Сергей Лукьяненко - Фантастика 2000

• Название: Фантастика 2000
• Автор: Сергей Лукьяненко
• Жанр: Научная Фантастика

Кир Булычев и Эдуард Геворкян! Сергей Лукьяненко и Владимир Васильев!

И многие, многие другие — писатели уже известные и писатели-дебютанты — предлагают вашему вниманию повести и рассказы.

Космические приключения и альтернативная история, изысканные литературные игры и искрометный юмор — этот сборник так же многогранен, как и сама фантастика!

«Танцы на снегу» Сергея Лукьяненко, «Путешествие к Северному пределу» Эдуарда Геворкяна, «Проснуться на Селентине» Владимира Васильева — вы еще не читали эти произведения? Прочтите!

---

А как только начинаешь разбираться, оказывается, что будущее невозможно изобразить одной розовой краской. Иван Ефремов честно старался заглянуть в коммунизм, победивший во всей Вселенной, и остаться оптимистом. «Туманность Андромеды» партийная критика носила на щите, но на самом-то деле — с оглядкой. И, отворачиваясь, идеолога сплевывали и воротили рожи — у Ефремова получился сомнительный оптимизм.

Затем через год-два пришли Стругацкие. И что бы они ни говорили о светлом будущем, какие бы коммунистические реалии ни старались поначалу изобразить, даже самому недалекому идеологу становилось ясно: наваливается угроза пострашнее американских опусов об атомной войне. Стругацкие писали о будущем нашей державы, на самом-то деле, по-моему, совершенно не веря в коммунизм и давая понять своим читателям, что те его не дождутся.

Недаром так скоро и безусловно Стругацкие стали кумирами младших научных сотрудников — мыслящей части нации.

До конца шестидесятых, все более стервенея, официальные критики делали вид, что ничего особенного не происходит. В это десятилетие Стругацких активно издавал не только умеренно-либеральный «Детгиз», но и «Молодая гвардия», в которой до поры до времени власть оставалась в руках Жемайтиса и его сотрудниц.

Именно ЦК ВЛКСМ и понял, как только память о хрущевской оттепели скисла и растворилась в национал-коммунистических воплях, что надо перекрыть кислород «циникам и нытикам», которые уничтожают веру в светлое будущее.

Редакцию Жемайтиса разогнали и набрали вместо старых редакторов комсомольских мальчиков, готовых на все ради карьеры: как правило, бездарных писателей, неумных интриганов, которых отличала хорошая комсомольская злоба, умение войти в роли союзников не только в ЦК комсомола, но и в Госкомиздат и главный ЦК. И там, где Стругацких не могли разоблачить и потоптать, в ход шла клевета и низкая сплетня, например, обвинение в том, что они «навели» чекистов на дом Ефремова после его смерти и стали инициаторами обыска в квартире Ивана Антоновича. Кстати, уже в наши дни стало известно, что Ефремова много лет числили в английских шпионах и «пасли» совершенно официально. Я помню, как мне «достоверно» рассказывали солидные люди, что Стругацкие уже собрали чемоданы и уезжают в Израиль — и эта сплетня использовалась в качестве оружия надежного рода: «Как можно их издавать, если всем известно, что они уже предали Родину?» С годами Стругацким становилось все труднее печататься.

Из-за попыток напечатать их повести уничтожили журналы «Ангара» и «Байкал». Но эффект, как и положено в нашей стране, был обратным. Сколько мне приходилось видеть машинописных копий их произведений!

Мое поколение фантастов я бы назвал вторым после «Стругацкого призыва». Мы опоздали всего на пять — семь лет, но первые наши рассказы были напечатаны к концу шестидесятых годов, то есть на закате оттепели. А вскоре по нам ударила волна репрессий «мягкого типа». Или ты будешь писать как положено, или не будешь печататься.

Мы были менее талантливы, чем Стругацкие, но печататься хотелось так же, и ттоэтому поколение искало паллиатива.

Мы не замахивались на мировые проблемы и судьбы цивилизации. Но при том никто из нас не воспевал коммунистические идеалы. Жили в своих экологических нишах, но не подличали. Биленкин и Михайлов осваивали космос и искали там ответы на свои вопросы. Парнов с Емцевым большей частью ограничивали себя миром науки. Роман Подольный иронично шутил, Ларионова, Мирер и Шефнер решали моральные проблемы… Конечно, я упрощаю — все писатели второго поколения были сложнее, чем можно сказать в одной фразе. Но при том — локальнее, чем их предшественники.

Что любопытно, за все последующие десятилетия после 1960 года в среде «молодогвардейцев» не выросло ни одного писателя, если не считать Сергея Павлова, которого, за неимением прочих достижений, борцы за истинный коммунизм превратили в свое литературное знамя. И это тем более удивительно, что на стороне правоверных комсомольцев были все типографские мощности державы, призванная кричать «ура» критика и издательские редакторы, готовые подправить, дописать, улучшить, как Николая Островского.

