Ребекка Годфри - Драная юбка

• Название: Драная юбка
• Автор: Ребекка Годфри
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-09102-5

«В старших классах я была паинькой, я была хорошенькой, я улыбалась, я вписывалась. И вот мне исполнилось шестнадцать, и я перестала улыбаться, 39 градусов, жар вернулся ни с того ни с сего. Он вернулся, примерно когда я повстречала Джастину. но скажите, что она во всем виновата, – и вы ошибетесь».

В шестнадцать лет боль и ужас, страх и страсть повседневности остры и порой смертельны. Шестнадцать лет, лубочный канадский городок, относительное благополучие, подростковые метания. Одно страшное событие – и ты необратимо слетаешь с катушек. Каждый твой поступок – роковой. Каждое твое слово будет использовано против тебя. Пусть об этом знают подростки и помнят взрослые. Первый роман канадской писательницы Ребекки Годфри – впервые на русском языке.

---

В конце концов отец заговорил.

Ты когда-нибудь контактировала с кем-нибудь из тех девочек из Орегона, ну из этого, из Семейства?

С чего бы мне с ними контактировать? Я не видела их с восьми лет. Мы тогда сбежали от Семейства Кайфа в три утра, покинув коммуну без единого «прощай». Кайф – это одно, сказал отец, хаос – совершенно другое.

Мы сбежали в микроавтобусе Вождя, поменяли номерные знаки в Портленде и в темноте ехали в сторону Канады.

Несмотря на то, что Вьетнам уже давно закончился, отец все еще прятался от ФБР. После того как мы пересекли границу, он заставил меня поклясться, что я никогда, никогда не стану связываться ни с кем из Семейства Кайфа. Он сказал: Твоя мать – предательница, они все предатели. Не доверяй никому, даже тем, кто когда-то был твоей семьей.

Даже если бы он меня не предупредил, мне бы и в голову не пришло контактировать с дочерьми. Они звали моего отца Папочкой. Он был единственным мужчиной, который уделял им внимание. Их настоящие отцы лениво валялись с моей любвеобильной матушкой в кровати Вождя или шлялись обнаженными у воды, ища Кайфа в Тихом океане.

Симусу эта омерзительная жизнь претила. Он пек девочкам блины. Папочка, орали они и вцеплялись в его джинсы и фланелевую рубаху. Иногда я задумывалась, что с ними стало, но в основном совершенно не хотела знать.

С какой стати мне контактировать с этими уродами? Ты же сам мне запретил.

Мне просто подумалось, если бы мне пришлось уехать, тебе бы не помешали какие-нибудь друзья.

А у меня есть друзья, ответила я, встала и начала мыть тарелки. Мытье посуды было моей обязанностью. Я содержала дом в чистоте, оплачивала счета и стирала. Мне нравилась безопасная предсказуемость банковских балансов и резкий запах отбеливателя.

Помните, я вам говорила, что родилась с жаром? И что он возвратился, приблизительно когда я впервые увидела Джастину? Это не совсем правда. Был еще один раз, но он к делу отношения не имеет. Впрочем, если я расскажу, вы поверите, что мой отец не такой уж и сумасшедший.

В ту ночь, когда мы бросили маму, я начала гореть, незадолго до границы. Мое тело покрылось испариной – отец вспоминал потом, что лоб у меня был горячим как угли. Вокруг никаких больниц, только дороги и леса, отец был почти уверен, что я могу умереть до того, как мы доберемся до Канады.

В Тофино было темно, хоть глаз выколи, и почти сплошной лес, но каким-то образом он разыскал спуск к океану и окунул меня в холодную воду. Мы улеглись спать без палатки, под сенью деревьев, и поутру жар отпустил полностью. Отец рассказывал, что я смеялась и бегала по пляжу, радовалась замкам из песка, и водорослям, и ракушкам, я была счастливее, чем за всю жизнь в Орегоне. Вот почему он чувствовал, что в долгу у лес: он был уверен, что деревья спасли мне жизнь. И я позволяла ему думать так: это снимало с него часть вины за то, что он разлучил меня с Эверли.

Сейчас отец поигрывал шлейками комбинезона; я никогда еще не видела его таким напряженным и беспокойным.

Я взглянула на его темно-карие глаза, щетину на щеках. У отца очень искренняя улыбка, люди в момент ему начинают доверять.

Он достал свои папиросные бумажки.

Ну вот. О боже.

Слушай, Сара. Ты такая… ну просто… знаешь… я…

Он ведь еще даже не обкурен.

Отцовская проблема в том, что он слишком остро чувствует. Чувства тебя выматывают – тебя можно обидеть, тебе можно сделать больно, ты обкуриваешься, чтобы облегчить стресс и утихомирить боль.

Наплюй, хотелось мне сказать, пожми плечами. Не обожай свою дочку так сильно. Не позволяй пейзажам волновать тебя.

Я подошла и села рядом с ним. Когда-то он заплетал мне косы, потом перестал, и я надеялась, что, может, и сейчас заплетет. Может, он перестал потому, что мне исполнилось шестнадцать; может, потому, что я слишком сильно похожа на Эверли. Он отодвинулся.

Посидел, разглядывая марихуану, лизнул шов самокрутки. Бумажки вывалились из его дрожащих рук.

Он засуетился, заговорил о доме, который построит в лесу своими руками – солнечные батареи, никакого электричества. Он спросил, когда заканчивается школа.

