Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

«БЕЗЫМЯНКА» — ОЛП ЗАГАДОЧНЫЙ!

На следующий день Валек приехал вовремя, и они отправились за хлебом в надежде пораньше освободиться, но на обратном пути у вахты ее остановил ЧОС. Ткнув в нее пальцем, он озабоченно сказал:

— Ты вот что, Михайлова, хлеб разгрузи и еще раз на пекарню съездишь, возьмешь хлеб для Безымянки, отвезешь им. Там возчик заболел. Завтра заменим, а сегодня давай, поезжай. Возьми накладные и трогай, а то они без хлеба останутся. На лошади поедешь. Машины туда не ходят. Да не мешкай, поторопись!

— Я и дороги туда не знаю, гражданин начальник! — попыталась отбиться Надя.

— Я сказал поторапливайся! — прикрикнул на нее ЧОС. — Видишь, ветер поднялся, пургу нагонит.

— Как туда ехать-то? — недоумевала огорченная Надя.

— Выедешь из конюшни, направо, через реку, дорога одна, накатанная. Мостом не езжай! По льду дорога хорошая до самой Безымянки. И хватит! Давай по-быстрому!

«Хорошо ему, давай! А я там сроду не была», — возмущалась про себя Надя, но понимала: ехать надо, никуда не денешься. Работяг без хлеба не оставишь. Три бригады, в среднем по 30 человек, да дневальные, повариха. Всего по ведомости сто десять человек.

— Тебе, Валя, с Козой одной хлеб резать. Меня на Безымянку гонят, — и, быстро выгрузив хлеб, опять поехала на пекарню за безымянским хлебом.

С Вальком быстро перегрузили ящик с хлебом на лошадь, и Надя отправилась в путь. Застоявшаяся Ночка, перебирая узловатыми ногами, потащилась было налево, к пекарне. Но Надя взяла ее под уздцы и свернула к речке, направо, по укатанной дороге, где уже, как по гигантской трубе, змеилась колючая поземка, предвестница пурги. Вдоль реки ветер крутил снежные вихри и дул с такой силой, что Надя стала опасаться, не опрокинуло бы с саней ящик с хлебом. Идти пришлось боком, высоко подняв воротник, подставляя спину.

— Как обратно пойдем? В лицо будет дуть, а, Ночка? — спросила Надя и еще больше надвинула платок на лоб. Впереди, через речку, замаячила канатная дорога, по которой скользили вагонетки. Пустые на Безымянку, а полные глины — в цех, на завод. Ветром их раскачивало из стороны в сторону, особенно пустые, и было удивительно, как они вообще не сорвутся вниз. Завод и канатную линию строили пленные немцы. Строили надежно и добросовестно, вспомнилось Наде, что говорили в зоне.

Дальше дорога пошла в гору по крутому берегу реки, и, добравшись до верха, Надя увидела знакомые вышки и зону, окутанную рядами колючей проволоки. Вот она — таинственная Безымянка, куда ссылались самые отчаянные и проштрафившиеся зечки, каторжанки с чудовищными сроками и неугодные начальству. Работа там тоже каторжная, без хлеба таких не оставишь. Вагонетки убегали по подвесным рельсам в дощатый тоннель и скрывались из вида, чтоб потом вынырнуть на дне котлована, где копошились люди, нагружая вагонетки глиной. Затем, груженные доверху, они пускались в обратный путь, к кирпичному заводу. «Всего три барака, а вышки и вахта как в большом лагпункте, как будто можно бежать из этого ада», — с неприязнью подумала Надя. С вахты вышел знакомый дежурный Пятница.

— Что? Иль проштрафился, сюда попал? — поинтересовалась Надя.

Но Пятница не склонен был шутить, вид у него был угрюмый и озабоченный.

— Что приехала? — неприветливо спросил он.

— Хлеб привезла.

— А-а-а! — и пошел, важно, не торопясь, отпирать ворота. — Пропуск сдавай! — приказал.

«Что-то с ним? Сердитый какой!» — удивилась Надя. С кухни выбежали две зечки и быстро помогли разгрузить хлеб. С опаской взглянув на небо, она поспешила обратно, к вахте. За какой-то час пурга разыгралась во всю мощь. Снежные вихри заслонили солнце, стало совсем темно.

— Снизу звонили, день актируют, ветер, температуря минус тридцать семь. Видишь, вагонетки в ангар загнали, — сказал Пятница, когда Надя с трудом дотащила упирающуюся Ночку до вахты.

— Не могу я оставаться! — отчаянно закричала она. — Мне хлеб резать надо.

— Кто за тебя отвечать будет? Я? Ступай в барак! Откуда-то из-за печки вылез, зевая во весь рот, надзиратель.

— Что за шум? Не хочет в барак, проводим в бур.

