Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

— Вот вы тогда, гос-по-дин моряк, на себе рас-судите, где было лучше! — пригрозил гестаповец. — Когда еврей проникает на германскую землю, германский народ чувствует себя оскорбленным. Я должен выяснить, кто ви-новат в этом случае… — Он повернулся к Забелину: — А пока до особого распоряжения, я разрешаю вам, господин Забелин, брать себе хлеб, который дают еврею. Можете ку-шать, — сказал зондерфюрер.

— С чистой душой! — дерзко подсказал Ромка.

— Господин зондерфюрер! Что же мне в этом кусочке?! — воскликнул Забелин. — Разве Германия не умеет ценить и использовать человека с высшим образованием?

— Если хотите помочь Германии, вы должны написать и подать мне о том заявление, — разъяснил фельдфебель. — Я могу вам дать чистой бума-ги…

Он достал из портфеля чистый листок и подал его инженеру.

В тот же день при раздаче хлеба Забелин оставил себе больше половины пайка, принадлежавшего музыканту.

— Сразу видно, что вы с высшим образованием, — сказал Косицкий, взяв оставленный ему тоненький ломтик хлеба. — Гестаповец разрешил вам отнимать весь мой хлеб, а вы отобрали только две трети.

— Разговаривать будешь — возьму и весь! — оборвал Забелин.

— Ух, гадина, сволочь ты! — не выдержал Балашов. — Ведь ты же, Забелин, был русским!

В душе Ивана все клокотало. Он едва удержался, чтобы не выхватить у инженера хлеборезный нож и не прикончить его.

Больные, отделив по кусочку хлеба, сложили добавку для музыканта.

К вечеру, когда все уснули, Забелин зажег у стола коптилку и долго что-то писал.

— Ей-богу, как ляжет спать, так я его задушу, — прошептал Балашов Роману.

— Наду-умал, дурак! Сам пропадешь и Борьку погубишь! Как можно! — остановил Дымко. — Вот посмотришь, само обойдется…

А наутро фельдшер секции Павлик Самохин вдруг объявил Забелину, что доктор его приказал сменить со старших.

— Почему? — растерялся тот.

— Доктор сказал: неудобно — вы с высшим образованием, а вам приходится мыть парашу. Пусть будет кто-нибудь помоложе и не такой образованный.

— Вот и правильно! И давно бы так! Ведь замучили человека работой! — с насмешкой воскликнул Дымко.

— Жалеть образованных надо!

— На пенсию с выслугой лет! — язвительно выкрикивали больные.

— Да я ничего… Я разве в претензии… — забормотал Забелин.

— Нет, что вы! Мы чувствуем нашу вину. Мало ли тут людей, привычных к черной работе! — виновато и мягко настаивал Павлик. — Балашов! — вызвал он. — Как рука?

— Как сказать… Еще не совсем… — нерешительно пробормотал Иван, который знал, что мстительный Бронислав намерен, когда он поправится, тотчас же возвратить его в общий блок и в ближайший набор отправить в каменоломни.

— Ладно, как-нибудь справишься, будешь старшим! — сказал фельдшер.

Забелин побагровел от злости и молча, дрожащими руками собирал с койки свое барахлишко, вынужденный уступить Балашову традиционное место старшого — крайнюю койку от входа.

— Дымко! Иди за помощника становись: у меня рука… — позвал Балашов, когда принесли для секции хлеб.

— Значит, жить без ноги не так плохо, когда возле хлебушка поработать удача! — зубоскалил Дымко, нарезая на пайки хлеб.

Все ходячие, как всегда, окружили хлебореза, ревниво следя, чтобы пайки были равны, шумно подавали советы, от какого куска отрезать, к какому добавить. Когда наконец все шестьдесят «паек» были уравнены, начался розыгрыш.

К столу подошел очередной «выкликающий». Балашов тыкал пальцем в какой-нибудь кусок с одним и тем же вопросом: «Кому?» А «выкликающий», отвернувшись от хлеба, наугад называл фамилию.

Толпясь у стола, «активисты» дележки ждали, когда будут названы их имена, а пока не дошла до них очередь, брали указанные куски для передачи лежачим больным,

— Кому?..

— Елизарову!

— Лешка, бери! — указывал Балашов кусок.

— Кому?

— Рубанюку!

— Отнеси ему, Сарычев.

— Кому?..

Церемония длилась не так уж долго, но была торжественной и значительной.

— Кому?..

— Косицкому!

— Борька, иди получай! — позвал Балашов.

Забелин рванулся вперед из гурьбы зрителей и протянул было руку к «пайке» Косицкого.

— Стоп! — крикнул Дымко и угрожающе поднял костыль.

Забелин съежился.

— Мне разрешили! — выкрикнул он и вдруг обезьяньим рывком сгреб «пайку» Косицкого.

