Николай Китаев - «Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел

• Название: «Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел
• Автор: Николай Китаев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга Н.Н. Китаева (следователя прокуратуры с 20-летним стажем), небольшая по объему, имеет одну особенность, важность которой невозможно преувеличить. В ней собраны впервые публикуемые документальные доказательства, подтверждающие правоту автора, не доверяющему журналистским сенсациям. С падением «железного занавеса», разрушением системы тоталитаризма стало возможным изучение документов из ряда абсолютно закрытых ранее архивов. Н. Н. Китаев в полной мере пользуется сведениями из архивов И.В. Сталина и А. Гитлера, КГБ СССР и КГБ Республики Беларусь, из крупнейших архивных хранилищ России, Грузии, Польши и ФРГ, из национальных библиотек России и Польши, что вызывает уважение и доверие к результатам его исследований.

Выводы, сделанные автором, вряд ли являются неожиданными для многих, но, тем не менее, поражают своей смелостью и степенью радикализма: экстрасенсорика — не наука, отчего ее рецепты, ее методы, ее диагнозы есть обман, а знаменитый Вольф Мессинг не обладал никакими сверхъестественными способностями, которые постепенно придумали недобросовестные авторы.

---

Я тут никаких секретов вам не выдаю, их почти все знают. Так можно одурачить только какого-нибудь простофилю из глухомани. Но должен сказать, что со временем телепатические номера все более услож-нялись и за изобретениями выдающихся телепатов угнаться было нелегко. Вскоре были введены, теперь широко применяемые, так называемые «кон-такты через руку», где при сноровке и соответственном предрасположении можно добиться удивительных успехов.

Через полгода я решил выступить самостоятельно. С Музей, бывшей ассистенткой моего маэстро, мы отправились в клуб железнодорожников под Варшавой — там я и дебютировал. Обливаясь потом от волнения, я метался по эстраде и нес какую-то словесную чушь. Выручила опытная ассистентка, умная шикса, которая меня так хорошо вела, что я счастливо дотянул до конца. Хотя бурных аплодисментов не было, я благодарил Всевышнего уже за то, что меня не освистали. Знаете, что я вам скажу? Я этого волнения перед выступлением так никогда и не смог преодолеть. Как выступать, так у меня сразу такое начинается в животе! С годами это даже усилилось.

Плохо ли, хорошо ли, но я овладел новой специальностью и стал с грехом пополам выступать — хотя и не в шикарных варьете с красным плюшем. Нашелся и антрепренёр, рискнувший организовать турне по Польше. Втроем мы объезжали города и местечки, находили помещения, расклеивали афиши и выступали по два-три раза в день. Публика была, слава Богу, не очень взыскательна, а со сборами было как когда. Но расходы мы покрывали и у нас в карманах кое-что оставалось. Только это была снова та же жизнь на колесах…

* * *

Мессинг умолк: в коридоре гремели баки с баландой и сквозь массивные двери камеры завоняло гнилой капустой. Когда Мессинг поднялся с койки и с миской в руке пошел к кормушке, меня вдруг осенило — ведь я уже когда-то видел эту фигуру! Когда я был в третьем классе львовской гимназии, наш классный наставник как-то объявил, что завтра после уроков в гимнастическом зале выступит телепат с сеансом угадывания мыслей. Билет стоил пятьдесят грошей — это я хорошо запомнил; на фамилию же телепата вообще не обратил внимания.

На подмостках суетился человечек с торчащим крючком носом и лохматой головой; взгляд у него был пронзительный. Голос был скрипуч, а речь, хотя и невнятна, но повелительна. В своем темном костюме он был удивительно похож на нашего преподавателя математики по прозвищу Галка. Не все его номера захватывали юных зрителей, но были и интересные. Вот он хватает кого-то за руку, стремится из зала и находит в уборной спрятанную шапку. Браво! Браво! Но Антек Мерский и Метек Барщ, два наших озорника, перемигнулись — и когда один из них в присутствии ассистентки спрятал в коридоре перчатку, другой ее тут же потихоньку перепрятал. Напрасно метался озадаченный телепат, выкрикивая свои заклинания! В конце концов он сник и плаксиво пожаловался, что кто-то в зале хулиганит и не дает ему сосредоточиться.

Это было пятнадцать лет тому назад. Глядя на его остриженный арестантский череп, я не мог удержаться от смеха, вспомнив его лохматую голову и нашу мальчишескую выходку. Мессинг, конечно, этого случая не помнил, но заметил, что не зря же он всегда опасался детей.

— Почти пять лет эти гастрольные поездки обеспечивали мне довольно состоятельную жизнь, — продолжал Мессинг, похлебав баланды. — Я смог кое-что отложить, позволить себе сделать перерыв. Но нельзя сказать, чтобы я был доволен этой работой: бесконечные поездки, мерзкие меблированные комнаты, тошнотворная вонь дешевых столовых. И никак не мог я освободиться от волнения перед выступлениями — каждый раз я робел, боялся скандала, провала и разоблачения. Я решил снова искать что-то новое, что-то более спокойное и надежное.

Я знал многих гадалок, ворожей, предсказателей будущего, выступавших на ярмарках и в луна-парках. Большинство из них жило хуже моего, но были среди них и свои звезды. В бульварных газетах ежедневно бросались в глаза объявления: психо-астролог Шиллер-Школьник — или графолог-хиромант Ян Шаржа-Дежбицкий — предсказывают будущее. Просили они за свои услуги недорого. Но ведь регулярные объявления влетают в копеечку! — значит гешефт давал свой навар.

