франция и Россия в тот период играли ключевые роли в европейской политике. В своем глубоком, основанном на огромном количестве источников, исследовании Альберт Вандаль показывает, как шаг за шагом обе державы и их императоры подходили к войне 1812 года, решившей судьбы России и Европы. В рассмотрении политических событий исследуемого периода историк делает акцент на взаимоотношениях Александра I и Наполеона, их личных качествах и психологии.

---

В то же время, благодаря замечательному совпадению, взоры России, главные усилия и упования ее политики были направлены также к Австрии. Подобно Наполеону, Александр I сознавал, что нуждается в сильном союзнике. Со времени Аустерлица он более не верил, что его собственных сил, как бы внушительны они ни были, будет достаточно для уравновешения доблести наших войск, гения и счастья их вождя. Пруссия, сведенная к нескольким клочкам территории, могла предложить ему только ничтожное содействие. Надлежало сражаться не за одно с нею, а за нее, и как бы велико ни было желание Александра помочь ей и отомстить за нее, порой, он не решался один начать кампанию, более грозную, чем предыдущие, ставкой которой была бы не только слава русского оружия, но и целость империи и сохранение прежних завоеваний. Он смутно сознавал, что если Австрия, единственное государство, которое было в состоянии оказать ему существенную помощь, не воспользуется случаем соединиться с ним и дополнить европейское соглашение, он рано или поздно вынужден будет вести переговоры с нами, выслушивать Наполеона, имевшего склонность вести переговоры с каждым из своих противников в отдельности, будет вынужден отделить русское дело от дел Европы и отстаивать его за ее счет. Будучи еще противником такого решения, он надеялся избавиться от него путем дипломатической победы в Вене. Со стороны его правительства вся сила убеждения была направлена на получение содействия Австрии. Итак, благодаря своему географическому положению и взаимному положению воюющих сторон, Австрия, по-видимому, держала в своих руках судьбу Европы и судьбу будущих отношений между Францией и Россией. Смотря по тому, на чью сторону она перейдет, она продлит борьбу, изменяя ее характер и ее шансы; устранение же ее от участия могло привести к сближению и объяснению между противниками, не решавшимися вступить в бой один на один.

В то самое время, когда Наполеон отправлял в Австрию для изложения своих взглядов и предложений нового посланника генерала Андреосси, Александр I для воздействия на свою старую союзницу рассчитывал главным образом на графа Разумовского, своего представителя при ее дворе, дипломата с живым умом, сумевшего хорошо поставить себя в Вене и влиявшего на двор через посредство высшего общества. Однако важность обстоятельств требовала чрезвычайной миссии; ее доверили лицу, имя которого было замешано во всех распрях того времени. Корсиканец Поццо ди Борго добрался до самого Петербурга, в поисках свободного поприща для борьбы со своим знаменитым соотечественником, который сделался для него заклятым врагом. Он поступил на службу России и, как представитель ее интересов, вел теперь свою борьбу с Наполеоном; позднее ему суждено было оказать большую услугу разгромленной Франции. Император Александр, заметив в нем необычайные способности, нашел его пригодным для ускорения самых важных переговоров, которые тогда должна была вести Россия.

Умный, смелый, глубоко преданный делу, за которое он взялся, Поццо умел заставить “интригу служить принципам”.[30] Он вносил в свою манеру вести переговоры такую силу слова и мысли, которая могла восторжествовать над австрийской нерешительностью. Он отличался редкой способностью проникать в тайные помыслы, верно оценивать существующее положение и указывать на решения, которых оно требовало; он нисколько не стеснялся говорить смелую правду тем, кого хотел убедить и кому хотел служить; он часто был доверенным лицам коалиции и никогда не был придворным льстецом. Сверх того, хорошо известный в Вене, он и сам знал в совершенстве светское общество и дипломатический состав этой столицы; он мог использовать свои космополитические связи в видах согласования своих действий с действиями других представителей и, по-видимому, лучше, чем кто-либо, мог говорить от имени всей Европы. Наконец, ненависть, которая подстрекала его природную горячность, его страстное желание добиться цели, казались лучшей гарантией его успеха. Нельзя было придумать ничего лучшего, как поручить личному врагу Наполеона заботу о том, чтобы убедить Австрию предпринять обходное движение, которое должно было застать врасплох императора, атакованного с фронта русскими, и поставить его, слишком верившего в свою звезду, в опасное положение.

