Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны

• Название: Короткая ночь долгой войны
• Автор: Иван Арсентьев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988

Введите сюда краткую аннотацию

---

Радиозалпы Лабутина еще гремели по предыдущему неудачнику, когда к полигону подлетел я. Лабутин с ходу принялся и меня наставлять, требуя, чтобы я повторял каждое его указание и отвечал, как уразумел его. Это задело меня. «Старика» учить азам? «Не морочь мне голову!» - чуть не выпалил я, но вовремя сдержался. Пусть себе болтает, не стану вообще отзываться. Захожу молчком, сбрасываю бомбы по меловому кругу и делаю разворот на стрельбу. Огонь открываю с минимальной высоты, как по настоящему противнику. Прочесываю огнем ряд машин, разворачиваюсь, смотрю - машины горят нормально. И бомбы положил неплохо, задели меловой круг. Что и требовалось. Только теперь, обратил внимание на голос Лабутина:

- Майор Щерба, у этого вашего эстета все дома? Вы видите, что он откалывает?

- Неплохо поразил мишень, товарищ командир.

- Порази-и-ил!.. А дисциплина? С какой высоты стреляет? И почему не работает со мной по радио?

И опять мембраны в моих наушниках завибрировали.

-   Если слышите меня, помахайте крыльями! Помахайте, говорю вам, крыльями!

- Короткая пауза и уже спокойно-презрительным тоном: - Этот ваш эстет только в землянке мастер болты болтать, а в воздухе - фю-ю-юйть!

После посадки меня вызывают на КП, где собрался летный состав. Приняв рапорт о выполнении задания на полигоне, Лабутин посмотрел на меня многозначительно, сказал, подчеркивая:

- Вы гораздо раньше находитесь в полку, чем я, но это не дает вам права нарушать дисциплину, стрелять, едва не касаясь винтом земли, и полностью игнорировать радиосвязь, не выполнять приказаний своего командира.

На последних словах Лабутин сделал нажим и обвел взглядом присутствующих, как бы приглашая разделить его возмущение.

- Что получается? - продолжал он, наращивая силу голоса. - Я без конца вызываю его по рации, требую помахать крыльями, а он хоть бы хны! А если б такое в боевой обстановке?

- Я слышал все хорошо, - говорю, - слышал также и ваши сомнения в моих умственных данных, и требование махать крыльями, - сделал я тоже нажим на последних словах.

- Так почему не махали?! - взвился Лабутин еще пуще.

- Увы! Нет такого агрегата на самолете, чтоб махал крыльями. Если б вы приказали «покачай с крыла на крыло», я бы тут же выполнил.

В короткой тишине вдруг прыснул смех. Одни посмотрели на меня, другие - в рот командиру в ожидании дальнейшей проработки. Лабутин явно растерялся, густо покраснел, но тут же быстро нашелся, сориентировавшись в ситуации. Кисло улыбнулся, проворчал:

- Ишь, ты... Совсем пораспускались.... Позволяют себе подтрунивать над командиром. Ну-ну! Если б вы еще и стреляли в пуп земли, не до острот было б вам сейчас... Кстати, почему так низко открываете огонь?

- Считаю: лучше своим брюхом - их, чем на своем брюхе - перед ними... После   разбора   полетов мой сосед по нарам младший лейтенант Слава Муханов сказал укоризненно:

- Слушай, эстет, но дури. Ты рискуешь нажить себе нешутейного... гм... друга. Хоть Лабутин мужик как будто нашенский, но это не объект для розыгрыша. Он тебя быстро прищучит.

Я махнул беспечно рукой, понимая и без Муханова, что делаю глупости, и все же не мог устоять перед искушением уязвить почему-то этого безусловно доброго, беспокойного человека не сделавшего мне ничего плохого. Такой уж характер у меня отвратительный: в совершенно очевидном ощущаю неискренность. «Эстетские тонкости», - говорят знающие меня.

Кстати Эстет - мое прозвище, которое тащится за мной с первых шагов в авиации. А первым шагом была работа моториста при авиаучилище. Крутил, как говорится, хвосты истребителям и полностью соответствовал типу, воспетому авиафольклором: «Пузо в масле, зад в тавоте, но зато в воздушном флоте».

Как мотористу весьма зеленому, мне доверяли один лишь самолет И-5. Этот аппарат был моим ровесником и так же, как я, нелетающим. Он катался по аэрод­рому на колесах, курсанты учились на нем разбегаться и рулить. Мотор и все остальное у него - как у нормального самолета, только обшивка на крыльях ободрана. Плоскости этого давно отлетавшего свое старика светились ребрами и прочими креплениями и напоминали собой лестницу, то ли секцию штакетника, то ли решетку сточной канавы, но отнюдь не самолетные крылья. Меня обижала и оскорбляла столь непотребная внешность самолета-ветерана, и я, запасшись при случае перкалем и нитроклеем, мигом привел его в божеский вид: обклеил плоскости и покрасил.