Двенадцать дней. Не могу дождаться. Я ненавижу…

Слушай, золото, ты… я… мне надо в Иден. Сейчас. Ты можешь приехать, когда закончишь. Я думаю, так будет лучше.

Я могу поехать с тобой прямо сейчас, сказала я, хотя совершенно не хотела в лес.

Мне попадет, если я заберу тебя из школы прямо сейчас.

Да всем наплевать. Они даже не знают, что я существую.

Ну, эта любопытная социальная работница знает. Если растишь дочь в одиночку, поверь мне, они всегда за тобой следят.

Он много и сбивчиво говорил о том, как Деревья в Идене зовут его, ждут его.

Сильвия будет тебя навещать. Она может даже здесь ночевать, если захочешь, сказал он.

Ни за что. Я не буду жить с Сильвией ни за какие коврижки, ответила я.

Мне кажется… ну, я не… сама знаешь. Она может… я не могу… с тобой… ты уже в том возрасте, когда женщине…

Я не желаю жить с этой ебаной Сильвией!

Я никогда раньше не ругалась при отце. Он заплакал, за ним и я заревела. И никуда не спрячешься.

Я просто попросил ее. Она не будет здесь жить. Она будет иногда заходить и проверять, как у тебя дела. Она любит тебя, Сара.

Она любит всех и вся. Она любит каждый сраный клочок травы.

Ради бога, прекрати ругаться. То, что с тобой происходит – невыносимо.

Со мной ничего не происходит!

Ты раньше… Он не договорил, но я знала, что он хотел сказать.

Я подошла к раковине и умылась. Когда я обернулась к отцу, он сказал: Иди сюда. Давай я заплету тебе косы.

Нет, он сказал совсем другое.

Он сказал: Все, я уезжаю.

Его кожа была влажной, и я не понимала, чьи слезы капали на мое лицо. Я зарылась лицом в жесткую материю его комбинезона, я вцепилась в его хрупкое тело обеими руками. Он попытался высвободиться, но я не отпускала.

Заяц, сказал он, когда-то ты была такой же, как я.

Он имел в виду следующее: Ты была такой же, как я, а теперь валяешься в саду, разбросав ноги, и томно вздыхаешь, и ты больше похожа на свою мать, на эту сердцеразбивающуюненасытнуюпредательницу, Эверли.

Я провожала его взглядом, смотрела в занавешенное паром окно.

Я помахала, он не заметил. Забрался на водительское сидение нашего старенького заляпанного грузовичка.

Вы, наверное, думаете, что это мой отец виноват во всех бедах, которые свалились на меня? Как хотите, а я никогда не обвиню его в том, что со мной приключилось.

Во всяком случае, моего отца волновало кое-что помимо «напиться» или «купить "понтиак"», что составляло круг интересов большинства жителей Виктории. И кроме того, девицы моего возраста прекрасно справлялись. В Африке разве не возглавляли они племена? Не становились популярными манекенщицами в Нью-Йорке? Не становились управляющими «Макдоналдса» в Виктории? Как бы то ни было, они справлялись на отлично.

Я подумала, что, может, надо устроить шумную вечеринку, как делали все ученики Маунт-Нарк, когда родители уезжали в отпуск.

А может, я приглашу сюда Китаянку и Маргарет, и они останутся ночевать. Маргарет шепотом расскажет об отморозках. Китаянка поорет о моряках. А потом я расскажу о своем садовом любовнике. О моем любовнике – грязи.

Только вот одна неувязочка – на данный момент мне не очень хотелось еще хоть раз в жизни встречаться с Китаянкой или Маргарет.

Я села на пол и с силой сжала голову коленями. Вот и осталась я безотцовщиной в этом тихом и неподвижном доме.

Тут глухо забурчал холодильник.

Туз пик

Один голос в моей голове говорил: Мне шестнадцать, я с этим не справлюсь, а другой орал: Давай на фиг развлекаться!

Второй голос был Китаянкин.

Я пришла к ней через десять минут после отъезда отца. Ранним вечером мы валялись на одиночной кровати и слушали «Моторхед»[5] в номере на втором этаже, где она иногда останавливалась в «Королевском Отеле». Мы обе лежали на животе, у окна, откуда был виден переулок. Я была безмолвна и озабочена, а Китаянка буйствовала.

После того, как ушел матрос, она выкрасилась в блондинку. Энергично крутя головой, она хлестала себя по щекам белым вихрем волос. Одета она была черт знает во что – обтягивающая майка, обтягивающие спортивные шорты и белые толстые носки, натянутые до самых ободранных коленок. Потягивая «Бакарди», она прибавила звук. Сиплый и низкий, способный перепеть оглушительный барабанный бой, голос Лемми ревел из маленького черного магнитофона.

Мне так нравится, малютка. Жить всегда – довольно жутко.

Металл никогда не был моей музыкой. Ну, он чуть лучше «Лед Зеппелина», но все равно ассоциируется с мотоциклами и мускулистыми быками в коже, которые приезжали в коммуну и избивали моего отца.

Но Китаянка обожала «Туз пик».

Эта песня казалась невероятно уместной в гостиничном номере с разбитыми бутылками из-под «Бакарди», занавесками из черного кружева и одноглазым плюшевым медвежонком. Она встала на кровать и повращала бедрами.