Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение

• Название: Приключения Вернера Хольта. Возвращение
• Автор: Дитер Нолль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

От Издательства: Первая книга романа Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта», вышедшая не так давно в переводе на русский язык, была тепло встречена общественностью, нашла широкий и взволнованный отклик у молодежи. Сейчас издательство предлагает читателю вторую книгу, повествующую о дальнейшей судьбе Вернера Хольта.

Война, закончившаяся поражением гитлеровского «рейха», — позади, и Вернер Хольт пытается разобраться в политических событиях, происшедших в стране, найти свое место в мирной жизни, среди строителей социалистической Германии.

Перевод с немецкого — Валентина Курелла и Ревекка Гальперина.

---

Хольт выпрямился; его пронзила мысль: Мюллер-то коммунист, вот коммунист Мюллер и расправился с доктором Риттером…

Следующий, пожалуйста! На этот раз вошел низенький человечек лет шестидесяти. Очки в никелированной оправе, чуть пучеглазый. «Блом, благодарю». Блом уселся, седые волосы и серый костюм, вообще весь какой-то серый, неприметный. Тусклый голос: «Вам требуется начальник строительного отдела, переселенцам предпочтение?» Он несколько оживился. «Смею думать, что вправе претендовать на этот пост». Мюллер как бы мимоходом: «И вы, разумеется, не состояли в нацистской партии». Готов, подумал Хольт. Блом сник: «Нет, состоял». Ну конечно, подумал Хольт, кто-то же должен был состоять. Сейчас Мюллер расправится и со вторым. Мюллер потер подбородок. «Но… вы не принимали активного участия?» Что он играет с ним, как кошка с мышью? «Нет, принимал активное участие, я был комендантом бомбоубежища и ходил с кружкой собирать пожертвования». — «Вас принудили, как это тогда водилось? Вы не по своей воле пошли к нацистам?» Мучает его, подумал Хольт и вспомнил слова Гундель: Мюллер много лет просидел в концлагере… Блом совсем сник: «Я по своей воле вступил в партию еще в тридцать пятом. Я… я… верил всему». — «Что? Чему вы верили?» — спросил Мюллер. «Больше всего меня привлекало, ну, это самое… уничтожение процентного рабства. Я думал, что с этим… как его, Гитлером, многое изменится к лучшему… Мир ведь дурно устроен, он жесток и не благоволит к нам, маленьким людям! — Блом внезапно оживился. — Как вы думаете, почему после шести лет занятий у таких математиков, как Дедекинд и Кантор, сорвалась моя доцентура по кафедре теории чисел? Да потому, что в мире господствует закон — деньги ставить выше призвания. А я… я считал, что мое призвание — математика. Я ведь чистый математик». Тут Мюллер расстегнул куртку, уселся поудобнее, вытянул ноги и предоставил Блому рассказывать. Об инфляции, унесшей все его сбережения, о том, как рушилась последняя надежда на приват-доцентуру, как он должен был начать все сызнова и стал учиться на инженера по надземным сооружениям и на мостовика и, чтобы зарабатывать на жизнь, нанялся простым каменщиком и, между прочим, дошел до прораба, а потом добыл себе еще диплом архитектора… «Архитектора? — переспросил Мюллер. — Я думал, вы инженер по надземным сооружениям или математик. Как это понять?» Блом достал бумаги, из которых следовало, что он в самом деле инженер по надземным сооружениям и мостовик с опытом в области подземных работ, а к тому же еще архитектор, да и математик тоже. «Смею сказать: по призванию. Если вам желательно иметь отзывы обо мне как о математике, то здесь живет доктор Эберсбах…» — «Эберсбах? Вы его знаете?» — «Лично нет». Но что это сталось вдруг с Бломом? Маленький неприметный человечек вдруг приосанился, расцвел, лицо его сияло вдохновением и гордостью. «В шестнадцатом году я полемизировал с Эберсбахом в „Анналах математики“. Спор шел об использовании интуиционистами теории рекурсивных функций для порочной по существу критики классического анализа. Правда, Эберсбах вскоре отказался от этой точки зрения…» — «Достаточно! У нас тут имеется километр теплосети от котельной до здания заводоуправления, где мы сейчас производим сульфамиды. Трубопровод разбомбили. Возьметесь вы его восстановить?» — «Возьмусь», — ответил Блом. Мюллер пояснил: «Но у нас нет напорных труб». — «Значит, придется поискать другой выход», — сказал Блом. «Вот это ответ», — одобрительно произнес Мюллер. И что же! — околпаченный простак Блом, бывший нацист, комендант бомбоубежища, сборщик пожертвований, победил! Мюллер вовсе не играл с ним, как кошка с мышью. Он вовсе не собирался его мучить, не собирался мстить, расправляться с Бломом, нет, Мюллер дает Блому возможность стать на ноги. Возможность стать на ноги! — с внезапной надеждой подумал Хольт… Но ведь сам-то он не инженер, не архитектор, не математик. Он умеет лишь стрелять, колоть, с грехом пополам отстукивать на ключе. Выброшенный на берег обломок кораблекрушения.

