Владимир Миронов - Народы и личности в истории. Том 1

• Название: Народы и личности в истории. Том 1
• Автор: Владимир Миронов
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-88524-044-2

В этом уникальном трехтомнике впервые в России сделана попытка осмыслить развитие мировой и отечественной культур как неразрывный процесс. Хронологически повествование ограничено тремя веками (XVII–XIX). Внимание автора сосредоточено преимущественно на европейских, американских и русских героях.

В первом томе дается определение цивилизации, рассказывается о важнейших событиях Нового и Новейшего времени. Вы встретитесь с великими мыслителями, писателями, художниками, музыкантами, государственными деятелями – Англии, Нидерландов, Испании, Италии, Франции, Бельгии. Образы Галилея и Дж. Бруно, Ньютона и Коперника, Кромвеля и Карла I, герцога Альбы и Вильгельма Оранского, Рембрандта и Рубенса, Людовика XIV и Ришелье, Елизаветы и Помпадур, Мирабо и Робеспьера и т. д. помогут вам зримо и образно представить историю народов как ансамбль выдающихся личностей, событий и фактов.

Издание включает богатейший иллюстративный материал и рассчитано на самую широкую читательскую аудиторию как в России, так и в странах зарубежья.

Книга издана в авторской редакции.

Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

Автор выражает глубокую благодарность и признательность депутату Государственной думы Федерального собрания РФ В.И. Илюхину за помощь в издании этого трехтомника.

---

Наилучший образец власти в подобные смутные времена – просвещенная диктатура, даже если это и связано с известным риском. Почему Гоббс выступил сторонником авторитарной власти? Потому что он считал, что большим государством только так и можно эффективно и хорошо управлять. Он сравнивал рассредоточение власти в руках многих с положением, как если бы верховная власть «находилась в руках малолетнего». При авторитарной власти правитель (если, конечно, он смел, умен, образован) вынужден стремиться к благоденствию народа, ибо ведь и его положение обусловлено богатством, силой и славой подданных. При демократическом или аристократическом правлении такая возможность чаще всего отсутствует. Там любой корыстолюбивый или честолюбивый государственный деятель, как правило, scoundrel («негодяй»). Его главная забота – обеспечить правдами и неправдами свое собственное благополучие, а не благосостояние народа.

В своих рассуждениях Гоббс не мог обойти молчанием пример Голландии. Что бы там ни говорили, а та выглядела привлекательнее всем известной деспотической монархии. Он пишет: «И я не сомневаюсь, что многие люди были бы рады видеть недавние смуты в Англии из желания подражать Нидерландам, полагая, что для увеличения богатства страны не требуется ничего больше, как изменить, подобно Нидерландам, форму правления. В самом деле, люди по своей природе жадны к переменам. Если поэтому люди имеют перед собой пример соседних народов, которые к тому же еще разбогатели при этом, то они не могут не прислушиваться охотно к тем, которые подстрекают их к переменам. И они рады, когда смута начинается, хотя горюют, когда беспорядки принимают затяжной характер, – аналогично тому как нетерпеливые люди, заболевшие чесоткой, раздирают себе (тело) своими собственными ногтями, пока боль не становится нестерпимой».[188] Позволю себе тут заметить, что указанные слова Гоббса полностью ложатся на пример ельцинской России, где огромные массы людей точно так же решили, что достаточно им перенять образ правления «демократических и цивилизованных» государств США и Западной Европы, как они тут же разбогатеют в результате этих перемен и станут жить, как у Христа за пазухой. К счастью, период этого «либерально-демакратического» безумия почти закончился и наступило отрезвление здоровой части общества.

Хотя ведь и Британия демонстрировала главенство буржуа над королевским абсолютизмом! Сменились не только формы власти – изменился правящий класс. Центром и арбитром в стране стал Парламент. Формально первым европейским парламентом считался исландский (тинг-альтинг), но англичане закрепили в сознании мира и Европы образ разумной парламентской республики. Так что в общепринятом понятии «свободы», если внимательно присмотреться, на самом деле масса деталей от костюма англицкого покроя.

Главной задачей демократического правления является защита граждан (их жизни и собственности) от действий бандитов и корыстных преступных политиков. Это достигается законом, а также свободой слова. Вспомним слова Цицерона: «Мы истинно свободны, когда мы сохранили способность рассуждать самостоятельно, когда необходимость не заставляет нас защищать навязанные и, в некотором роде, предписанные нам мнения».

Гоббс говорит: «И чинимые ими (авт. – знатью) насилия, притеснения и обиды не смягчаются, а, наоборот, усугубляются высоким положением этих лиц, ибо они меньше всего совершают это из нужды. Последствия лицеприятия по отношению к знатным людям развертываются в следующем порядке. Безнаказанность рождает наглость, наглость – ненависть, а ненависть порождает усилия свергнуть всякую притесняющую и наглую знать, хотя бы и ценой гибели государства. К равномерной справедливости относится также равномерное налоговое обложение, равенство которого зависит не от равенства богатства, а от равенства долга всякого человека государству за свою защиту… И если многие люди вследствие неотвратимых случайностей сделались неспособными поддерживать себя своим трудом, то они не должны быть предоставлены частной благотворительности, а самое необходимое для существования должно быть им обеспечено законами государства… Иначе обстоит дело с физически сильными людьми, ибо таких надо заставить работать, а для того чтобы такие люди не могли отговариваться отсутствием работы, необходимо поощрять всякого рода промыслы, как судоходство, земледелие, рыболовство и все отрасли промышленности, предъявляющие спрос на рабочие руки».[189]

