Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

— Где тут еврей Косицкий Борух? — спросил он.

— Борис! — подсказал кто-то.

— Еврей не бывает Борис, а Борух! — возразил гестаповец.

— Пройдите сюда, господин зондерфюрер. Ему предписан постельный режим, — сказал Самохин, показывая койку Косицкого, который лежал с закрытыми глазами.

— Он назначен на транспорт. Еврею не место с русскими! Одевайся, еврей, — приказал гестаповец.

— Я сейчас позову в таком случае санитаров с носилками. Кроме того, нужно оформить выписку. Я ведь сам не могу, доктор должен. Если больной умрет… — говорил Самохин.

— Если еврей умрет, то другим будет меньше заботы. Ты слышал, юде?! Вставай! — заорал Краузе. Он подошел и ткнул Косицкого кулаком в скулу.

Балашов вздрогнул, словно Краузе ударил его, но крепкие пальцы Ромки вцепились ему в плечо.

— Ты что, брюквы объелся! — зашипел Дымко. — Беги лучше за доктором.

Помня наказ Самохина, Косицкий не встал, только охнул от боли. Краузе ударил его еще раз.

— Вставай! — заорал он.

— Господин фельдфебель, он встать не может, его надо нести на носилках, — настаивал Павлик, надеясь, что лежачего не возьмут из секции, а там можно будет действительно сделать так, что Косицкий «умер», и спрятать его подальше…

«И как мы не догадались его записать в умершие!» — корил он себя.

— Пойдет! Я застав-лю подняться! — закричал фашист, расстегивая кобуру пистолета. Косицкий не выдержал, сел.

— Одевайся! — крикнул гестаповец, наводя на него парабеллум.

Борис встал, взял платье и быстро, решительно стал одеваться.

— Вы в евреях не понимаете, господин фельдшер! — издевался фашист. — Еврей всегда найдет силу, когда ему пригрозить…

— Пойдем! Мразь ты, фашистский подлец! — сказал гестаповцу Косицкий и первым шагнул к выходу.

Точный удар в висок рукояткою пистолета сбил Косицкого.

Гестаповец перешагнул через него и вышел, не оглянувшись.

Балашов и Бойчук в дверях пропустили гестаповца. Павлик, присев возле Косицкого, уже осматривал его голову.

Бойчук наклонился, взял тонкую руку Бориса и долго нащупывал пульс.

— Конец, — сказал он, распрямившись.

Все шестьдесят человек молчали…

В эти дни Иван замечал по всему лазарету какую-то перетасовку, переводы больных из секции в секцию, из барака в барак. Был слух, что немцы потребовали выписки на работы здоровых.

Медперсонал из-за чего-то нервничал, но ни Павлик, ни санитар Кострикин несколько дней ничего не объясняли ни Ивану, ни Ромке, пока пертурбация не дошла и до их секции

— Слушай-ка, Балашов, из вашей секции всех больных переводят в другую, — заговорил наконец с Балашовым Самохин. — В этой секции и еще в двух соседних устраиваем карантин для вновь прибывающих. Тут прибывшие будут лежать по две недели, а потом уж их станут распределять по другим баракам. Ты назначен старшим карантина. Потом тебе объяснят, в чем задача. Ты комсомолец? — спросил он, понизив голос.

— Я?.. То есть я? — переспросил Балашов, от неожиданности растерявшись.

— Ты, ты, — с дружелюбной усмешкой подбодрил Павлик — Вот я комсомолец, а ты?

Иван почувствовал, как стеснилось его дыхание.

— Тоже, — шепотом выдохнул он.

— Будь готов к серьезной работе, — сказал ему Павлик и отвернулся как ни в чем не бывало, занявшись раздачей медикаментов.

У Балашова от волнения спутались мысли. Он подошел к Дымко, который сидел у стола, погрузившись в какую-то драную книжку, и хлопнул его по спине.

— Эх, Ромка! — воскликнул Иван

— Ты что? Охалпел?!. — удивленно спросил Дымко.

— Это я испытать хотел, испугаешься ты или нет, — деланно усмехнулся Иван.

— Ну и дурак! — проворчал Дымко, опять окунувшись в книжку…

«Наконец-то! Нашли меня и сами поручат работу! Но какая, какая же задача? И от кого? — нетерпеливо раздумывал Балашов. — Неужели все то, что приходилось до сих пор слышать о подпольной работе, о восстаниях в лагерях, о побегах, все увлекательное, опасное и высокое, превращается в явь?!» При мысли об этом он чувствовал даже головокружение.

В секцию в течение всего утра входили санитары и фельдшера, вызывали больных, забирали их вещи и уводили самих в другие секции и другие бараки.

Больные прощались с Иваном…

— Смотри заходи, навещай, Балашов!

— Не забывай, Иван, старых дружков! Второй барак, пятая секция…

— Ты запомни: третий барак, третья секция. Приходи! — слышал с разных сторон Балашов.