И тут, естественно, захотелось проверить, как творение рук моих поведет себя в работе. Влезаю в кабину, запускаю двигатель и рулю себе спокойненько, как делал это ежедневно множество раз. Затем решаю добавить газку, попробовать на разбеге, будет ли по-прежнему слушаться педалей и ручки управления. Делаю так, как учат инструкторы курсантов, как слышал сотню раз. Теорию и все наставления знаю назубок, а уж самолет - дом родной! Да чего там! Слушается меня, как паинька. Реагирует на каждое движение, скорость набирает энергично, колеса все чаще стучат о землю. Ну, хватит, пора убирать газ. Но что это? Колеса перестают стучать? Ой, да им же не обо что стучать! Я в воздухе. Мамочка родная, я лечу! Сердце, вздрогнув, замирает. Невероятное, дикое приключение, и тем не менее - правда. Не поднявшись ни разу самостоятельно в воздух, оказался в небе один. Пилотировать не умею, хватаюсь левой рукой за управление, словно правой недостаточно, словно от этого дольше продержусь в воздухе. Ужас сковал тело, я мигом взмок. По мне волнами тряска - видать, это предсмертные судороги, черт возьми! Я делаю не то, что нужно. Надо делать, как учат инструкторы своих питомцев, если не хочешь сорваться в штопор.

В штопор я не хочу.

Отжимаю ручку, чтоб набрать положенную скорость. Скорость в порядке, зато мотает из стороны в сторону, как буй в штормовом море, не могу удержать самолет. «Координировано развернись, не зарывайся носом! - командую себе голосом инструктора. - Еще, еще разворачивайся... Ух, видно «Т», теперь скорее на посадку. - Убираю обороты и, похоже, планирую. Взгляд влево под углом двадцать градусов и на тридцать метров вперед...- Не шуруй ногами... не передирай ручку, сажай на колеса, поддерживайся мотором, иначе-  «козел»... Если «капот» вверх ногами, значит, привет с того света!..»

Как удалось воплотить теорию в практику, почему я, профан в летном деле, не разбился, анализу не поддается. Но, коль остался жив-невредим, выходит, удалось как-то... Именно с тех пор и стал я притчей во языцех. Мелочный случай раздули на весь свет, подняли шум, притащили меня к самому начальнику училища. От него я вышел под конвоем и в комбинезоне без ремня и с вызывающим видом записного хвата проследовал молодецкой поступью прямехонько на гарнизонную гауптвахту. Десять суток провел в глубоких размышлениях о неисповедимых тернистых путях в небо, а после освобождения из-под стражи был из мотористов переведен в курсанты и выпущен из училища летчиком-истребителем.

- Признайся по совести, ведь ты умышленно обклеил крылья своего «деда», чтоб подлетнуть? - приставали ко мне товарищи, и как ни уверял я их, что сделал плоскости красивыми потому, что мне претил их мерзкий вид, захотелось придать самолету более эстетическую внешность, мне никто не поверил. Вот и открывай после этого душу, выказывай истинные мотивы поведения! С тех пор и пошло - эстет да эстет...

7 ноября после полетов - приказ: привести себя в порядок и всем, кроме дежурных, явиться на торжественное собрание в большую землянку техников. У входа, где посвободнее, поставили стол, накрыли красным лоскутом. За столом начальство, секретарь полковой парторганизации и наш комсомольский секретарь Вячеслав Мухин. Мы расположились на двухэтажных нарах, получилось - как в театре: партер и первый ярус то ли галерка. Галерка слушала доклад по-древнеримски, то есть лежа. После торжественной части побрели толпой в столовую. Начальник штаба велел садиться за столы вместе летчикам и техникам, ужин общий, нормы питания сегодня для всех одинаковы.

Возле меня сел Лошадь - Брезицкий, но тут же нам пришлось потеснить соседей, ибо между нами врезалась оружейница Клавка, занявшая много места своими бедрами. Командира полка не было, и мы, негромко переговариваясь, ждали. Брезицкий сидел хмурый, вовсе не праздничный. Я решил его расшевелить, говорю:

- Чего это ты гриву опустил и удила грызть перестал?

- Эх, если бы кто знал, как осточертело мне пятиться от самого Львова! Все на восток да восток по-рачьи... Из летного состава, что начал войну, остался один я, Пока... Как подумаю, так все в глазах возникает, печальная история повторяется. Прошлый год седьмого ноября немцы под Москвой были, а нынче вона куда забрались!

- Погоди, - говорю, - если у нас здесь повторится то, что было под Москвой, это же прекрасно! И я уверен, что именно так будет. Неужто, думаешь, наши вышестоящие спят? Погляди па карту, какая у нас территория, какая мощь на правом северном фланге. Военные заводы по всей Волге делают самолеты, танки, пушки, не то что прошлый год. А здесь не только один наш полк выдохся. О союзничках фашистских не говорю: румынам да итальянцам не до войны, им лишь бы согреться. Брезицкий усмехнулся: