Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

• Название: Что-то страшное грядёт
• Автор: Рэй Брэдбери
• Издательство: Олимп
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1992
• ISBN: 5—7390—0089—0

Завертелась жуткая карусель, в зловещий Зеркальный лабиринт вошли первые посетители — это приехал разъездной карнавал. Маленький городок оказался во власти злых и жестоких сил, и только чистые душой способны спасти жителей городка от превращения в ужасных зомби. Роман «Что-то страшное грядет» повествует о борьбе двух подростков с Людьми Осени, таинственными и жуткими хозяевами и рабами Луна-Парка.

---

— Ну, так.

И нажал на спусковой крючок.

Глава сорок восьмая

Выстрел!

Ведьма глотнула воздух.

Джим в Музее восковых фигур глотнул воздух.

Глотнул Вилл во сне.

Глотнул ею отец.

Глотнул мистер Мрак.

Глотнули все уродцы.

Глотнула толпа.

Ведьма взвизгнула.

Джим, в окружении носковых фигур, выдохнул весь воздух из своих легких.

Вилл на помосте проснулся от собственного крика.

Человек с картинками вложил всю мощь выдоха в оглушительный злобный рев и вскинул руки, стремясь остановить ход событий. Но Ведьма упала. Она упала с помоста. Упала на пыльную землю.

Держа в здоровой руке дымящееся ружье, Чарлз Хэлоуэй медленно выдохнул, чувствуя, как сжимаются легкие. Он все еще глядел через прицел на мишень, перед которой только что стояла Ведьма.

Стоя на краю помоста, мистер Мрак смотрел вниз на бушующую толпу, прислушивался к крикам.

— Она потеряла сознание…

— Нет, она споткнулась!

— Она… убита!

Тут и Чарлз Хэлоуэй очутился рядом с мистером Мраком и посмотрел вниз Лицо его выражало смятение, удивление и какую-то странную смесь облегчения и довольства.

Ведьму подняли и положили на помост. Рот ее был открыт, как будто она что-то проведала.

Он знал, что она мертва. Сейчас и толпа это узнает. Он смотрел, как рука Человека с картинками опускается вниз — пощупать, поискать признаки жизни. Затем мистер Мрак поднял обе руки Ведьмы, словно речь шла о марионетке в кукольном театре, которую надо было заставить двигаться. Но тело ее не послушалось.

Тогда он сунул Карлику одну руку Ведьмы, Скелету — другую, и они принялись всячески двигать ими, так что казалось, что труп оживает. Толпа попятилась.

— …умерла.

— Но… никаких ран не видно.

— Думаешь, шок?

«Шок, — сказал себе Чарлз Хэлоуэй, — господи, ее убил шок? Или другая пуля? Когда я выстрелил, та пуля застряла у нее в глотке? Она… подавилась моей улыбкой?! Силы небесные!»

— Все в порядке! Представление окончено! Просто она потеряла сознание! — объявил мистер Мрак. — Притворный обморок! Входит в сценарий!

Говоря, он смотрел не на Ведьму, не на толпу, а на Вилла, который стоял, моргая, пробудившись от одного кошмара и сразу столкнувшись с другим. Чарлз Хэлоуэй уже подошел к сыну, и мистер Мрак закричал:

— Расходитесь все! Представление окончено! Свет! Убрать свет!

Огни Луна-Парка начали мигать.

Толпа, теснимая гаснущей иллюминацией, развернулась, точно огромная карусель, и поспешила к остающимся лужицам света, словно желая погреться перед тем, как встретить ветер на лугу. А фонари один за другим, один за другим выключались сами по себе.

— Свет! — продолжал повелевать мистер Мрак.

— Прыгай! — сказал отец Виллу.

Вилл соскочил с помоста. Вилл побежал вместе с отцом; Чарлз Хэлоуэй все еще держал в руке ружье, выстрелившее улыбкой, которая убила и повергла в прах Цыганку.

— Джим там?

Они очутились у входа в лабиринт. С помоста позади них разносились крики мистера Мрака:

— Свет! Ступайте домой! Представление окончено! Все!

— Там ли Джим? — переспросил Вилл. — Да. Да, он там.

Джим стоял все так же недвижимо в Музее восковых фигур.

— Джим! — разнесся голос по лабиринту.

Джим зашевелился. Джим моргнул. Дверь запасного выхода была открыта. Джим ощупью двинулся к ней.

— Я иду за тобой, Джим!

— Не надо, папа!

Вилл задержал отца у первого поворота лабиринта; боль в левой руке Чарлза Хэлоуэя, вспыхнув с новой силой, ринулась по нервам вверх, чтобы взорваться шаровой молнией около сердца.

— Пап, не входи! — Вилл схватил его здоровую руку.

