Магда Сабо - Старомодная история

• Название: Старомодная история
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: Издательство «Прогресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.

Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.

---

В 1901 году Белла Барток пишет своей старшей сестре: «…В начале октября — экзамен по теории музыки. Завтра у меня первый урок фортепьяно. В субботу вернулись домой пятьдесят шесть офицеров, резервисты и добровольцы; в понедельник пехота и офицерский корпус шли с музыкой по улице Св. Анны с 11 до 12 часов. Как раз был урок сестры Алоизии, и в классе, конечно, началось движение. Гонведы приходят 20-го, кадеты в тот же день уходят».

За четыре года, с 1898 по 1902, проведенные матушкой на учительском отделении монастырской школы заведения Шветича, мир сотрясают большие и малые события:

за эти годы Франция оккупирует Судан, герцог Орлеанский с помощью заговора Патриотической лиги пытается восстановить монархию, анархист, по имени Бреши, убивает итальянского короля, Китченер дотла сжигает фермы и продовольственные склады сражающихся буров, сгоняет в концентрационные лагеря их жен и дочерей, в Китае бушует восстание боксеров, войска русского царя приходят в Маньчжурию и строят железную дорогу к Порт-Артуру, французский сенат, к вящему изумлению папы Льва XIII, требует представить ему на рассмотрение уставы церковных общин и сведения об их доходах, в Венгрии забастовки сельскохозяйственных рабочих во время жатвы вынуждают правительство и полицию применить силу для поддержания порядка, бывший ученик цистерцианской школы Бабич вместе с Деже Костолани, сыном Арпада Костолани из Сабадки, и Ади[111] начинают борьбу за новую литературу, в Европе любители театра спорят, идеален ли «Идеальный муж» Уайльда и что за такая невероятная профессия у миссис Уоррен, Конрад[112] уже написал свои романы «Лорд Джим» и «Негр с „Нарцисса"», любители science fiction[113] увлечены теперь не столько жюльверновскими, сколько уэллсовскими, более скептическими и реалистическими картинами будущего, всемирная молва подхватила уже не только «Ганнеле», но и «Возчика Геншеля» Гауптмана,[114] у библиофилов старым знакомым стал аббат Куаньяр,[115] герой Франса;

в этот период еще жив Ибсен, и вслед за его «Сольнесом» и «Боркманом»[116] появляется «Когда воскреснут мертвые»; молодой Томас Манн уже выпускает в свет «Будденброков» — воспоминания о собственной улице Кишмештер, находящейся в Любеке; у Фрейда, через шестьдесят месяцев после «Studien (ber Historic»,[117] выходит в свет «Толкование сновидений»; в этот период еще многие помнят похороны Араня; разгорается скандал вокруг второго брака Йокаи; Мора[118] начинает работу в «Сегеди напло»; Амбруш[119] уже издал «Короля Мидаса», написаны «Жирофле-Жирофля»;[120] написан едва ли известный в дебреценской монастырской школе «Странный брак» Миксата;[121] молодой человек, по фамилии Мориц,[122] работает в редакции газеты «Уйшаг»; стихи Маргит Кафки[123] уже публикуются в журнале «Мадяр Гепиус» (Кафка заканчивает учебу в сатмарской монастырской школе — где, кстати, воспитывалась и Мария Риккль, — когда Ленке Яблонцаи и Штилльмунгус впервые встречаются для беседы);

за эти четыре года сотни тысяч венгерских мужиков отправляются в Америку, чтобы не умереть с голоду; кухарка Клара Сюч и стареющая горничная Агнеш Сюч просят — и получают — выходной день, чтобы повидаться с братьями, тоже собравшимися в дорогу; в Шегешваре чуть было не отметили годовщину гибели Петефи, и отметили бы, если бы большинство членов правительства, не желая огорчать их и без того озабоченного доброго короля, не сказались больными (юмористические журналы тех лет изображали трусливых венгерских общественных деятелей с закутанными шарфом шеями, в кресле на колесах, погруженными в думы о том, нельзя ли заменить строптивых и столь мало преданных родине венгерских батраков китайскими кули);

за эти годы ужасающе возрастает квота общих австро-венгерских расходов,[124] и Селль,[125] пришедший на смену Кальману Тисе и Банфи,[126] пытается ввести в берега абсурдную бурю, в кратком затишье которой выходят на сцену порожденные фантазией Ференца Херцега[127] сестры Дюркович, разрешающие свои домашние проблемы с помощью гениальных брачных трюков; уходит одно столетие, и приходит новое — на карикатуре в «Боршсем Янко»[128] паяц с горьким выражением на лице задергивает занавес за уходящим 1899 годом (в последнюю ночь которого, ночь, закончившуюся уже в 1900 году, в тот момент, когда по всей Венгрии звучит колокольный звон, в доме у Дюлы Сиксаи после грандиозного ужина, гадания на свинце и пунша Ленке Яблонцаи впервые дают бокал с шампанским); император Вильгельм и не подозревает, что боксеры в скором времени убьют германского посла и что далай-лама в следующем году пошлет дары уже не китайскому императору, а русскому царю;

