Сборник - Фантастика 2000

• Название: Фантастика 2000
• Автор: Сборник
• Жанр: Научная Фантастика

Кир Булычев и Эдуард Геворкян! Сергей Лукьяненко и Владимир Васильев!

И многие, многие другие - писатели уже известные и писатели-дебютанты - предлагают вашему вниманию повести и рассказы.

Космические приключения и альтернативная история, изысканные литературные игры и искрометный юмор - этот сборник так же многогранен, как и сама фантастика!

“Танцы на снегу” Сергея Лукьяненко, “Путешествие к Северному пределу” Эдуарда Геворкяна, “Проснуться на Селентине” Владимира Васильева - вы еще не читали эти произведения? Прочтите!

---

Она любила надевать его рубашки, и тогда ее грудь казалась маленькой, а ноги - такими длинными и такими пронзительно стройными, что чай успевал окончательно остыть, а яичница - напрочь засохнуть.

Именно сознание приближающейся тьмы и делало бессмысленными какие-либо угрызения совести, оставляя ему чистый свет.

Говорить они могли о чем угодно, только не о его болезни.

Но мысль о ней всегда жила рядом.

Ему особенно нравилось, когда она снова и снова делилась своими ощущениями и мыслями их первого дня, первого вечера и первой ночи. Ему было интересно узнать, каким неприятным, некрасивым и все-таки притягательным нашла она его. Он не спрашивал ее ни о чем, довольствуясь тем, что она решила рассказать сама. Зато она расспрашивала его много и подробно. И даже не пыталась скрыть, что интерес этот в большой степени - профессиональный. Интерес врача ко всему, что касается больного. Он прощал ей это хотя бы потому, что несколько раз именно ей приходилось возиться с ним во время приступов. Хотя его и подмывало поинтересоваться, не заносит ли она информацию о нем в историю болезни, но он не решался этого сделать, боясь получить утвердительный ответ.

Да, сначала он был даже благодарен своему недугу за свободу и за встречу. Но день ото дня все рельефнее проступала скорбь скорого вынужденного расставания. Раньше оно не страшило его.

Жаль было Витальку, но к мысли, что когда-нибудь самого его не будет, а сын останется, он привык уже давно; ему не жаль было покидать Любимое Дело, потому что работу свою он не любил; ему не жаль было решительно ничего, пока он не узнал Майю.

…Мы сидели возле окна и одновременно курили, пили кофе и играли в ямба, когда Майка вдруг сообщила индифферентным тоном: - Между прочим, я тебя люблю.

– Да сколько же можно! - возмутился я. - Ты мне это уже раз пятьдесят говорила! - (Цифра была реальной, плюс-минус два).

– Я тебя люблю, - повторила Майка, затянувшись, и слезинка упала прямо в кофе.

И я Не выдержал. Я сказал: - Ладно, завтра пойдем к Грибову.

Oнa шмыгнула носом и посмотрела на меня признательно и, как мне показалось, слегка торжествующе.

IV

Оригинальным Кривоногов не был и оригинальность не любил. Он, конечно, понимал, что оригинальность и ненормальность - не одно и то же. Но четкой границы не чувствовал. А потому предпочитал обходиться без оригинальности. Кривоногов уважал четкость. В большой степени неприязнь к оригинальности была связана и с тем, что по службе ему постоянно приходилось иметь дело с необычными людьми и необычными событиями. Оригинальность болезненно интересовала его: он искал ее, чтобы пресечь.

Утром, проходя по своему участку, во дворе винно-водочного магазина он обнаружил спящую на скамейке-диванчике неопрятную, окончательно опустившуюся собаку - здоровенного ньюфаундленда. Ничуть не убоявшись размеров пса, он подошел к скамейке и ткнул кулаком в черный медвежий бок. Собака лениво шевельнула хвостом.

– Эй, - сказал Кривоногов, - чего разлеглась?

Собака подняла голову и тяжело, с присвистом, вздохнула. Кривоногов явственно почувствовал острую смесь чесночного запаха и перегара. “Сука, - подумал Кривоногов. - Или кобель”.

– Вставай, - сказал он, - подъем.

Собака встала, осторожно, лапа за лапой, спустилась со скамейки и, понурившись, села возле Кривоногова.

– Чего расселась? Пошли.

Собака послушно поднялась и вразвалочку двинулась чуть поодаль.

Капитан Селевич, непосредственный начальник Кривоногова, увидев в кабинете мохнатую, облепленную репьем собаку, удивился не особенно. Он доверял Крйвоногову, хотя врожденное чувство субординации иной раз и вынуждало его вносить в речь с подчиненным чуть пренебрежительные нотки:

– Потерялся? - кивнул он на пса, развалившегося у зарешеченного окна.

– Леший ее разберет, - неопределенно ответил Кривоногов, - пьяная она.

– Чего говоришь-то?… - поднял брови капитан.

– А вы, товарищ капитан, сюда подойдите, во-во, и наклонитесь-ка. Дыхни, - сказал он собаке.

– Х-хы, - послушалась та.

– Чуете?

– Вот же скотина, - поморщился Селевич, - вроде породы благородной, а туда же.

– Да это всегда так, - проявляя классовое сознание, сказал Кривоногов, достал папиросу и закурил.

– Что с ней делать-то, - вслух подумал Селевич и обернулся к Крйвоногову: - Где ж тебя угораздило суку это подцепить?

