Унтер-офицер Штукатуров - Дневник Штукатурова

• Название: Дневник Штукатурова
• Автор: Унтер-офицер Штукатуров
• Жанр: Биографии и Мемуары

Существенный интерес дневника младшего унтер-офицера Штукатурова заключается не в запечатленных в дневнике фактах, а в том, как в дневнике обрисовывается личность и характер его автора. Штукатуров – лучший боец, которого выдвинул в великой войне русский народ: он добровольно и сознательно отдает свою жизнь за государственные идеалы – и горько усмехается, отмечая столкновения с будничной действительностью, с героями тыла и чернильными душами, которые неизбежны на его пути полного самоотвержения. Убитый 16 декабря 1915 г., Штукатуров – солдат старого порядка, безтрепетно исполняющий все получаемые приказания; но дневник его открывает нам душу этого старого, молчаливого и послушного строя русских людей. Как ошибались те начальники, которые считали его бездушным, нерассуждающим, как заблуждались наши западные союзники, рисовавшие себе русскую армию, как холодную машину, как огромный каток или паровой пресс, наваливающийся с востока на Германию. Оторванные укладом жизни от своих офицеров, головы русских солдат напряженно и самостоятельно работают. Острой и беспощадной критике подвергается каждое действие, каждое слово его вождей В холодные осенние ночи, мучаясь от полученного на войне ревматизма, просыпается Штукатуров, кипятит котелок и заносит в свой дневник наблюдения, впечатления, критические замечания – иногда несправедливые, раздраженные, но всегда свидетельствующие об очень широком его интересе к жизни и к событиям войны, об очень высоком и благородном полете его мысли.Ход русской жизни за 60 лет, истекших со времен осады Севастополя, сильно изменил тип русского солдата. Прежде всего нас поражает его необыкновенно богатое внутреннее развитие. [133] Штукатуров – родом из окрестностей Гжатска, где у него сохранилось крестьянское хозяйство, которое он содержал и развивал на заработок от «каторжного» труда на Путиловском заводе. Жизнь крестьянина-рабочего, постоянные смены городских и сельских впечатлений, частые путешествия на отхожие промыслы, – все это создает у русского человека новую психологию, дает ему богатые впечатления, будит в нем духовную жизнь и создает пропасть между ним и западно-европейским крестьянином, приросшим, как кораловый полип, к своему клочку земли. Штукатуров прежде всего – горд, горд и своим подвигом, и обширностью своего государства, и своим Путиловским заводом; весточка о том, что завод за время войны вырос и производительность его удесятерилась, дала Штукатурову на походе несколько счастливых часов. Штукатурова, как образцового солдата, никто не обижал – но при нем били другого солдата, и Штукатуров горько обижен за другого человека, за равноправного ему товарища по строю.При отступлении от Карпат весной 1915 года, Штукатуров был ранен и подлечившись, отправился на излечение домой. В родном селе осталась, вероятно, первая половина его дневника, описывающая прибытие по мобилизации в Фридрихсгам, зачисление в 6 финлянск. стрелк. полк, бои в Августовских лесах, Восточной Пруссии и Карпатах{1}. Печатаемый дневник охватывает вторичное возвращение Штукатурова в полк, тяжелый отход от Вилькомира и Вильны к Молодечно. Передышку в Херсоне и выступление для зимней атаки австрийского фронта на Стрыпе. На убитом в первой день атаки Штукатурове был найден дневник и открытка к жене, с лаконическим текстом: «я убит сего числа». – Дневник печатается с текста, списанного с оригинала начальн. конно-развед. команды. 6 финл. Стр. полка А. И. Красовским, и снабжен примечаниями бывшего командира полка, который, несмотря на все постигшие нас незадачи, горд сознанием, что ему пришлось командовать такими солдатами, как Штукатуров.

---

В самом деле, я и мне подобные прошли стодь страдальческий путь десятимесячной военной жизни, и, идущие снова на этот мученический подвиг, принуждены испытывать пренебрежительное отношение от господ, подобных сему сытому писарю, который ничем более не рискует, кроме чернильного пятна на выхоленном пальце, между тем как многие из нас уже по 2-3 раза были ранены.

Озлобленный, я пошел на вокзал и решил ночевать здесь, а завтра пойти к коменданту или же взять билет до Рязани. Долго я не мог уснуть, мысли более печальные, чем радостные, теснились в голове. Жесткое ложе мое – скамейка, однако, не могло служить главной причиной бессонницы, болела голова, но к двум часам ночи я уснул.

30 июня.

