Магда Сабо - Старомодная история

• Название: Старомодная история
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: Издательство «Прогресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.

Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.

---

Юниор и понятия не имеет, что женщины начали действовать, чтобы добиться того, к чему он и сам так стремится: он слишком занят своими надеждами и тревогами. Он и счастлив, и испуган, когда сестра сообщает ему: купецкая дочь вызывает к себе Эмму обсудить вопрос о разводе. Муки понятия не имеет, что мать уже подобрала ему новую жену; радостно взволнованный, он пишет в тот день три стихотворения, взывая к богу, чтобы тот помог ему избавиться от тягостного груза. Эмма Гачари велит передать свекрови: расстояние от Паллага до улицы Кишмештер то же самое, что и от улицы Кишмештер до Паллага, пускай купецкая дочь сама приезжает в поместье, что касается Эммы, то нога ее не ступит в тот дом, где однажды перед ней закрыли ворота на глазах у всей улицы. Следует поистине драматический момент: купецкая дочь, преодолев свой гнев, выезжает в Паллаг; дети при виде ее разбегаются кто куда; на улице Кишмештер, собираясь наказать Ленке Яблонцаи, ей говорят, что отдадут ее матери; паллагских же внуков Яблонцаи пугают тем, что отвезут к бабушке. Юниор, придумав какие-то неотложные хозяйственные дела, садится на своего коня Янчи и, не дожидаясь матери, уезжает в поля. Смеркается, когда, набравшись смелости, он возвращается домой; Эмма рукодельничает при свете лампы, матери нет, дети легли спать; Муки приходит в отчаяние: жена спрашивает у него, хороший ли урожай фруктов ожидается этой осенью. Эмма собирается варить варенье, значит, Эмма остается, но оставаться Эмме никак нельзя, ибо Юниор уже соблазнил свою новую любовь, девушка ждет ребенка, если об этом узнают ее родители, они выгонят ее из дому. Эмма должна дать ему свободу, иначе произойдет трагедия; судьба Хильды зависит не от фанатичной старухи кальвинистки, которая на нанесенное ее дому оскорбление отвечает тем, что молча отходит в сторону, видя во всем происходящем неисповедимую волю господню; фельдфебель гордится своим незапятнанным именем, уважением и симпатией, которые питают к нему окружающие, его не удастся долго дурачить клятвами и стихами, тем более что Юниор, будучи припертым к стене, поминал быстрые действия и таинственные денежные источники, а также намекал на то, как будут счастливы его сестры, когда познакомятся с будущей новой семьей брата.

Хоть в это трудно поверить, Муки на сей раз в самом деле обрел свой идеал: эта любовь действительно будет сопровождать его до могилы, и ничто не сможет нарушить гармонию семейного очага в маленьком дебреценском переулке; новая семья, которую Юниор всегда стремился легализовать, станет островком, где постаревший, издерганный граф Гектор познает безоблачное, хотя и недолгое, счастье. Дочь кассирши — десятый ребенок Кальмана Яблонцаи, который, однако, не мог носить его имя, — расплакалась, положив передо мной заботливо сохраненное, пронесенное через пожары двух мировых войн, зачитанное до дыр письмо с именем ее отца, напечатанным глянцевыми буквами в левом верхнем углу листа: «…скоро я навещу вас, и мы всей компанией пойдем или в кино, или в театр. Напиши мне длинное письмо, я лучше сумею его прочесть, чем твоя мамочка. Поцелуй за меня маму, дедушку, крестную, всех, кто тебя любит. Целую тебя миллион раз, твой очень, очень любящий тебя папочка…»

Свободы, которой уже в равной степени, хотят и муж, и жена, невозможно достичь тем способом, который предлагает Мария Риккль: от условий, выдвинутых матерью, не по себе даже Юниору. Как можно требовать от Эммы, какой бы она ни была, чтобы она навсегда отказалась от своих детей? Эмма только жена плохая, как мать же она всегда была превосходна. Ситуация в конце концов разрешается, и куда проще, чем мог ожидать кто-либо из заинтересованных лиц: Юниор, приучивший Эмму к тому, что его почти никогда нет в поместье — каждую свободную минуту он проводит с Хильдой, — в один прекрасный день неожиданно приезжает домой и застает жену с любовником в недвусмысленном положении. Детей дома нет; Мелинда, ненавидевшая Эмму Гачари, одно не могла за ней отрицать: когда на хуторе происходило нечто, не предназначающееся для детских глаз, детей никогда не было поблизости. В Паллаге, среди прислуги, у Марии Риккль были, конечно, свои шпионы, они и донесли: Эмма, принимая мужчину, всегда отсылает детей к Лейденфростам. Теперь, когда есть неопровержимое доказательство неверности Эммы, Юниор и сам не хочет далее терпеть Эмму у себя в доме. Он не устраивает скандала, не хватается за столь часто упоминавшееся ружье на стене, а скачет в город, к матери, стараясь в интересах всех затронутых лиц вести себя сдержанно и хладнокровно. Что же касается Марии Риккль, то она, узнав о случившемся, в ту же минуту садится в коляску и — впервые с тех пор, как прервала всякие отношения с Лейденфростами, — гонит к их дому. Пирошка и Ирен, не успев и глазом моргнуть, оказываются в коляске, несущей их на улицу Кишмештер; Кальман же направляется обратно в Паллаг. Юниор вне себя от радостного волнения: он чувствует, час избавления близок, он полон оптимизма, он верит, что в вопросе о детях будет найден какой-нибудь компромисс, — и пусть Эмма идет на все четыре стороны, главное, что он выберется теперь из тупика и сможет наконец жениться на Хильде. Мария Риккль хотела забрать и мальчиков, но Шандора и Енё не было в доме, Лейденфрост взял их с собой в лавку, где они с детьми Эржебет играли на складе в прятки. Вся дальнейшая жизнь Шандора и Енё пошла по-другому только потому, что в тот день Мария Риккль не застала их в доме у Лейденфростов; пока она, сдав ревущую Пирошку и визжащую Ирен тете Клари, примчалась к лавке, Армин встретил ее сообщением, что за ними только что приезжала мать и увезла их с собой на бричке.