– А может, она - кобель?

– Хрен редьки не слаще. Откуда она?

– Возле штучного кемарила.

– Факт антиобщественного поведения налицо. Может, штрафануть ее?

– Чего с нее возьмешь-то? Разве что с хозяина?

– Эй ты, - наклонился Селевич над собакой, - штраф будешь платить?

Собака высунула язык и часто задышала.

– Стерва! - выругался в сердцах Кривоногов.

– Чего с ней цацкаться, давай в трезвяк ее, там разберутся!

– Не примут, - сказал более опытный в таких делах Кривоногов.

– Ты, пес! - напористо сказал Селевич. - Ты у нас допрыгаешься! На работу бумагу пошлем…

– Какая у нее работа, - попытался перебить начальника Кривоногов, но тот, не обращая внимания, закончил: -…Вылетишь, как миленькая, сейчас с этим строго.

Собака икнула и закрыла глаза.

– Ну, сволочь, ты гляди-ка! - возмущенно и в то же время восторженно ударил себя ладонями по ляжкам Кривоногов. - Да мы ж тебя, мы ж тебя… посадим тебя! Через пятнадцать суток по-другому запоешь.

– Куда ты ее посадишь? - раздраженно перебил его остывающий уже начальник. С минуту они помолчали, затем, неприязненно покосившись на подчиненного, Селевич тихо сказал: - Знаешь что, Кривоногов, гони-ка ее отсюда.

Кривоногов затушил папиросу о нижнюю плоскость подоконника, подошел к собаке вплотную и с нескрываемым сожалением несильно пихнул ее ногой.

– Пошел!

Собака нехотя поднялась и поплелась к двери кабинета. Выйдя из здания милиции, она зажмурилась от яркого весеннего дня, встряхнулась и прямо тут же, перед дверью, улеглась на мостовую. Затем она посмотрела перед собой не по-собачьи мутными глазами, зевнула, обнажив почерневшие от никотина зубы, и проворчала:

– Похмелиться бы.

…Виталька притащил домой мохнатую полосатую гусеницу и показал ее матери: - Правда, похожа на тигра?

– Правда, - ответила Ирина. Два чувства боролись в ней: брезгливость и симпатия к этому полузверьку-полунасекомому.

Победила брезгливость, поддержанная здравым смыслом и возможностью сослаться на милосердие: если гусеницу оставить в квартире, она просто погибнет.

– Ты знаешь, что из этой гусеницы получится бабочка?

– Бабочка? - не поверил своим ушам Виталька.

– Да. Сначала гусеница превратится в куколку, а потом - в бабочку.

– Везет же, - сказал Виталька, - ползает, ползает и вдруг превращается в бабочку. А человек может во что-нибудь превратиться? Может быть, человек - это гусеница чего-нибудь еще?

– Гусеница ангела, - усмехнулась Ирина. - Нет. Человек ни во что превратиться не может. А гусеницу вынеси во двор и посади на травку или на цветок. А то и она ни во что не превратится; просто умрет и все.

“А все-таки человек - гусеница ангела, - думал Виталька, выходя во двор. - Ведь откуда-то этих ангелов придумали. Наверное, кто-то видел их. Просто что-то в человеке сломалось, и он перестал превращаться. Гусеницы помнят, как это делается, а люди забыли”.

Он осторожно посадил свою мохнатую пленницу на листик тополя и погладил мягонькую шерстку. Как бы ему хотелось подглядеть, как она будет превращаться в бабочку. Может, тогда и он вспомнил бы что-то?

Сегодня лиловые тролли Марксик и Гомик имели редкую возможность, а значит, и желание, веселиться. Сегодня Хозяину пришла пора менять кожу, а этот сложный и болезненный процесс носит сугубо интимный характер; вся прислуга была нынче свободна. Точнее, она просто обязана была исчезнуть из подземной обители Властелина на двое суток. И если кто замешкается, пусть пеняет на себя.

Лиловые лилипуты имели два задания от василиска. Первое - добравшись до ближайшего почтового ящика, бросить туда конверт. Второе - более сложное - касалось некоей женщины и было им не совсем понятно, однако все равно выполнено будет ТИТЛЯ В ТИТЛЮ. Можно было постараться побыстрее справиться с этими заданиями, а оставшееся время посвятить своим делам. Можно же было выполнять задания не торопясь и развлекаясь по ходу.

Лилипуты выбрали второй вариант.

Наскоро позавтракав и торопливо пройдя путаным лабиринтом, к полудню они выбрались на свет. Их окружил пахучий сосновый бор. Отверстие, из которого они вышли, само собой заполнилось грунтом и в несколько секунд поросло травой. Карлик понюхал воздух своим подвижным туфелькой-носом и, хрипловато пискнув: “Зюйд-зюйд-вест”, - потащил -собрата, сжимающего обеими руками почтовый конверт, за собой. Вскоре они выбрались к автостраде.

…Федя Пчелкин любил деньги. Особенно же любил он наблюдать, как деньги порождают деньги. Дельце, которое он проворачивал сегодня, сулило немалый барыш, и Федя, сидя за рулем своей “семерки”, мчавшейся по загородному шоссе, с удовольствием, отчаянно фальшивя, подсвистывал несшейся из колонок стереосистемы мелодии: “…Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…” Федя любил жизнь. А деньги считал ее концентратом. И жизнь любила Федю.