Проснулся часов около шести. Немного поел. Купил газету «Русское Слово», в которой прочитал негодующую статью Немировича-Данченко под заглавием «Дыхание Анти-христа» по поводу применения удушливых газов нашим противником-немцем. В девять часов, пошел к коменданту, чтобы добиться своей отправки.. Там ничего не добился и решил взять билет на ближайшую станцию, чтобы сесть в поезд, а потом со мной пусть делают, что хотят. Мне уже теперь никакие скорпионы не страшны. И на самом деле, что меня могло страшить: карцер, голые нары, но я спал на камнях даже зимой, я по два три дня не ел во время моего пребывания на позициях до ранения и эвакуации, даже смерть не казалась такой страшной, так как в течение 10 месяцев она ежеминутно смотрела мне в глаза, да и опять скоро придется видеться с нею. Не найдя нигде на вокзале расписания станций, я почему то решил, что ближайшей станцией будет Коломна, которая, по моему мнению, отстояла от Москвы верст на шестьдесят с небольшими, а потому я думал, что билет до нее стоит не больше рубля. Однако, на мой вопрос кассир сказал, что он стоит 2 руб. 3 к. Я удивился и опечалился, что так дорого, но билет все-таки взял. [137] Потом мое удивление разъяснилось; Коломна от Москвы отстоит не 60 верст, а более ста. Следовательно здесь как и всегда, меня подвела моя коммерческая неспособность и нежелание надоедать людям распросами.

Далее во всю дорогу со мной не случилось никаких трений. Даже все сложилось так хорошо, как не мог ожидать. Я сел в вагон, который без пересадки довез меня до Грязей. На этом перегоне ко мне придрался кондуктор, но мне до Грязи оставалось немного, и я сказал, что обменю билет. В Грязях обменил билет и продолжал путь уже полноправным пассажиром. Всю ночь спокойно спал на второй лавочке.

1 июля.

Весь день прошел в дороге. Пришлось немного поспорить с ехавшим в одном со мной вагоне свехсрочным флотским кондуктором, который начал напевать: «за что мы воюем, что защищаем: другие блаженствуют, а нас калечат». Я не смог стерпеть подобных разглагольствований и вступил с ним в спор. Он спросил: «что ты защищаешь?» Я ответил, что защищаю своих ближних, дома, поля и спокойствие жены и детей. Он ответил вопросом: «велико ли твое поле, хорош ли твой дом.» Я сказал, что хотя и мало мое поле, и не важен дом, но оно мое, что та же участь и наших врагов, однако, они же сражаются, и что это является всеобщим мировым недостатком человечества, который может быть устранен проведением христианских идеалов в жизнь каждого из нас.

Наконец, это дело внутреннее наше, и мы можем спорить между собой только при условии мира извне, но не тогда, когда внешний враг хочет нам продиктовать свою волю. Мой собеседник стушевался тем более, что мою сторону принял сидевший тут же крестьянин, да.и, как мне показалось, мой оппонент не очень был начитан.

2 июля.

В 4 часа утра прибыл в Новочеркаск и пошел в команду. Там мне сказали, что с вчерашнего дня прекращен отпуск нижних чинов. В 9 часов пошел в канцелярию воинского начальника, где сдал билет писарю. Я думал, что придется являться воинскому начальнику, но дело кончилось писарем. Написал письмо жене. Купил фунт вишень за 3 коп. На дворе нас заперли и не выпускали, потому что комиссия осматривала больных. Я признаюсь, раскаивался, что рано пришел в команду. Сегодня меня не осматривали.

Вечером пошел в кафедральный собор, посмотрел памятник Ермаку Тимофеевичу и Бакланову. [138]

Хотел осмотреть собор внутри, но мне сказали, что он закрыт. На другой день была снова медицинская комиссия и потому ворота были заперты. На комиссии присутствовал воинский начальник, который об'яснил, что с 1 июля отпуски нижних чинов прекратились по приказанию верховного главнокомандующего, и что причиной тому послужило то обстоятельство, что нижние чины отпускаемые в 10-дневный отпуск в срок не являются, и таких очень много. Кроме того, он посоветовал самовольно не отлучаться, так как теперь судят за самовольную отлучку очень строго.

Комиссия осматривала спешно, и когда я заявил, что здоров, меня оставили в покое. После осмотра пошли получать одежду: шинель, сапоги, пару белья, полотенце и насовой платок, который я, к сожалению, тут же потерял. Нужно было итти на обед, но я не захотел: взял только порцию мяса и с'ел 3 яйца. Затем попросил человека, греющего кипяток для команды сварить яйца, что он без возражения сделал. Я ему дал два яйца. После этого сходил на речку Оксай покупаться. Здесь я испытал себя, насколько могу плавать и что было причиной того, что я едва не утонул 17. Мая{3}.

