Michael A. de Budyon - ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА

• Название: ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА
• Автор: Michael A. de Budyon
• Жанр: Философия

---

Когда грохот наполеоновской артиллерии сотрясал родной город Гегеля Йену, он заканчивал "Феноменологию Духа". Название очень подходило окружающей обстановке. Там у Гегеля точно всё, и содержание, и форма, а поэтому всегда затруднительно привести из него отдельную цитату. Гегеля надо цитировать большими фрагментами, а лучше — целыми главами его произведений. Гегель тоже был оптимистом, может быть самым большим из философов христианской эпохи. А столь непонятный его современникам оптимизм, базировался на нахождении оптимального соответствия философии и политического процесса. Его время позволяло допустить, что и раб может стать человеком. И только через 70–80 лет поймут что это не так.

"Поскольку раб работает на господина, — писал Гегель в "Феноменологии", — следовательно, не исключительно в интересах своей собственной единичности, постольку его вожделение приобретает широту, становится не только вожделением вот этого человека, но содержит в себе в то же время и вожделение другого. Соответственно с этим раб возвышается над самостной единичностью своей естественной воли и постольку стоит по своей ценности выше, чем господин, остающийся во власти своего себялюбия, созерцающий в рабе только свою непосредственную волю, и признанный несвободным сознанием раба лишь формально. Упомянутое подчинение себялюбия раба воле господина составляет начало истинной воли человека. Трепет единичной воли — чувство ничтожности себялюбия, привычка к повиновению — необходимый момент в развитии каждого человека. Не испытав на самом себе этого принуждения, ломающего своеволие личности, никто не может стать свободным, разумным и способным повелевать. Чтобы стать свободным, чтобы приобрести способность к самоуправлению, все народы должны были пройти предварительно через строгую дисциплину и подчинение воли господина. Так, например, было необходимо, чтобы после того как Солон дол афинянам свободные демократические законы, Пизистрат захватил в свои руки власть, опираясь на которую он приучил афинян к повиновению этим законам. И лишь после того как повиновение это пустило корни, господство пизистратитов стало излишним. И точно так же Рим должен был пережить строгое управление царей, которое сломило естественное себялюбие римлян, так что на этой основе могла возникнуть та достойная удивления римская доблесть любви к отечеству, которая готова на всякие жертвы. Рабство и тирания составляют, следовательно, в истории народов необходимую ступень и тем самым нечто относительно оправданное. В отношении тех, кто остается рабами, не совершается никакой абсолютной несправедливости; ибо, кто не обладает мужеством рискнуть жизнью для достижения своей свободы, тот заслуживает быть рабом, и, наоборот, если какой-нибудь народ не только воображает, что он желает быть свободным, но действительно имеет энергичную волю к свободе, то никакое человеческое насилие не сможет удержать его в рабстве как в состоянии чисто пассивной управляемости". Обратим внимание на фразу "имеет энергичную волю к свободе". Гегель понимал что к чему, хотя и не был представителем "философии воли" Платон мечтал о времени когда философы будут управлять государством, сразу видно что дедушкины рассказы про Атлантиду глубоко запали в его душу. Гегель государством не управлял, но он подчинил величие государства философской модели. Кайзеры, Бисмарк, Мольтке, Вагнер, Гитлер, Круппы, Сименсы, Тиссены, — все продукты его философии. То "искалеченное ницшеанство" о котором говорили в России времен Первой Мировой войны, здесь не причем. Ницше, кстати, мало на что повлиял. Ницше — оболочка, Гегель — двигатель. Ницше на время, Гегель — навсегда. Ницше пошел дальше только в том, что выдумал некий беспроигрышный вариант, сформулировав свою философию "вечного возврата" и "воли к власти", — почти тоже самое что и у Шопенгауэра, но повторенное бесконечное количество раз. В этом и заключалась его реальная "злая мудрость". Мы приходим из ниоткуда и уходим в никуда, постоянно проходя мимо ворот на которых написано "мгновение".

Шпенглер дофилософствовался до глобального вывода: Европа началась средневековьем и закончится средневековьем. Вывод правильный, только с небольшой поправкой: Европа закончилась средневековьем и начнется средневековьем (если вообще начнется). При Шпенглере «средневековье», понятно, заканчивалось.

Концовка интеллектуально блестящего XIX века, наряду с торжеством теории эволюции Дарвина, породила чудовищного идола, перед которым в конце XX-ого готовы упасть даже те, кто вроде бы казался сильным. Этот идол — приоритет экономических интересов над всеми остальными. Идол прожорлив, и сейчас в его меню уже целые государства, которые и сами с радостью готовятся стать съеденными. И если проституция напрямую связана с идолопоклонство, то поиск чуда в экономике — ничто иное как гипертрофированная стадия некрофилии, — что есть верный признак тотального старения и вырождения. Все как перед началом того "постантичного средневековья". Готовьтесь. Я, правда, не знаю, кто сядет в будущие замки, но то что рабов будет достаточно, — ни секунды не сомневаюсь. Дарвин создал прецедент. И его теория была тут же перенесена на экономический язык. Конечно, методологически она выглядела безупречно, но на два наиглавнейших вопроса ответа не давала, что нисколько не подрывало ее величия. Первое: невозможно реконструировать схему зарождения жизни на планете которая изначально была абсолютно стерильной. И второе: неясным остается переход от приматов к человеку, осуществленный, кстати, за беспрецедентно короткий срок. Дарвин объяснил все кроме самого главного. Он дал передаточную функцию, но не дал ни начального, ни конечного параметра. Биология, да и вообще диалектика, не терпит аксиом, но реальные экономисты, — люди всегда практичные. Для них нет неразрешимых проблем. Те кто таковыми мучается, быстро вылетают из большого бизнеса и, в лучшем случае, развлекаются мелкой торговлей барахлом. Поэтому и возникновение человека они также объяснили чисто экономически, заявив, что "человека создал труд". Все вполне ясно. Клерикалы говорят «бог», экономисты — «труд». Такое определение возникло вовремя, а потому ему был гарантирован успех, даже в мозгах претендующих на статус интеллектуальных. Появись оно лет на 200 раньше, и кроме смеха другой реакции не вызвало бы.

Да, а вы знаете кто впервые произнес столь забавную сентенцию? Фридрих Энгельс, — человек который ни одного дня не работал. А взял он ее у уже упомянутого Анри де Сен-Симона — французского графа, заявившего в 1802 году: "Все люди будут работать; они будут смотреть на себя как на работников, прикрепленных к мастерской, работы которой имеют целью приблизить человеческий ум к моему божественному проведению" [А. Сен-Симон "Письма женевского обитателя к современникам". Избр. соч. М.1948].Во как! Интересно, как смотрел на себя сам Сен-Симон, который считал физически труд настолько низким, что предпочел жить на подачки своего бывшего слуги? Человек, ни разу в жизни не державший ничего тяжелее чернильницы, заявляет такое! Как все-таки было оторвано мышление интеллектуала от реальной обстановки! Ведь низшие слои, если о чем и мечтали (да и сейчас мечтают), то только о том, чтобы не работать! Множество сказок всех без исключения европейских народов, повествуют о том, как бедный юноша работающий от зари до зари, добивается руки принцессы, или же наоборот, девушка из простой семьи, а то и вовсе сирота не отходящая от прядильной машины, выходит замуж за чудесного принца. В обоих случаях работать больше не надо. Да что сказки! Женские романы, издающиеся и продающиеся миллионами экземпляров, всегда рисуют картинки проникновения в веселую и беззаботную жизнь, и именно на это, а не на гипотетическую «любовь», в которой авторы подобных новелл как правило мало что смыслят, и покупаются наивные женские души. Когда же они начинают пытаться организовать себе нечто подобное в реале, то наталкиваются не на сказочного принца, а на имеющего явные очертания мужа и дело не всегда кончается happy end'ом, как говорится, "за радость испокон веков страданьем платит мир". Итак, здесь массы куда лучше знали что к чему.[8]

Если мы и допустим что труд способствовал превращению приматов в человека разумного и тем более в белого, то высший тип сейчас бесспорно должны представлять люди занимающиеся каждодневным физическим трудом: шахтеры, грузчики, копатели, толкатели, каменщики и т. п. Однако смехотворность такого предположения более чем очевидна, достаточно иметь зрение и обоняние. Анализируя биографии и род занятий всех без исключения античных интеллектуалов и просто известных людей, мы приходим к абсолютному выводу: никто из них нигде и никогда не работал. Не следует, однако, путать «неработу» с отсутствием физических нагрузок. Нет, они занимались спортом, а многие еще и воевали, но заниматься физическим трудом имея цель обеспечить себе хоть минимальный уровень существования им не приходилось. С победой христианства, выставившего казалось бы все что только возможно с ног на голову, решительно ничего не изменилось. Светочи Возрождения — Данте, Петрарка, Боккаччо, Боттичелли, Рафаэль, Леонардо, Тициан, Рубенс, Эразм, Галилей, Гус и еще многие-многие другие, не занимались наемным физическим трудом. Правда, они и не обладали идеальными соматическими характеристиками, так как сам их образ жизни, и полное презрение к телесной оболочке, как к простому "вместилищу души", не давал возможности достичь совершенства по всем параметрам. Исключением выглядит только Леонардо. Христианская мораль, разделявшая понятия «тело» и «дух», никак не предполагала, да и не способна была постичь, что чистое не может «вмещаться» в грязном, ибо в принципе не была способна осознать что есть чистота. По мере кризиса христианства эта тенденция усиливалась. Лейбниц, Кант, Руссо, Юм, Шлегель, Вольтер, Гегель, Фихте, Гете, Конт, Шопенгауэр, Ницше, — все имели вид в высшей степени непрезентабельный. В них не было ничего кроме интеллекта, — большие головы на слабых телах и коротких ногах, — что, впрочем, для XVIII–XIX века было неплохо, ибо подавляющее большинство т. н. «элиты» к тому времени не имело ни интеллекта, ни силы, ни красоты. Именно такое большинство и стало фундаментом на котором выросли бредовые идеи равенства, братства и коммунизма. Опять прошел стандартный вариант: сначала была утрачена сила, затем красота, а в конце, уже в веке двадцатом, — интеллект.