Иван Василенко - Волшебные очки

• Название: Волшебные очки
• Автор: Иван Василенко
• Жанр: Детская проза

Произведения Ивана Дмитриевича Василенко полюбились широким массам юных и взрослых читателей не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами.

Прежде чем стать писателем, Иван Дмитриевич переменил много профессий: был половым в чайной для босяков, учителем, счетоводом. После Октябрьской революции Василенко вел большую работу в органах народного образования.

В 1934 году Иван Дмитриевич тяжело заболел. Трудно оказаться прикованным к постели человеку, привыкшему всегда находиться в гуще жизни. Но Василенко находит в себе силы остаться полезным людям. Он становится писателем. В 1937 году, когда Иван Дмитриевич написал свою первую повесть «Волшебная шкатулка», ему было сорок два года. С присуще!! ему энергией Василенко всей душой отдается новой профессии.

Читатели тепло встретили произведения Ивана Дмитриевича Василенко. Увлеченная работа над осуществлением новых замыслов помогла Ивану Дмитриевичу побороть болезнь.

В годы Отечественной войны Василенко работал в армейских газетах, но не забывал и своих юных читателей.

Основные темы творчества И. Д. Василенко — это любовь к родине, вера в советского человека, вдохновенный труд. С особенной силой прозвучала тема труда в повести «Звездочка».

В этой книге впервые издаются все пять повестей, объединенных одним героем — Митей Мимоходенко — и общим названием «Жизнь и приключения Заморыша».

Митя был свидетелем и участником интереснейших событий, происходивших на юге России в начале XX века. Столкнувшись с рабочими, с революционным движением, Митя Мимоходенко перестает быть Заморышем: он становится активным борцом за народное счастье.

---

— Плохо. Прибаливаю. Впрочем, сам виноват: уж очень я недопивал в последнее время.

Позавтракав с нами, он сказал:

— Какого черта сидеть дома! Пошли гулять. Может, Аркадия встретим.

— Пошли, — согласился Роман.

На улице ветер свистел в голых ветках. Навстречу нам шла группа солдат с сестрой милосердия впереди. У одних руки были на повязках, другие ковыляли на костылях. Запахивая шинель, Воскресенский спросил Романа:

— Как думаешь, долго война продлится?

— А что?

— Как — что? Водку-то на время войны запретили, а на самогон никакой стипендии не хватит. — Он помолчал и вздохнул: —Тяжко мне на этих страдальцев смотреть, тяжко. За что людей калечат?

— Война только началась, — сказал Роман, — но и по началу видно, что длиться она будет долго, до полного истощения материальных и людских ресурсов с той и другой стороны, если…

— Что — если?

— Если не прервет ее революция. А это наиболее вероятный исход. — Роман всмотрелся в идущих нам навстречу и, потемнев вдруг в лице, сказал:

— Перейдемте на ту сторону: мне вон в тот магазин надо.

Мы двинулись поперек улицы. Я не выдержал, оглянулся — и узнал в сестре милосердия Таню Люлюкову.

Когда мы вышли из магазина, в котором, кстати сказать, Роман купил только коробку спичек, к нам подбежал солдат с забинтованной рукой на повязке и протянул Роману что-то вроде свернутой в несколько раз газеты.

— Вот вам сестричка приказала передать.

Роман посмотрел на газету с недоумением, однако взял и, не развертывая, спрятал в карман.

— Ну как, — спросил он, — поправляетесь?

— Так точно, господин студент, поправляемся. — Солдат хитровато подмигнул. — Из куля в рогожу. Однако же, есть и такие, которых скоро на фронт отправят. Еще, значит, воевать.

— За что воевать?

— За что воевать? — Солдат опять подмигнул. — Известно за что: за веру, царя и отечество.

— А которые «из куля в рогожу» — с теми как? — спросил Воскресенский.

— Тем чистую — и на все четыре стороны.

— Без ног-то?

— А зачем ноги? Была бы рука, чтобы протягивать прохожим. — Солдат повел по сторонам зелеными, с хитринкой глазами. — Одначе я пойду, а то с вами тут… договоришься.

— Ты из какого лазарета? — спросил Роман.

— А вам зачем? — насторожился солдат.

— Да вот хотел узнать, не лежит ли у вас Стамескин? Он в голову ранен.

— Стамескин? — сразу оживился солдат. — Куприян? А как же, лежит. Ого, Куприяна все знают! Он такие загадки загадывает нашему брату, что у иного аж глаза на лоб лезут.

— Например?

У солдата забегали подозрительно глаза,

— Например, на чем земля держится. Роман усмехнулся.

— Тут и думать нечего. На крестьянском труде.

— Во! В самую точку! — воскликнул солдат. Но тут же спохватился: — На трех китах держится, вот на чем.

Неожиданно из переулка показался офицер. Солдат вытянулся. Офицер, молоденький прыщеватый прапорщик, строго спросил:

— Ты почему здесь?

— Так что, ваше благородие, нас на прогулку выведи. Из лазарета мы, — отрапортовал солдат.

— А почему отбился от своих?

— Виноват, ваше благородие! Сейчас догоню.

Роман хмуро сказал:

— Это мы его задержали. Расспрашивали о войне.

— Налево кругом марш! — скомандовал прапорщик. — Бего-ом!

Солдат повернулся, пристукнул каблуком сапога и тяжело побежал, прижимая к груди здоровой рукой больную.

— Что это тебе прислала сестра? — поинтересовался Воскресенский.

— Не знаю, — буркнул Роман неохотно. — Какое-нибудь обращение к населению, наверно. Теперь только и печатают что воззвания о пожертвованиях.

— А ты прочти.