Первая прогулка по территории завода. Сразу же за главным корпусом начинались развалины и тянулись до самой речушки. Над горами щебня корежились ржаво-красные железные ребра, торчали оросительные башни разрушенного сернокислотного завода. Среди развалин Хольт увидел людей — женщины в платочках разбирали кирпич. Через расчищенную площадку шла железнодорожная колея, в двух-трех местах развороченная прямым попаданием бомб. Голые до пояса мужчины забрасывали воронки землей. По ту сторону колеи, там, где на фоне сентябрьского неба вырисовывался железный скелет выгоревшего цеха, уже что-то строили. Прищурив глаза, Хольт вгляделся: каменщики клали стены. Шнайдерайт каменщик.

Хольт присел на железную балку, уперся локтями в колени. К нему шел какой-то человек. Хольт узнал Мюллера, встал и впервые очутился с ним лицом к лицу. Мюллеру было с виду лет шестьдесят; крепко сложенный, высокий, не ниже профессора Хольта, но ужасающе худой. Брюки на ремне, поношенная куртка, острые плечи, руки с резко выступающими сухожилиями на запястьях будто вовсе лишены плоти и мускулов… Видно было, что Мюллер серьезно болен, цвет лица нездоровый, волосы седые, редкие, на осунувшемся лице выступал нос. Несколько секунд Хольт не мог оторваться от его лица, бледного, несмотря на загар. Ясные глаза, живой взгляд говорили о том, что Мюллер вовсе не так стар. Хольт знал, что Мюллер неизлечимо болен, и этот изможденный человек напоминал ему кого-то или что-то… У Мюллера на отвороте куртки был значок: красный, повернутый острием вниз треугольник… Хольт когда-то уже видел этот знак, но когда и где?

Мюллер подал Хольту руку.

— Ну, как поживаем, Вернер Хольт? — спросил он. — Хорошо, что мы опять на ногах! — Он говорил негромко, дружелюбно, даже дружески, но слегка запинаясь. — Строите уже планы на будущее?

— Планы… — эхом отозвался Хольт.

— Сперва наберитесь-ка сил, — посоветовал Мюллер и, ободряюще кивнув Хольту, пошел дальше.

Но Хольт сказал:

— Просто… переключиться, не всякий на это способен.

Мюллер вернулся.

— Вы долго хворали. За это время многое произошло: атомная бомба, Берлинская конференция, а потом суд над Герингом и его сообщниками… Почитайте газеты. Разберитесь, посмотрите, что творится в мире. Вам надо переучиваться.

Атомная бомба. Берлинская конференция, суд над Герингом… Надолго же Хольт выбыл из мира. Но земля продолжала вертеться. И жизнь цепко его держала, не отпуская ни на шаг, разве она уже вновь не расставляет ему силки: разобраться, смотреть, переучиваться? На сей раз Хольт перехитрит жизнь. На сей раз он не попадется, кто и чем бы его ни заманивал! Он упрямо сжал рот.

— Не буду торопиться, — сказал он. — Сначала пригляжусь. — Он почувствовал на себе испытующий взгляд Мюллера и смутился.

— Сходите к антифашистской молодежи, — предложил Мюллер по-прежнему дружелюбно. — Поглядите, как и что у них там. Гундель вас сводит, или я скажу товарищу Шнайдерайту.

В тот же вечер Хольт дожидался Гундель. Дети играли в ящике с песком. Мимо по улице со звоном проносились переполненные трамваи. Хольт сквозь приспущенные веки глядел на солнце: оранжевый диск погружался в слоистый туман за городом. Кто-то сел с ним рядом на скамью.

Солнце слепило ему глаза, но Гундель он сразу рассмотрел. Она сидела возле него в своем стареньком пестром летнем платьице, том самом, в котором он встретил ее впервые. И волосы каштановые, и глаза каштановые. Возможно, она чуточку подросла, возможно, ее худенькие руки и угловатые плечи слегка округлились, но улыбка была прежняя и выражение прежнее. И все-таки разве походила вновь обретенная Гундель, что сидела здесь рядом с ним на скамейке, на ту, что жила в его памяти? Он всматривался в ее лицо. Лицо, которое во время болезни вечер за вечером склонялось над ним, так что он уже знал его наизусть и мог с закрытыми глазами представить себе каждую черточку: крохотные веснушки у переносицы, ямочки, когда она улыбалась, справа большая, слева поменьше, или завитки на висках… Сейчас ему показалось, что это близкое, родное лицо изменилось, стало почти чужим.

Гундель пришла прямо с работы — из прядильни, изготовлявшей по заказу оккупационных властей бумажные нитки. Жила она здесь же, в промышленном пригороде Менкеберга, в холодной мансарде.

— Что ты так на меня смотришь? — спросила она.

Держа в зубах черную бархотку, она обеими руками приглаживала волосы назад с висков, собирая их на затылке; потом повязала голову лентой и распустила волосы.

Взглянув искоса на Хольта, она бросила:

— До тридцатого числа все должны перекрасить форму. Об этом в газетах объявлено.

— Мне бы их заботы! — ответил Хольт, но, заметив ее взгляд, поспешно добавил: — Ладно, схожу к твоей антифашистской молодежи. Довольна?