Ромка ударил его костылем по руке. Хлеб выпал на стол. Забелин бросился на Дымко, не подумав о том, что Ромка общий любимец. И когда, потеряв равновесие, одноногий моряк упал, на Забелина с криком и бранью обрушились удары колодками, кулаки, тычки и пинки.

— Убива-ают! — заголосил инженер.

Он бросился вон из секции, но в дверях столкнулся с врачом.

— Что тут такое? — строго спросил Бойчук.

— Переведите меня от этих бандитов! — воскликнул Забелин. — Я прошу вас перевести меня в другую палату…

— А я как раз вас выписываю совсем, — возразил Бойчук.

— То есть как же? Куда? — растерянно спросил инженер. — Почему совсем?!

— Вы здоровы! Куда же? В рабочий барак, а там — куда немцы пошлют. Почем я знаю, — может быть, в шахты, в каменоломни. Здоровому человеку надо же приносить какую-то пользу Германии! — серьезно сказал врач.

— Какую же пользу я принесу в каменоломнях?! Я инженер! — испуганно возразил Забелин.

— Уж это вы объясните немцам. Они лучше знают, — ответил Бойчук. — Может быть, вас там именно инженером поставят…

— Ну, посмотрим, посмотрим еще, господин покровитель евреев, как ты посмеешь! И на тебя найдется управа! — вдруг пригрозил Забелин, уловив в тоне доктора злую насмешку, и выскочил вон.

Через час он вернулся за своими вещами.

— Из еврейской секции в русскую перешел! — объявил он демонстративно.

Оказалось, что старший врач лазарета Гладков устроил Забелина в секцию, которую вел сам.

— Ванька! Старшой! Дверь отвори. Пусть маненько мороз, а дух фашистский надо повыветрить! — крикнул кто-то из больных Балашову после ухода Забелина.

Дня через два в секцию мрачно зашел постоянный спутник «чистой души» Лешка Любавин, носивший кличку «Лешка Гестап» или «Лешка Безногий».

Лешку боялись в лагере и в лазарете больше, чем полицейских. Нередко Краузе посылал Лешку вызвать к себе виновного в каких-нибудь лагерных нарушениях, а бывало даже и так, что, облеченный доверием гестаповца, Лешка сам, вместо немецкого солдата, отводил арестованного в лагерную тюрьму…

Когда, с полицейской повязкой на рукаве, опираясь на костыли, он с привычной легкостью скакал по дороге, в бараках настораживались. Прекращались всякие сделки, «гешефты», «калымы». Лагерные «шакалы» считали, что у Лешки наметанный «русский глаз» и то, что немец может «прохлопать», то Лешка сразу заметит.

Он появлялся в бараке всегда как предвестник зондерфюрера, проверял чистоту котелков, заправку коек, чистку параш, мытье полов. Полицейских за любую провинность он бил костылем по шее, и даже они не смели ему возражать.

В лагерных списках Любавин числился писарем-переводчиком лагерного «абвера», как называлось военное гестапо.

Зондерфюрер Краузе относился к Лешке с таким благоволением, что даже выписал для него откуда-то немецкий протез. Искусственная нога оказалась тяжелой и неудобной, и Лешка, забросив ее под койку, по-прежнему прыгал на костылях или даже, случалось, ездил по лагерю на велосипеде самого зондерфюрера, ловко орудуя своею единственной ногой. Жил Лешка в отдельной клетушке в полицейском бараке «форлагеря». Старший русский комендант лагеря Шиков и тот заискивал перед Безногим и угодливо проигрывал ему в карты…

— Эй, старшой! Порядочек смотришь? — выкрикнул Лешка, зайдя в секцию. — Смотри! Господин зондерфюрер идет по баракам! За грязь не помилует! Самохин, здорово! — окрикнул Безногий Павлика, который ставил больному банки.

— Здравствуй, коли не шутишь! — буркнул Павлик.

— Ты тут, говорят, еврейскую палату открыл в лазарете? Говорят, что в концлагерь просишься?!

— В «Кличе», что ли, написано? — угрюмо огрызнулся Самохин.

— Где написано, там и написано. Кому надо, тот написал! — зловеще сказал Лешка. — Не помер еще у тебя еврейчик?

— Чего ему умирать!

— Я почем знаю! Может, со страха! Говорят, они много со страха мрут! — издевательски сказал Лешка. — И здоров он?

— Здоровых в лазарете не держим, на выписку посылаем! — нашелся Павлик.

— Ну, старшой, старшой, шевелись! Смотри за порядком! — прикрикнул еще раз Лешка и вышел.

— Косицкий! Живо сбрасывай все до белья — и в постель! Да смотри не вставать! — прошипел Самохин.

Напуганный музыкант едва успел скинуть платье и лечь под одеяло, как в дверь вошел зондерфюрер.