Помост за их спиной опустел, мистер Мрак побежал… куда? Куда-то. А тьма наступала, и огни продолжали гаснуть, один за другим, один за другим, и ночь засасывала свет, сгущаясь, посвистывая и ухмыляясь, и публику сдуло с центральной дорожки, словно листву с огромного дерева, и отец Вилла стоял лицом к лицу с зеркальным прибоем, стеклянными волнами, шеренгами ужасов, которые — он знал это — ждали, когда он нырнет, когда пойдет сквозь строй, чтобы выдержать бой с грозящим его личности иссушением, полным уничтожением. Он повидал достаточно, чтобы знать. С закрытыми глазами — пропадешь. С открытыми познаешь предельное отчаяние, страдания лягут на тебя таким тяжким грузом, что, пожалуй, не достанет сил обогнуть двенадцатый поворот. Но Чарлз Хэлоуэй освободил свою руку от хватки Вилла.

— Джим там. Джим, подожди! Я иду!

И Чарлз Хэлоуэй шагнул вперед.

Впереди, за сгустками глубоких теней, открывались шлюзы серебристого света, отполированные, протертые, омытые изображениями их самих и других, чьи души, проходя между зеркалами, скоблили стекло своими муками, скребли холодный лед своим нарциссизмом или орошали углы и грани своими страхами.

— Джим!

Он побежал. Вилл побежал. Они остановились.

Потому что огни внутри лабиринта гасли, тускнели один за другим, меняя цвет — сейчас синий, а теперь сиреневый, каким переливаются круги вокруг летней луны, а теперь и вовсе слабое мерцание тысяч старинных свечей на ветру.

И между Чарлзом Хэлоуэем и попавшим в беду Джимом стояла миллионная армия стариков с искривленным ртом, морозной шевелюрой, белой щетиной на лице.

«Они!.. — подумал он. — Все они — это я!»

«Пана! — подумал Вилл, стоя за его спиной. — Не бойся. Это всего лишь ты. Все они — мой отец!»

Но ему не нравилось, как они выглядят. Такие старые, старые-престарые, и чем дальше там впереди, тем еще старше, и они бурно жестикулировали, когда отец вскинул руки, защищаясь от этих образов, от безумного повторения искаженных ликов.

«Папа! — подумал Вилл. — Это ты!»

Но и еще, да, еще что-то…

И тут погасли последние огни.

И оба они застыли на месте в немом безмолвии, скованные страхом.

Глава сорок девятая

Чья-то рука копошилась во тьме, точно крот.

Рука Вилла.

Она исследовала его карманы, что-то доставала, отвергала и продолжала рыться. Потому что, невзирая на полный мрак, Вилл знал: эти миллионы стариков, сплотившись, наступая, бросившись вперед, способны одним своим бытием нанести папе страшный удар! В этой глухой ночи достаточно позволить им на несколько секунд завладеть вашими мыслями, и они могут сотворить с папой невесть что! Если Вилл не поспешит, эти легионы из Будущего, все эти тревожные знаки грядущего, такие жесткие, злые и такие достоверные, что никуда не денешься: так папа будет выглядеть завтра, так послезавтра, так послепослезавтра — это стадо предстоящих лет способно затоптать папу!

Живей!

У кого больше карманов, чем у фокусника?

У мальчика.

У кого в карманах больше всякой всячины, чем у фокусника?

У мальчика.

Вилл извлек из кармана коробок спичек!

— Слава богу, папа, нашел!

Он чиркнул спичкой.

Так и есть — они совсем близко!

Они и впрямь бросились в атаку. Но теперь, остановленные светом, как и папа с удивлением, разинув рот, воззрились на свои стариковские ужимки и одеяния. «Стой!» — воскликнула спичка. И отряды слева, взводы справа напрягли свои мышцы в судорожной стойке и, сверкая злобными глазами, нетерпеливо ждали, когда спичка погаснет. После чего, используя возможность для нового броска, они нанесут удар этому старому, очень старому, страшно старому человеку, мигом задушат его руками рока.

— Нет! — сказал Чарлз Хэлоуэй.

«Нет». Шевельнулись миллионы мертвых губ.

Вилл бросил вперед горящую спичку. В зеркалах гармошка юных обезьян сделала то же самое, умножив бутон сине-желтого пламени.

— Нет!

Каждое из зеркал метало дротики света, которые незримо пронизывали кожу, погружались в плоть, искали сердце, душу, легкие, чтобы заморозить кровь, перерезать нервы, извести Вилла, парализовать его и ударить по сердцу, как по мячу.

Старый-престарый старик упал на колени, словно ему подрезали сухожилия, и такую же просительную позу приняли его изображения, эти полчища повторений его испуганного я, постаревшего на неделю, на месяц, на два года, на двадцать, пятьдесят, семьдесят, девяносто лет! И с каждой секундой, минутой, попо-луночным часом, что ему еще, быть может, оставалось жить, погружаясь в безумие, волосы их все сильнее седели, кожа все больше желтела, зеркальные рикошеты высасывали его кровь, сушили его губы, грозя превратить его в распадающийся скелет и рассыпать по полу мотыльки его праха.

— Нет!

Чарлз Хэлоуэй выбил спичку из руки сына.

— Папа, не надо!

Потому что в наступившей темноте неуемная толпа стариков снова двинулась вперед с колотящимися от нетерпения сердцами.

— Папа, мы должны видеть!