Неплохо было бы этим заняться. Но сперва надо хорошо обмозговать. Техника ведь у всех одна и та же, но большинство едва сводит концы с концами, а у этих немногих — успех. В чем секрет? Я познакомился со всем, что было мне доступно в области астрологии, оккультизма, кабалистики, особенно со знаками Зодиака и влиянием конфигурации звезд на человеческие судьбы. Снова пришлось взяться за книги, будь они неладны…

Но ведь в книжке не найдешь отгадку, почему Шиллер-Школьник на этом деле делает гешефт, а другие едва держатся на поверхности? Как составить объявление так, чтобы читатель обратил на него внимание, не пробежал равнодушно мимо? Я понял, что любой гороскоп составить куда легче, чем это чёртово объявление — я уже правильно сообразил, что именно в нем главная загвоздка. В объявлении Шиллера-Школьника был всегда портретик: сосредоточенное, излучающее энергию лицо, искусно намотанная чалма, а в ней брошь с крупным камнем, густые брови, жгучий взгляд. Ян Шаржа-Дежбицкий был знатным шляхтичем, и в его объявлениях красовался старинный родовой герб: ясновельможный пан изволят снисходить, приподымая тонкими аристократическими пальцами завесу твоего будущего…

Ну, а чем я могу ошарашить клиентуру? Поместить свою морду с крючковатым носищем и оттопыренными ушами? Любуйтесь, мол, вот Вольф Мессинг с Горы Кальвария… Стоп! А ведь «Гора Кальвария» — это совсем неплохо. Священный город, праведники, паломники, густой мистический соус. А если вот так: раввин Вольф Мессинг с Горы Кальвария предсказывает, угадывает — и так далее?

Я снял комнату на улице Новолипки в еврейском квартале Варшавы, нанял старичка-пенсионера для переписки, заказал в типографии варианты гороскопов и начал давать объявления, которые вы сами читали — и, заметьте, очень хорошо запомнили! Колесо закрутилось. Начали поступать письма. «Достопочтенный пан Раввин, помогите, не знаю, как быть…» Люди просили совета по делам любви, семейного счастья, имущественных отношений. Даже хотели, чтобы я угадывал для них счастливые номера лотерейных билетов! Это я-то, человек, который на четвертом десятке не сумел еще наладить свою собственную жизнь, был горьким кабцаном, никому не нужным бобылем… О, если бы я умел угадывать номера лотерейных билетов, которые выигрывают! Я показал бы тогда всем, как жить! Пока же я ходил в соседний ларек и обменивал на злоты почтовые марки, приложенные к письмам.

Лотерея не лотерея, а я, кажется, впервые поставил на хорошего коня. Письма поступали регулярно, я смог снять отдельную квартиру, стал даже ездить отдыхать в еврейский пансион в Сродборове под Варшавой. Я уже стал кем-то: стоило назвать свое имя и фамилию, как люди сразу величали меня раввином и заискивающе улыбались. Когда я приезжал в наше штетеле на праздники к отцу, которому, конечно, помогал деньгами, то даже наши евреи стали ко мне относиться с уважением, приглашали в гости, спрашивали совета. Местные польские интеллигенты — ксендз, директор школы, аптекарь охотно со мной беседовали, даже на политические темы. Я стал хорошо одеваться, посещать лучшие рестораны, ездить на извозчиках. Вокруг меня стали увиваться шахдены, предлагая заманчивые партии: девиц из обедневших семейств, состоятельных вдовушек, соблазнительных разведенных красоток. Но я уже привык к холостяцкой жизни и в ближайшем будущем жениться на собирался. Не возьму греха на душу: несколько лет мне жилось хорошо, никаких забот.

Вот, говорят, что в Польше царил антисемитизм. Оно так, наверное, и было, но я этого никогда не чувствовал. Кордонки помогли мне начать новую жизнь. Я ездил к ним в деревню, когда они состарились. Там меня принимали как члена семьи. И во всей деревне ко мне никто плохо не относился, хотя моя национальность написана на моем лице. Да я ее и не думал никогда скрывать. Я старался ничем не выделяться, всегда жил своим трудом, развлекал людей, предоставлял им иллюзии, — а ведь в этом нуждается каждый…

Старая жизнь кончилась, когда Гитлер напал на Польшу. евреи побежали на Восток, где уже наводила свои порядки Красная армия. До Буга, где проходила демаркационная линия, добраться было нелегко. Советские пограничные посты чинили всякие препятствия, не понимая, почему так бегут евреи: они понятия не имели о том, как относятся к нам немцы. Да и Гитлер ведь был у них тогда еще союзником.

Брест-Литовск был набит беженцами и поток их не прекращался. Место для ночевки я нашел с трудом — в притворе синагоги между бездомными шнорерами. Я решил двинуться в Белосток, который теперь стал столицей Западной Белоруссии. У меня там были старые знакомые.

Жить становилось все труднее. Польские деньги, которые у меня были, обесценились; а вскоре их вообще изъяли из обращения. С питанием становилось все хуже, расцветала спекуляция. Я прямо не знал, как мне быть. Дело с гороскопами, как я понимал, окончилось навсегда. Я не знал ни белорусского, ни русского языков, которые стали повсюду обязательны. Особенно обидно было, что я не знаю русского: ведь до восемнадцатилетнего возраста я жил в Привисленском крае, то есть в Российской Империи. Но мой отец считал, что русский язык мне ни к чему. Ох, темнота наша!