Гоббс убедился, как трудно быть пророком в своем отечестве. Он вынужден бежать во Францию, опасаясь преследований со стороны Долгого парламента. Вернувшись на родину в годы Реставрации, он увидел, что и власть королей ничуть не лучше. Несмотря на то он пару лет обучал математике будущего короля Карла II, тот, наградив его пенсией в 100 фунтов стерлингов в год, забывал ее выплачивать. Палата общин создала специальный комитет, чтобы исследовать атеистические работы, куда включила и работы Гоббса (не зря он обозвал свою злую работу о парламенте «Бегемотом»). «Бегемота» печатали за границей. Собрание сочинений появилось в Амстердаме (1668).[190] А как повели себя английские ученые мужи? Вскоре после смерти Гоббса иные умники из Оксфордского университета не постеснялись выпустить суровый декрет против «некоторых вредных книг и достойных осуждения ученых, которые подрывают авторитет священных особ монархов, их правительства и государства» (1682). В документе осуждались те стороны теории Гоббса, где сказано о зависимости власти от народа и о том, что всякая власть корнями своими уходит в волеизъявление нации: «Глас народ – глас Божий?»

Их кредо было иным: свобода и право существуют только для них, избранных. Демократия – всего лишь удобная ширма, за которой можно скрывать преступления или обычную трусость. Поэтому они и плетут заговоры против народов. Книги Гоббса «Левиафан» и «О гражданине» были преданы сожжению в цитадели науки и свободы – в Оксфордском университете (под аплодисменты профессуры). Хотя в это трудно поверить (как? в Англии!?). Счастье еще, что, как говорится, littera scirpta manet (написанное остается).

Ученые мужи лишь подтвердили высказывание Д. Локка: «Обучение наукам способствует развитию добродетели в людях с хорошими духовными задатками; в людях, не имеющих таких задатков, оно ведет лишь к тому, что они становятся еще более глупыми и дурными». При всех своих недостатках люди народа нам ближе и понятнее. Образы таких вот пуритан-англичан запечатлел Вальтер Скотт в лице Аввакума Многогневного и Джона Берли в одноименном романе. Здесь впервые заговорили народные массы. Заговорили как проповедники, солдаты, учителя. Их трибуна – не университетская или церковная кафедра, а на открытое поле, в стане восставших. А это, как говорят в Шотландии, а far cry (огромная разница) по сравнению с парламентской трибуной, с которой выступали буржуа. Иначе звучат и речи… «Речь Многогневного была в такой же мере дикой и несообразной, в какой неожиданным и несвоевременным было его вторжение на трибуну, но она била в самую точку, так как поднимала больные вопросы, обсуждение которых, с общего согласия, предполагалось отложить до более благоприятной поры».[191] Fiat justitia… (лат. «Да свершится правосудие»). Страсть и искренность восставшего народа выше воспитания и культуры.

Консервативные пресвитерианцы выступали за введение строгой цензуры на печатные издания. При иных обстоятельствах известная доля строгости и пуританизма жизненно необходима для общества. Важно чувство меры. В Англии философов, отстаивавших принцип свободы и независимости, энергично поддержали литераторы. Воздадим должное светлой памяти английского первопечатника Уильяма Кекстона(1422–1491). Благодаря ему идеи свободомыслия, науки, культуры нашли в Англии материально-экономическую опору. «Презренный металл», будучи вырван из рук ростовщиков-иудеев, обретал в Англии легитимность, ореол почитания и благочестия, явившись в пуританско-реформаторских одеждах.

Последовательным защитником свободы слова и печати выступил великий английский поэт Джон Милтон (1608–1674). Родился он в Лондоне, где и пройдет вся его жизнь, в семье состоятельного нотариуса. Отец был не чужд знаний и талантов. Атмосфера, царившая в семье, заметно ускорила духовное и интеллектуальное развитие юноши. Здесь любили литературу, звучала музыка (отец играл на органе и скрипке, сочинял мадригалы. Милтон учился упорно и настойчиво. Он писал: «Жажда знаний была во мне столь велика, что, начиная с 12-летнего возраста, я редко когда кончал занятия и шел спать раньше полуночи». О годах своего детства (устами Христа в «Возвращенном рае») он скажет:

И будучи ребенком, не любил
Я детских игр. Мой ум стремился к знанью,
К общественному счастию и благу.

Он посещает лучшую лондонскую школу того времени (при соборе св. Павла). Здесь царит культ знаний. Повсюду латинские надписи типа: «Ingredere ut proficias» («Начни, дабы принести пользу»). Наиболее краткая и внушительная: «Либо учить, либо учиться, либо уйти». Директором тут был известный гуманист У. Лилли. Порядки в школе строгие. Учат латыни, греческому, древнееврейскому, восточным языкам. В 16 лет Милтон стал студентом Кембриджа. Если Оксфорд слыл цитаделью англиканских убеждений, то Кембридж считался центром пуританизма. Студенты распределялись по 16 колледжам, и Джон Милтон попал в «Колледж Христа». Трудно сказать, чего еще рассадником был тогда почтенный Кембридж, но Милтона поселили в грязноватом здании со зловещим названием – «Крысиный зал». Через 4 года он стал бакалавром, а спустя еще 3 года – магистром искусств. Для преподавания в университете пришлось бы надеть рясу (таковы были правила). Его это не прельщало. Милтон укрылся в поместье отца в Хортоне и весь отдался литературе (первые стихи написаны в 15 лет). В 1638–1639 гг. он посещает Италию – родину итальянских гуманистов. Штудирует и философию, говоря: «Божественная философия! Ты не сурова и не суха, как думают глупцы, но музыкальна ты как лютня Аполлона! Отведав раз твоих плодов, уже вечно можно вкушать на твоем пиру тот сладостный нектар, от которого нет пресыщения».[192]