— После. На таком ветру из рук вырвет.

— Так зайдем в магазин, купим еще коробок спичек, — настаивал Воскресенский, не сводя с Романа насмешливых глаз.

— Да что ты пристал! — рассердился наконец Роман.

— Меня интересует, почему она прислала именно тебе, а не мне, не Мимоходенко.

— Она прислала нам всем, а почему солдат вручил мне, а не тебе и не Дмитрию — этого я не знаю.

— Ага, «нам всем»? Ну, так пошли в магазин — будем читать все.

И Роману ничего не оставалось, как идти опять покупать спички.

В магазине мы развернули то, что солдат передал Роману. Это были четыре страницы из журнала «Природа и люди». Мы тщательно осмотрели их, но никаких воззваний не нашли. Одна страница была заполнена всевозможными объявлениями. На другой красовался портрет чубастого, в фуражке набекрень, казака. Под портретом надпись: «Козьма Крючков. В схватке с немецким кавалерийским разъездом один убил 11 немцев и получил 11 ран в себя и 11 в лошадь».

— Видал я дураков, — сказал Воскресенский, — сам дурак, но такую глупость первый раз встречаю. Кругом по одиннадцать! Надо же!

Третья страница вся была отведена под сводку военных событий с начала войны.

Роман провел пальцем под двумя строчками:

— Прочтите. Глупая ложь о Крючкове кажется просто невинной забавой в сравнении вот с этой мерзостью. Прославленный казнокрад и жесточайший душитель революционных выступлений рабочих, генерал Ренненкампф своими бездарными и предательскими действиями в Восточно-Прусской операции привел наши войска к крупнейшим поражениям, а в сводке написано: «Всемилостивейше награжден за боевые отличия орденом святого Владимира 2-й степени с мечами».

Воскресенский положил Роману руки на плечи и, заглядывая ему в глаза, сказал:

— А что, Ромаша, если я поеду к этому самому Ренненкампфу, выпью там за спасение его души кварту чистого спирта и отсеку ему, подлецу, голову — благословишь ты меня?

— За благословением обращайся к Аркадию, — засмеялся Роман. — Он собирается постричься в монахи и стать игуменом монастыря.

— Постой, постой! — вскричал Воскресенский. — А ведь я уже дважды видел, как он поднимался на монастырскую горку. Может, он и сейчас там, каналья? Пошли!

— Ку-уда? — раскрыл Роман широко глаза.

— В женский монастырь. В церкви сейчас идет заутреня— вот там мы его и накроем, подлеца!

Идти в церковь Роман не захотел. Мне же было интересно посмотреть женский монастырь (мужской я хорошо узнал в своем родном городе), и мы с Воскресенским отправились вдвоем.

Стоял монастырь на верхушке холма. Летом из города был виден только купол с золоченым, сверкающим на солнце крестом, все остальное пряталось в гуще зеленых курчавых деревьев. Теперь листья опали, и с любой улицы можно было увидеть и церковь, и длинные белые постройки, и окружавший их серый, мрачный забор.

По дороге Воскресенский распространился о том, что, собственно, не Аркадию, а ему самому следовало бы стать игуменом. Во-первых, говорил он, Аркадий всего-навсего сын парикмахера, а он, Воскресенский, происходит из духовного звания, о чем свидетельствует даже его фамилия. Во-вторых, Аркадий умерен в восприятии спиртного, а какой же порядочный игумен не напивается тайно от братии до положения риз! В-третьих…

Что было бы в-третьих, я не услышал, так как с горки спустился и преградил нам дорогу человек в опорках, в заплатанных штанах и замусоленном ватнике, со слезящимися глазами и багровым носом. Протянув трагически руку, он сказал с деланным пафосом:

— Господа студенты, обратите внимание на вашего несчастного коллегу. Был и я когда-то студентом, но за вольный образ мыслей подвергся изгнанию из храма науки. Не одолжите ли мне на пропой души полтинник или хотя бы… — Он не договорил, выпучил на меня глаза и радостно вдруг крикнул: — Касатик! Митенька! Вот где довелось встретиться! А мамаша ж с папашей живы?

Я всмотрелся и узнал в нем того самого бродягу с розовым носом, который пришел когда-то на освящение чайной-читальни, пристроился к хору и вместо «многая лета» пел «ехала карета». Потом он частенько заходил к нам в чайную и каждый раз с бутылкой.

— Как же вы меня узнали? — удивился я. — Ведь я вырос с тех пор.

— Вырос, вырос, — согласился он, — но все такой же заморышек, пошли бог здоровья. Дай я тебя поцелую. — И, облапив меня, чмокнул в щеку мокрыми губами.

— Из какого ж тебя университета выгнали? — поинтересовался Воскресенский.

— Из самого высчего, — подмигнул бродяга. — Из приходской школы при церкви Святого Гаврилы Брехунца в столичном граде «Кто кого на понт возьмет».

Я сказал:

— Все бродяги к зиме на юг подаются, а вы почему тут?

— Застрял, — вздохнул он. — Наш брат продвигается по образу пешего хождения, а ноги мои сдавать стали. Но ничего, как-нибудь перезимую. Меня мать игуменья пожалела: сторожем в монастырь определила. Вот и живу я там на манер евнуха в султанском гареме. Скучно, конечно. Зато получаю пищу духовную и телесную наравне со всеми монахами. Только насчет этого плоховато. — Он щелкнул себя пальцем по горлу. — Когда уж невтерпеж, я сбрасываю монашеское облачение, наряжаюсь в свой природный мундир офицера лейб-гвардии полка и направляю стопы в город. Мне много не надо: настреляю целковый-полтора — вот и есть чем помянуть родителей и всех сродственников.