Поццо приехал в Вену 13 декабря, несколькими днями позднее Андреосси. Он привез графу Стадиону длинное послание от русского министра иностранных дел, генерала барона Будберга, и два письма от императора Александра: одно императору Францу, другое эрцгерцогу Карлу, мнение которого считалось решающим во всем, что касалось австрийской армии. Первое было написано в сильных и торжественных выражениях. “Судьба мира, – писал царь Францу I, – будет главным образом зависеть от решения, которое примет Ваше Величество”.[31] Второе было лестным призывом к вмешательству эрцгерцога, которому обещалось открыть новое поприще для славы. Сначала Поццо несколько раз совещался со Стадионом. После многих уклонений от обсуждения, смягчая свой отказ горячими уверениями, министр кончил тем, что сказал, что Австрия ввиду неудовлетворительного состояния ее вооружений, неполного восстановления ее военных сил и ввиду истощения ее финансов, не может тотчас же вмешаться в войну. Он подавал надежду, но отклонял всякое обязательство. Недовольный таким ответов, Поццо обратился непосредственно к императору и эрцгерцогу Карлу и был принят обоими; об этих аудиенциях он составил следующий характерный рассказ:

“Граф Разумовский и я, – пишет он своему двору, – были представлены Императору. Я вручил письмо Его Императорского Величества. Император сказал мне: “Я знаю его содержание, я просмотрел дело и прочел все бумаги, которые вы передали Стадиону. Он, вероятно, сказал вам, что теперь я не могу вести войны”. Я ответил, что я получил это сообщение с чувством глубокой скорби, ибо знаю, что Его Императорское Величество, мой государь, думает, что настоящий момент представляет выгоды, которые, может быть, никогда более не повторятся, и, что выжидая время, Его Величество, вместо того, чтобы уменьшить затруднения, значительно их увеличит. Император сказал: “Я вполне уверен в чувствах вашего государя; я всегда буду его сердечным другом, у него такие благородные мысли!”. Я ответил, что такая искренняя и счастливая взаимность может только способствовать благу обеих империй, но, чтобы сделаться продуктивной, она требует некоторого увеличения сил и фактического содействия. Тогда Его Величество сказал: “Мне нужно выиграть время; у меня во всем большие недочеты, император Александр сам знает, в каком виде оставил он меня год тому назад. Если я объявлю войну, я должен ожидать, что мне придется иметь дело со всеми силами Бонапарта, я рискую быть раздавленным и тогда для вашего же государя будет хуже: ему больше не на кого будет рассчитывать”. Я заметил, что такое предположение невозможно, и, чтобы убедиться в этом, следует только взглянуть на расположение армий. Тогда Его Величество сказал: “Я неоднократно, но безуспешно сражался вместе с союзниками: в данном случае нужно рассчитывать только на самого себя”. Тогда заговорил граф Разумовский: “Следовательно, Ваше Величество не предполагает, что Бонапарт будет вынуждать вас принять его сторону и что в случае отказа он нападет на вас”. Император ответил: “В таком случае само собой разумеется, что придется сражаться, и сражаться отчаянно; при такой крайности сражаются лучше”. Я выразил надежду, что Его Величество не будет ждать такой крайности, на что он ответил: “Я откровенен: я буду воевать, как можно позднее”.

“Мой разговор с эрцгерцогом Карлом был более однообразен. Кланяясь до земли, он сказал, что глубоко тронут милостью Его Императорского Величества, соблаговолившего вспомнить о нем; что Его Величество, будучи сам солдатом, принимает участие во всех лицах своего звания. Я ответил, что действительно, это почетное звание служит большой рекомендацией в глазах Его Величества, но что Его Высочество имеет еще особые права на уважение моего государя в силу блестящей и заслуженной репутации, которую он приобрел своими победами; – опять низкий поклон. – Я желал бы, чтобы Его Величество был убежден, что вся заслуга исключительно принадлежит армии. – Я сказал, что Его Величество не может не знать, какое благотворное влияние на поведение армии оказывают талант и мужество Его Высочества, что убеждение в этом и вытекающие отсюда важные соображения побудили Его Императорское Величество включить в число важнейших средств для спасения обеих империй и Европы вообще использование его талантов. Когда я хотел приступить к делу, он прервал меня, сказав самым смущенным тоном:“Я не могу… Его Величество Император… это меня не касается”. Чтобы понять его смущение, я спросил его, нет ли известий из армии. Он ответил, что его уведомили о бывшей на берегах Нарева перестрелке, но без серьезных последствий; что до сих пор только корпус Даву перешел Вислу. Я воспользовался оборотом разговора, чтобы сказать ему, что в настоящее время наша армия привлекала все внимание и занимала все силы Бонапарта, что Его Королевское Высочество во главе австрийцев мог бы… Тогда он опять смутился и прервал разговор, повторив, что только Император, его брат, может выслушивать подобные вещи; он тотчас же с глубокими поклонами отпустил Разумовского и меня”.[32]