Оказалось, что я переплыл речку три раза. Значит причиной тогда была амуниция и одежда, а в особенности сапоги.

Хотелось все-таки побывать внутри кафедрального собора, но опять неудача: собор заперт. Часов в 9 вечера нам приказали забирать вещи и выходить. На дворе долго пришлось стоять, пока происходила разная проверка и построения. Ну, подумал я, началась тяжелая жизнь.

Нас повели во двор управления воинского начальника, где пришлось ожидать часа два. Казаки стояли на проверке, потом пропели молитву. Нам дали по пачке папирос. Некоторые откуда-то достали «зеленого змия» и изрядно хватили его. На вокзале нам ожидать пришлось не долго: вскоре подошел поезд и нас усадили по 25 человек в товарный вагон. Здесь многие начали продавать белье, хотел продать и я, потому что белье мне было лишним, но давали за пару белья и полотенце только 70 коп., и я не отдал. Вскоре поезд тронулся, я улегся спать и уснул сном праведника.

4 июля.

Проснулся на станции Зверево, Екатерин. жел. д., где нам была пересадка, и потому меня разбудили. Здесь нам об'явили, что придется ожидать до 3 часов дня. [139] Мы расположились около вокзала и от нечего делать бродили по платформе. Я выпил стакан молока за 2 коп., а затем улегся в садике на травке и уснул. Когда проснулся и пошел на платформу, увидел, что есть покупатели белья; продал и я свое за 1 рубль, хотя мог бы взять дороже. Подошел гармонист-слепец и, подпевая, сыграл несколько песен; я ему дал 2 коп., потом пошел в чайную. В 4 часа был подан поезд и нас рассадили по вагонам. Среди нас оказался один больной грузин, который еще у воинского начальника заявил, что у него болит желудок, но там его не осмотрели, а сказали только, что желудок болит потому, что он наелся вишень с косточками. Теперь этот бедный грузин страшно стонал, но в Звереве не было больницы и его уже дальше на станции высадили.

5 июля.

Проснулся на станции Дебальцево, где нам сделали пересадку; в вагонах было тесно и душно, пришлось лечь на полу. На одной из следующих станций, где поезд должен был стоять до 12 часов дня, я пошел на – рынок купить булку и три свежих огурца. Там было все очень дорого. Я поел, а затем пошел в церковь. Она была домовая при станции и, по-видимому, бедная. Священник служил один без дьякона. Он заикался, но хор пел хорошо, хотя по числу певших было немного. Я с благоговением отстоял всю литургию и молебен.

В час дня мы тронулись со ст. Никитинка. День был очень жаркий, а потому я снял сапоги и гимнастерку. На ближайшей станции купил газету: «Южный Край», из которой узнал, что немцы на Варшавском фронте перешли в наступление и продвинулись в районе Царева. Это как-то встревожило мою душу. Ночью часто приходилось просыпаться от качки и толчков. Или вагон расшатался, или дорога неровная, но качало ужасно. Около 12 часов дня приехали на станцию Полтава. Народу было очень много, купить ничего не удалось, тесно было вокруг лавок с с'естным. Затем наши вагоны отодвинули очень далеко от станции. Я отошел и купил 1 фунт ситного хлеба и 6 огурцов. Часа в два тронулись дальше.

Город Полтаву осмотреть не удалось. По сторонам дороги расстилались необозримые поля, засеянные различными хлебами, которые повсюду убирали. Много виднелось косилок и жней. Деревни, сравнительно с внутренними губерниями, встречались значитедьно реже. Когда стало темнеть, я улегся спать. Сильно трясло, часто просыпался. Сегодня выпросил газету у одного господина. В газете ничего особенного не было.

7 июля.

Когда проснулся, солнце было уже высоко. На первой станции умылся, взял булку и поел. Часа в два дня приехали на станцию Киев. В это время разразилась сильная гроза и ливень. Со станции нас повели в штаб Киевского Военного Округа, откуда направили к этапному коменданту. Шли толпой без всякого порядка, да и трудно было бы установить порядок, так как люди были различных частей и многие не совсем вылечившиеся. Таким образом, часа три мы ходили по улицам, но пришли опять к станции, откуда вышли: там помещалось управление коменданта. Около здания коменданта на панели лежало много народу. Мы вошли во двор. Двор тоже был полон солдат, которые, несмотря на грязь, лежали или сидели. Я сел на сложенных кирпичах. Старшие команд со списками куда-то пропали и продолжали там что-то ждать. Надвигалась гроза, и многие не выдержав, начали вслух сыпать проклятия и распорядителям, и войне, и всем, и вся.