Г. Игнаткович - ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА

• Название: ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА
• Автор: Г. Игнаткович
• Издательство: Политиздат
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Сборник «Пограничная застава»

http://militera.lib.ru/prose/russian/sb_pogranichnaya_zastava/index.html

Книга посвящена защитникам границы Советского государства. Писатели и журналисты, ветераны дозорной службы рассказывают о становлении пограничной охраны, о героизме и верности воинской присяге, о сегодняшних буднях тех, кто охраняет покой и мирный труд советских людей. В сборнике представлены также краткие рассказы о подвигах пограничников, чьи имена носят лучшие пограничные заставы.

Пограничная застава / Сост. Г. М. Игнаткович, В. А. Мельничук. — 2-е изд., доп. — М.: Политиздат, 1980. — 304 с., ил. Тираж 200 тыс. экз.

---

Сергей выпрямился и повернулся к черному зрачку липом.

Где-то он читал, кто-то ему рассказывал, что под нацеленным в тебя стволом человеческая жизнь спрессовывается в секунды. Мгновенная вспышка памяти, вместившая жизнь…

Что могло в эти секунды озарить его память? Родной десятый класс, где с третьей парты — таким остался на фотокарточке — оглядывается назад, в невозвратимое уже детство Жора Крючков? Прощальный школьный бал на площади Победы в Георгиевске и зеленое, просторное лето как продолжение этого выпускного праздника с непередаваемым чувством свободы и неизвестности завтрашнего дня? Как будто это лето было последним в жизни — если не выберешь путь, все двери захлопнутся за тобой…

Ничего не успел, ничего — в девятнадцать неполных лет.

Ах, да, это дед, Дмитрий Алексеевич, рассказывал о жизнях, которые спрессовывались в секунды там, на Днепре, когда, зацепившись за берег, артиллеристы с последними снарядами стояли против танков. За тот смертный бой присвоили деду Героя Советского Союза. И много лет спустя в девятом классе Сергей даже написал сочинение об этом бое, о собственном деде — «Герои рядом с вами»… Узнал ли себя Дмитрий Алексеевич? Вряд ли… Что мог сказать о войне мальчишка, который родился через двенадцать лет после Победы? Почему же сейчас под сверлящим зрачком автомата эта узенькая, пляшущая в тесных берегах речушка вдруг словно разлилась в необъятный, отливающий вороненой рябью Днепр? И теперь уже он, Сергей, стоял на днепровском плесе, взорванном грохотом ближнего боя… Так вот что такое — Родина за спиной!

Черный зрачок покачнулся снизу вверх, и с того берега послышалось что-то похожее на смешок. «Пиф-паф…» — выкрикнул солдат, еще поводил-поводил автоматом и опять слился с кустами.

Сколько прошло времени? Его «младшие» не успели пройти и двадцати шагов. «У них свои задачи, — подумал Сергей, успокаиваясь. — А свою я выполнил сам».

Сумерки сползли с гор, наполнили долину, Сергей попробовал фонарь — наряд только еще начинался. Пройдя участок от высоты Безымянной по всей его тропе и по всем его «ступенькам», он подключился к проводам и доложил на заставу о том, что все в порядке.

…Наряд вернулся на заставу за полночь. Застава бодрствовала — свет горел в комнате дежурного, в столовой. Сергей до сих пор не мог привыкнуть к тому, что повара здесь работали круглые сутки — по двенадцать часов. Сменившиеся и заступающие наряды приходилось кормить даже ночью. Наряду Сергея полагался сейчас завтрак.

Из кухни выглянул Виктор Лопатин:

— Погорячей?

— Погорячей, — попросил Сергей и вспомнил письмо отца, Николая Дмитриевича Гридина, председателя колхоза «Советская Россия»:

«Здравствуй, сынок! Сегодня мы получили твое письмо и фотографию. Сережа, от души поздравляем тебя с получением кандидатской карточки и высочайшим воинским званием ефрейтора. Нет, сынок, я не шучу — в армии почетно получить звание «Лучший солдат», это значит — делами оно заслужено, пониманием долга перед Родиной. В общем, ты понимаешь теперь, что такое солдатский труд. Я думаю, что из армии ты придешь домой человеком партии, армия сможет достаточно оценить и испытать твой кандидатский стаж…»

2. Выбор судьбы

Солдаты приходят и уходят, а командиры остаются. Сергея Гридина на его тревожной тропе сменят только осенью, а его друзья — «однополчане» старший сержант Сергей Ларченко и младший сержант Виктор Лопатин уже присматривают чемоданы. Зеленый, под цвет фуражек, май вот-вот вручит им долгожданные, желанные проездные до дому, до хаты. Да и то как сказать — желанные. Все вроде бы торопил, отсчитывал денечки, а вышел за ворота заставы к нетерпеливой машине, оглянулся назад — и ком к горлу, давят крючки кителя, душат невозможно, и глаза щиплет. Стоят ребята совсем не по-военному, кого как застала минута прощания, и командир, совсем домашний, вроде старшего брата, непривычно растроганный. Глянешь на эти лица, до каждой веснушки знакомые, и полоснет по сердцу: а ведь оставляешь дом, родной дом, черт побери, и никогда это уже не вернется — ни согретая дыханием ночная казарма, ни тревога, пружиной подбросившая тебя на кровати, ни тропа вдоль сторожкой и тягостной, как перед выстрелом, тишины, ни песня под грустные вздохи баяна — ничто, и где-то уже вдали на крутом перевале седеющих лет вдруг поймешь, что, кроме вот этих ребят в военных фуражках, не было у тебя и нет друзей бескорыстней и преданней.