— «Спутника» теперь будешь сам получать, без меня, — сказал, собираясь, Дымко.

— Что за «спутник»?

— Ну, «спутник агитатора» — «Клич»!

— Ух ты гадюка! — дружески выбранился Иван.

Он сам отнес барахлишко Ромки на новое место. Перед самым обедом санитары вынесли на носилках тех, кто был уже не в состоянии ходить.

Самохин зашел в опустевшую секцию:

— Ну как, Ваня? Остался один?

— Один.

— Прибери все, почисти, помой, приведи в порядок. Кострикин сегодня белье получает. Он не придет. В двух соседних бараках тоже остались только старшие, они помогут тебе. Рука-то твоя получше? Познакомься с соседом. Он комсомолец, слесарь-танкист. Вам вместе работать…

— А какое задание, Павлик? Какая работа? — нерешительно спросил Балашов.

— Когда будет надо, скажут. Не знаю. Я такой же, как ты, рядовой…

Балашову хотелось скорее увидеть этого соседа, которого так просто Самохин назвал комсомольцем. Когда-то дома комсомолец — какое это было простое слово. Или другое слово — задание… А здесь они заставляют так волноваться…

Иван растопил печку, согрел воды и горячей водой мыл койки, совсем позабыв про свою не вполне зажившую руку.

…Если смерти — то мгнове-енной,
Если раны — небольшой… —

во весь голос распелся он.

— Соловей, соловей-пташечка! Где ты там?! — крикнули от двери.

— Ну, входи, кто? — продолжая тереть койку, откликнулся Иван.

В дверях стоял коренастый парень лет двадцати, с курносым и оттого простовато-задорным лицом. Ворот его гимнастерки был расстегнут, рукава подсучены выше локтя, в руках швабра.

— Павлик послал помочь тебе убираться. Я из соседней секции. Меня зовут Федором, — сказал парень, подав ему мокрую руку.

Они с минуту смотрели прямо друг другу в глаза, взволнованно взявшись за руки.

— Ну, значит, давай убираться, — вдруг просто и буднично первым сказал Федор. — Павлик велел все до ужина кончить, а время уж вон…

— Успеем! — ответил Иван. Ему казалось, что он уже совершенно здоров и все, что угодно, может одолеть и успеть.

Они понимающе взглянули еще раз друг на друга и взялись за дело, после которого ждало их что-то таинственное и необычное…

Они мыли и скребли, изредка молча, радостно поглядывая друг на друга. Когда закончили уборку и Балашов остался один, он сердцем ощутил какое-то замирание, вроде волнения первой любви или как в ожидании первого боя.

Перед ужином опять заглянул Павлик.

— Огонь погаси, чтобы не было света, будто пустая секция. После ужина к тебе четырнадцать человек сойдутся — старших и помощников. Остальные пока не наши… Как постучат, будешь спрашивать: «Куда прешься?» Тебе ответят: «Меня в карантин послали». Ты спросишь: «Что надо?» Он ответит: «Старшой, покажи мое место!» Кто скажет иначе, тех прогоняй, говори, что к тебе запретили входить. Когда все соберутся, то переднюю дверь запри, а заднюю отопрешь — через нее войдет вместе со мной товарищ. Он-то и поведет разговор… А ну, повтори.

Путаясь от волнения, хотя нечего было особенно понимать и запоминать, Иван повторил.

Вечером Балашов, пропустив последнего, четырнадцатого, как было условлено, запер переднюю дверь, через которую все сходились. Отворив заднюю, он впустил Павлика и еще какого-то человека, лица которого не рассмотрел в темноте.

— Товарищи! С вами поговорит наш старший товарищ, — не громко, но так, чтобы всем было слышно, объявил в темноте Павлик.

— Друзья! Товарищи старшие! — произнес второй голос. Иван не поверил ушам, пораженный невероятностью: он узнал голос и интонацию Баграмова.

— Из нашего лагеря ежедневно вывозят на кладбище двадцать пять — тридцать умерших. Тех, кто еще не умер, избивают плетьми и дубинками, топчут ногами, морят голодом. Когда же мы с этим покончим?!

Темнота барака наполнилась глухим говором.

Все сами знали, что делается в лагере и в лазарете, но никто не ждал, что об этом заговорят, призывая сопротивляться, хотя в душе многие жаждали долгими месяцами такого призыва.

— Пора кончать с гестаповско-полицейским порядком! — решительно заявил голос из темноты. Иван был уже убежден, что это голос Баграмова. — И эта борьба в большой мере лежит на вас, на старших! Хлеб разделить, помыть котелки, вымыть полы и таскать парашу — все это работа, но этого не довольно! Ведь люди в отчаянии и в беде и от этого умирают вдвое скорее и больше. Ваше дело — заботиться о их бодрости и твердости духа, сплачивать их и поддерживать уверенность в нашей победе! Представьте себе, что сегодня приходит известие о разгроме фашистов. Что будет? Кто лежал, тот поднимется. Кто ноги едва волочил, тот распрямится.