Я начал писать во второй половине шестидесятых годов, первая книга — «Последняя война» — вышла в 1970 году, первая книга рассказов (в том числе гуслярских) — в 1972-м, а первая книга о девочке Алисе — в 1974-м.

То есть я придумал себе (или они сами придумались) направления: это юмористическая, пародийная фантастика в новеллах о городке Великий Гусляр; фантастика обыкновенная, которая чаще именуется «научной фантастикой»; и, наконец, фантастика для детей — повести об Алисе Селезневой.

Постепенно я завоевал репутацию «доброго сказочника». Это была утомительная репутация, потому что в те годы я мог издаваться лишь в «Детской литературе», а если просил вставить в план книгу взрослой фантастики, заведующая редакцией Майя Брусиловская печально вздыхала: — Игорь, пойми, в очереди на издание стоят десятки достойных фантастов, и все пишут для взрослых. А вот в детской фантастике у нас пробел — только Крапивин да ты. Напиши еще одну книжку про Алису, и мы ее в будущем году издадим.

Вот я и сдавался, потому что предпочитал опубликовать оптимистическую детскую книжку, чем не публиковать ничего.

Но в одном я был тверд — и если не верите, пролистайте мои книги семидесятых и восьмидесятых годов: я не верил в торжество коммунизма и в его блага. Я не только сам не хотел вступать в партию, но и мои герои, живущие в будущем, об этой партии не знали. Я не участвовал в кампаниях, семинарах и боевых действиях, не голосовал и не изгонял. Зато и меня нельзя было ниоткуда изгнать.

Правда, на рубеже девяностых годов, когда система рушилась, Эдуард Хрупкий, бывший тогда председателем совета по приключенческой и фантастической литературе Союза российских писателей, позвал меня участвовать в комиссии в качестве его заместителя по фантастике, чтобы какие-нибудь плохие люди не захватили этот пост. «Но я же не член СП! — пытался я отговориться. — Это все равно что стать секретарем райкома, не будучи членом партии». «Это ненадолго, — решительно ответил Хрупкий. — Я знаю, что делаю».

Моя общественная деятельность в роли беспартийного секретаря райкома завершилась скоро. Бывшие еще в силе молодогвардейцы тут же организовали мое уничтожение, и в Союз пошли письма и телеграммы из провинции с требованием навести порядок. Я помню элегантное письмо от имени красноярских писателей, подписанное их главой, в котором, в частности, говорилось: «Кир Булычев — человек неизвестной национальности, окруживший себя лицами всем известной национальности».

…Мы все время от времени рвали на груди тельняшки и восклицали: «Вот наступит свобода, тогда мы будем писать, что хотим, будем печатать, что считаем нужным, а кроме того, в нашей стране откроются десятки замечательных фантастических журналов!» Но в то же время, как я, так и мои коллеги, до конца восьмидесятых годов были уверены, что проживем жизнь и умрем при продвинутом социализме в Советской империи.

И вдруг все рухнуло.

И не стало империи.

И мы бросились к письменным столам?

Ничего подобного.

Возникли два фактора, которые стали совершенно неожиданными и решающими для будущих событий.

Во-первых, сами события в стране оказались настолько фантастичны, что превзошли даже ту антиутопию, в которой мы раньше проживали.

Во-вторых, открылись двери, и в страну хлынула могучим потоком американская массовая литература, американское массовое кино. И этот поток в мгновение ока смел с лица Земли наши фанерные домики.

Мы-то думали, что наш, советский читатель — самый умный, благоразумный и интеллигентный в мире.

Оказалось, что постсоветский человек — существо, чуть-чуть обогнавшее в развитии неандертальца, и хочет читать лишь «крутые» триллеры.

Любопытно, что в нашем открытом, свободном мире в первые год-два его существования появилась лишь одна фантастическая повесть с попыткой заглянуть в будущее страны, но написана она была не «своим», фантастом, а человеком со стороны, журналистом Кабаковым. Называлась она «Невозвращенец».

А фантасты моего поколения пытались и пытаются по сей день создавать либо плохие копии американской массовой продукции, как фантастики, так и фэнтези, либо топтаться на позициях восьмидесятых годов. Их примеру, как правило, следует и молодежь.

Так что пока (временно, полагаю) отечественная фантастика обитает на заднем дворе. Журнал фантастики только один, тиражи книг упали до ничтожной отметки. По крайней мере у меня, писателя достаточно типичного, они сегодня примерно в двадцать раз ниже, чем десять лет назад.

В чем-то — вернее, во многом — мы сами виноваты.

В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы читатели обращались к отечественной фантастике в поисках ответов на вопросы насущные, болезненные, тщательно вычитывали между строк спрятанное от цензуры. Любая альтернативная реальность была враждебна коммунистической действительности.