Матушка моя в детстве была уверена, что она некрещеная; так ее и дразнили.

Лейденфростов на улице Кишмештер не приняли, подарки, присылаемые Ленке, были отосланы назад с Агнеш; матушка долгое время и не подозревала о том, что на свете бывают крестные родители, да и не ощущала в них нужды — пока не пошла в школу. В школе же какая-нибудь безделушка, тайком принесенная в класс, новая сумка для завтраков оказывались подарком чьей-то крестной матери или крестного отца, и матушка, в голове у которой и так все смешалось из-за ее теоретического реформатства и практического католицизма, одно время считала: мать, про которую она часто слышала, что, мол, от нее что угодно можно ожидать, и отец, которого все называли легкомысленным и безответственным, просто позабыли ее окрестить. Бабушка до разговоров с ней снисходила редко, Ленке получала от нее лишь распоряжения; Илоны она боялась из-за яиц; Мелинда была не из тех, у кого можно спрашивать подобные вещи, — матушка долго ломала голову, кто мог бы ее просветить в этом вопросе. Большую часть времени — когда она не играла в одиночестве в саду, не сидела за уроками, не высматривала, где пожар, и не плавала в купальне «Маргит» — Ленке проводила со служанками, в памяти которых образ Эммы Гачари не только не тускнел, но, напротив, становился все более ярким, все более обретая сходство с библейскими блудницами. Агнеш, Аннуш и особенно тетя Клари хотя и постоянно дергали и гоняли девочку, однако не могли устоять перед тем несомненным, почему-то навевающим грусть, заставляющим чего-то стыдиться обаянием, исходившим от Ленке; матушка лишь наверху, в хозяйских комнатах, или среди чужих была молчалива, никогда не будучи уверена, не нарушит ли она произнесенной фразой, словом какое-нибудь не известное ей правило, — в кухне она была куда смелее и говорить не стеснялась. Лучше всего, безопаснее всего она чувствовала себя внизу, возле очага, вдали от таинственных владений Хромого, со служанками и кошками, и на робкий ее вопрос, есть ли вообще у нее крестные родители — ведь у всех других есть, — тетя Клари, ни на мгновение не утратив присутствия духа, ответила: разумеется, есть, это Сиксаи с женой, только ни к чему об этом много рассуждать. Умнее ответ трудно было и придумать: прислуга знала, что имя Лейденфростов упоминать при Ленке запрещается, в доме же Сиксаи к ней относятся хорошо, и ведь что-то все равно надо было ответить, не дело это, что бедняжку, раз у нее нет крестных родителей, язычницей дразнят в школе, мало у нее неприятностей из-за того, что она ходит только на мессу.

На рождество матушка приготовила Сиксаи подарок. (Праздники на улице Кишмештер, в том числе и рождество, всегда протекали по единому сценарию: в четыре часа пополудни зажигали на елке свечи, вручали подарки, потом был праздничный ужин, после ужина — общие игры, лотерея, которую Мария Риккль любила, как ребенок, и выигрыши в которой: ананасы, финики и кокосовые орехи — были подарками от семьи Ансельма; затем, в обычное время, усаживались есть традиционную рождественскую рыбу, потом Ленке отсылали спать, а взрослые брали карты. На рождество и Новый год играли на деньги; Мелинда и Мария Риккль даже в самых сложных играх проявляли столь невероятные комбинаторские способности, что Илона и — пока жила дома — Маргит без особой охоты садились с ними за стол. Мелинда и купецкая дочь хотели не играть, а выигрывать, и сама игра для них была не столько игрой, сколько пробой сил; Сиксаи, если и соглашался сыграть партию в калабер или тарок, через некоторое время заявлял, что кошмаров он даже во сне не любит, не то что наяву, бросал на стол несколько золотых — Мелинда и купчиха тут же делили их меж собой, говоря Хенрику Херцегу, мол, нечего скупиться, у него еще много осталось, — и спасался бегством. Когда приходило время, Ленке будили, велели одеваться, и вся семья на санях с бубенцами катила по смерзшемуся снегу к церкви св. Анны, куда почти в ту же минуту подъезжал Ансельм с семьей и на украшенных пышными хвойными ветками санках — сам Юниор. Муки Дарваши дорожил своей, полной поэзии католической верой и со снисходительным презрением относился к Эмме, лишенное фантазии рождество которой сводилось к тому, что она брала Библию и читала вслух Евангелие от Луки о рождестве Иисуса.)