Так что солдаты приходят, а те, что уехали, частицу тебя с собой увезли. Смотришь — перед тобой новые, незнакомые лица — теперь и для этих не скупись, каждый день сполна раздавай себя. Потом и они уедут, а ты все вроде бы дома… А в общем, так оно и есть…

Через плечо лейтенанта Истягина, с которым мы философствуем на эту тему, притулившись на лавочке под редко накрапывающим дождичком, я смотрю на дом, прозванный здесь офицерским, — чистенький, одноэтажный, с наличниками, с крылечком. Окна одной его половины глядятся по-холостяцки пусто и уныло, зато других заметно коснулась женская рука, как бы осветив их изнутри семейным уютом: занавески, цветы. Странно и непривычно видеть здесь эти приметы иной, «штатской» жизни в соседстве с домом, оглашенным топаньем сапог, резкими голосами команд, лязганьем ружейного металла. Но это жизнь. И окна, так доверчиво, открыто смотрящие в казарменный двор, — окна квартиры начальника заставы старшего лейтенанта Косовца. Да, что поделаешь — вот так рядом с военной — иная жизнь, которая мелькнула мимо серых шеренг ярким цветастым платьем: куда-то заторопилась по своим делам жена Косовца Нина Петровна. Эта жизнь сползла по порожкам крылечка резвой кудрявой Иринкой и затопотала еще неверными ножками по плацу, на котором вместо «классиков» начертаны линии строя. Тут-то Иринку и подхватил, поднял на руки Вячеслав Истягип. А папа ее не появлялся дома уже почти сутки, хотя дом от места его службы — в каких-то двадцати шагах.

У Вячеслава сегодня выходной, и эта пауза в недельной служебной круговерти выражена даже внешне — он с утра в синем тренировочном костюме, как бы дал плечам отдохнуть от погон, и сидит уже рядом не замполит лейтенант Истягин, а щуплый, но крепкий парнишка, которому сейчас махнуть бы куда-нибудь на электричке с веселой гитарной компанией, а то и просто руки в брюки постоять с друзьями во дворе…

Тишина сегодня, тишина, но нет-нет, а стрельнет Вячеслав глазами в казарму — там за окном к телефону качнулась тень дежурного, кто-то о чем-то спросил, кто-то о чем-то доложил. Неспокойное окно. А на окнах квартиры Вячеслава — что там говорить! — нет пока на его окнах веселых, радующих глаз занавесок.

— Вот окрепнут тылы, — вздыхает Вячеслав, имея в виду: «Вот приедет жена, которая в Оренбурге заканчивает мединститут». — А там, глядишь, и прапорщик женится… А что? Целый военно-семейный совет!

Вячеслав умолкает — кому непонятно, как важно, чтобы рядом с казарменным веселил занавесками этот единственный дом! — и вроде бы засомневался лейтенант: приедет — не приедет Валя…

И теперь уже я рассказываю Вячеславу о доме, в котором гостил два дня назад, — вон там, за горами за долами, отсюда и не видать.

— Знаю, — соглашается Вячеслав. — И начальника заставы знаю — старший лейтенант Тамаз Бабаян, боевая семья…

И правда, их роднит одна и та же граница, один и тот же отряд. И если долго-долго от домика, который ждет Валентину, жену Вячеслава, идти вдоль границы — через речки и ручьи, через леса, по которым порой шастают и медведи, через пропасти и кручи, на которых любят выть шакалы, — то тропа приведет к точно такому же домику с наличниками и с крылечком, и ровесник Ирины, трехлетний Костя, сын Тамаза Бабаяна и наследный пограничник, скатится со ступенек к вам навстречу, и того, кто не в привычном военном, а в штатском, быть может, еще и окликнет: «Стой! Кто идет?»

В этом белом домике — «тылы» старшего лейтенанта Тамаза Бабаяна, лейтенанта Виктора Попова, лейтенанта Ильи Коршунова и прапорщика Сергея Сенцова. Точно — боевая семья. И Любовь, и Валентина, и Ольга, и Екатерина, такие разные и из разных мест сюда приехавшие, расскажут как о простом и обыденном о ночах, которые вдруг разрывает крик сирены, о тяжелых, спешащих «на левый фланг» шагах под окнами, о томительных часах ожидания, когда сердце тоже там, где внезапно «сработала система», о медвежьих следах у ручья, из которого хотелось напиться…

А Тамаз Бабаян, с антрацитовым блеском смешка в глазах, расскажет, как один медведь загонял до седьмого пота всю заставу по тревоге. «А застрелить жалко, — усмехнется Бабаян, — живой зверь, добрый, плюшевый, как в магазине».

Тамаз шутку уважает, и постепенно можно понять, что это тактический маневр начальника заставы — шуткой, веселым словцом приукрасить суровую прозу и доказать неискушенному гостю, что ничего особенного не происходит, что никакой жертвенности в смысле семейных обстоятельств нет — просто жизнь идет как жизнь со всеми ее оттенками и красками.