за эти годы Ленке Яблонцаи усваивает все, что должен знать будущий педагог в своей области и в методике преподавания; кроме того, она — словно родившись не в 1884 году, а на четырнадцать лет позже, в день, когда впервые оказалась в монастырской школе, — полностью приспосабливается к новой форме жизни, столь разительно отличающейся от всего того, к чему она привыкла за десять лет на улице Кишмештер. За эти годы матушка не только становится ослепительной красавицей, не только получает основы своей будущей огромной образованности, но и почти освобождается от угнетающих ее унизительных комплексов, от груза жутких впечатлений первых лет жизни. В эти годы взгляд Марии Риккль часто останавливается на дочери Юниора. Тот очевидный факт, что она удивительно красива, что такой красивой женщины в их семье еще не было, что она необычайно умна и ей надо учиться дальше — это сообщает купецкой дочери сама Каритас, — что, по мнению преподавателей музыки, матушке место на концертной сцене, — все это в глазах Марии Риккль обстоятельства, внимания не заслуживающие. Настоящую бурю чувств — на которые она уже давным-давно считала себя неспособной — вызывает у купецкой дочери более простой факт: на юном девичьем лице она обнаруживает черты молодого Юниора, его незабываемый взгляд. Теперь она машет вслед внучке платком — мать Беллы всегда берет Ленке с собой, уезжая летом отдыхать; даже Илона, хотя и не может забыть съеденных яиц, иногда приглашает ее к себе в дом: Ленке весела и остроумна, как ее отец и дед, в ее присутствии — сидит ли она за роялем или поддерживает беседу — оживляется даже самая скучная компания. В Ленке таится такая притягательная сила, что все знакомые ради нее принимают любые приглашения в дом Марии Риккль, внучка Яблонцаи популярна, ее хвалят, ею восхищаются столь же единодушно, сколь единодушно ненавидели и обливали грязью Эмму Гачари. В то время как Белла после «Пути в Золотую страну» по крайцару собирает деньги на следующий литературный шедевр, настольную книгу всех девиц той эпохи, роман Хелен Метерс «Идущая через рожь», и наконец приобретает ее — матушку в это время волнуют не молодые мужчины, гуляющие по улице Св. Анны, а молодая художница Маргит Барток, работающая то дома, то в Надьбане. Маргит — настоящий художник, думает Ленке Яблонцаи, пока под пальцами у нее плачут, жалуются, грустят, ликуют, предаются воспоминаниям, сердятся или воркуют клавиши, задумывается над тем, как славно было бы, если б она тоже была настоящим художником; Мария Алексия всегда выделяет ее сочинения, и Ленке умеет не только писать на заданную тему, но и сочиняет всякие истории: еще бы, она столько рассказывала их сама себе ребенком, чтобы скрасить свое невыносимое одиночество. Роман «Идущая через рожь» написала женщина — вдруг и из нее вышла бы писательница, а если не писательница, то хоть пианистка.

Мать записывает Беллу в школу танцев господина Альфёльди, преемника Кароя Мюллера. У Мюллера когда-то училась танцевать и вдова Майтени, будущая свекровь Ленке Яблонцаи. «И вот я попала к профессору танцев и приличных манер Карою Мюллеру, — записывает в своем дневнике вдова Эмиля Майтени, Йозефа Хейнрих. — Громкий этот титул господин Мюллер присвоил себе совершенно произвольно: злые языки утверждают, что в юности он был всего лишь учеником цирюльника. Но как бы там ни было, я со спокойной совестью могу утверждать, что танцевать он учил блестяще. Впоследствии господин Мюллер перебрался в Будапешт, где удостоился высокой чести учить великую герцогиню Марию Валерию. Школу посещали барышни, все почти одного возраста, и гимназисты восьмиклассники, так что полезное сочеталось с приятным, и молодежь, подходившая друг другу по возрасту, проводила в освещаемой свечами, с натертым полом, торжественно величаемой залой комнате Мюллера подлинно счастливые вечера. Как у каждой барышни, у меня был свой партнер, который более всего занимался со мною, приносил мне конфекты, с другими же танцевал лишь в том случае, когда бдительный материнский взгляд предостерегал меня от слишком продолжительного общения с ним, провожал домой etc., etc. Счастливая пора детства, когда сердце удовлетворяется столь малым! В последний вечер мы организовали бал с буфетом, ни одна семья не пожалела питья и еды, думаю, даже остатков господину Мюллеру хватило бы на то, чтобы целую неделю быть пьяным и страдать несварением желудка. Во многих развлечениях принимала я участие за свою жизнь, но ни одно из них не затмило воспоминаний об этом вечере, продолжавшемся вплоть до полуночи. Чувство, будь то радость или грусть, никогда не захватывает человека столь сильно, как в детстве; я была так счастлива, собираясь на бал в розовом тарлатановом платьице, что, если бы не последний чардаш, которым завершились шесть недель блаженства, эта глава в моей жизни могла бы быть названа счастливейшей из счастливых».