— А лошадь куда? Тоже в бур? — не унималась Надя. — Пурга неделю продолжаться может, я тут застряну, весь ОЛП без хлеба будет.

— Сказал, не пущу, и все! Ступай!

— Незаменимых нет, глянь, что делается! — подтвердил надзиратель, взглянув в окно.

В самом деле, за вахтой все кружилось, кипело, кувыркалось. Дороги и следа не было видно. Надя знала, что пререкаться и грубить Пятнице нельзя. От дерзости он зверел. Всю жизнь подвергаясь насмешкам за свою уродливую внешность, в чем совсем не был виноват, Пятница был крайне чувствителен к почтительному отношению и ласковым словам.

— Вы же добрый человек, я знаю, понимаете, люди с работы голодные придут и утром без хлеба пойдут опять, — завела свое Надя.

— Иди, иди, не разводи китацию (агитацию).

— Ступай в зону, тебе русским языком говорят, — теряя терпение, обозлился надзиратель.

— Нельзя идти, пропадешь! Кто петь будет? Завтра пурга кончится, пойдешь, я провожу, дежурство закончу.

«Вот тебе и свирепый Пятница! Два добрых слова — и уже не дикарь-людоед, а вроде даже человек. Натравливают их на зеков, как собак. Клондайк говорил, каждый месяц из города начальство приезжает проповедь читать, чтоб не вздумали охранники заключенных за людей принимать!» Еще припомнилось Наде, как однажды, в свое дежурство, Мымра зашла проверить хлеборезку и решила посмешить зечек, хоть и «не положено», рассказав им, что когда прислали нового опера, молодого лейтенанта Арутюнова — Веселого армяшку, он вздумал в гарнизоне конвоирам и надзирателям внушение сделать. Говорит: «У меня имеются сведения, что имело место сожительство с заключенными, забывая, что перед вами враги народа!» Вдруг, Пятница вскочил с места и говорит: «А мы их, товарищ лейтенант, и «то-то», как врагов!» Начальство и весь гарнизон с надзирателями, неделю ржали не переставая. Все знали, какой «успех» у зечек имел Пятница. Дня через три, когда Веселый армяшка мог без смеха смотреть на Пятницу, он вызвал его и, желая позабавиться, дружелюбно спросил:

— Сознайся, а которая твоя? Я никому не скажу! Не Калишевская случайно? Красавица! Ничего не скажешь!

Бедняга Пятница издевки не понял.

— Нет, — говорит, — эта и коленку голую нашему брату не покажет.

Насмешницы-почикайки, завидев Пятницу на разводе, кричали ему, издеваясь над маленьким уродцем:

— Ходи до мэне, мий коханий, мрия моя!

Едва Надя высунула голову из двери вахты и сразу задохнулась.

— Вот тебе раз!

С бесовским воем и ревом снег валил не с неба, а с разных сторон одновременно, сталкиваясь и свиваясь в громадные завихренья.

— Ну что я говорю? — выскочил следом Пятница. — Лошадь в галерею поставь, где вагонетки, там теплее, да распряги, сани-то не тащи!

— А есть ей что? Она ведь голодная!

— На кухне скажи, я приказал!

«Ишь! Он здесь за главного! Приказывает. А там, внизу, в зоне, его и за человека никто не считает. Пятница, и все».

Унылая, занесенная снегом лошадь понуро ждала своей участи. Окоченевшими руками Надя с большим трудом распрягла Ночку. В санях под ящиком валялась в сене старая попона, осмеянная ЧОСом.

«Как пригодилась!» — обрадовалась Надя. В дощатой галерее было тихо, а около рубки, где помещалось все управление канатной дороги, и совсем тихо. На кухне дородная хохлушка Ксюша Загорулько сразу прониклась участием к бедной скотине, дала ведро теплой воды. С кормом было сложнее. Хлеба не дашь — самим в обрез!

— Овсянку жрать будет? — спросила Ксюша.

— Овес любит, будет и овсянку, — заверила Надя.

Ксюша насыпала больше полведра овсянки, предназначенной для корма заключенным.

— Ругать не будут? Ничего?

— Кто? Я сама себе хозяйка, — пошутила Ксюша. — Делов куча! Кашу пожиже заведу, только и дела. Ты сама как?

— С утра! — ответила Надя.

Ксюша щедрой рукой наложила полную миску овсяной каши и обильно полила каким-то маслом. Туда же кинула кусок рыбы.

— Ешь!

Надя хотела было отказаться, но есть так хотелось, что протянула с благодарностью руку за миской. Помощница Ксюши, Степанида, подала кусок хлеба.

— С хлебом ешь, без хлеба не сытно, не наешься!

— Кто у вас хлеб развешивает?

— Двое, сейчас придут, а что?

— Давай я помогу, — предложила Надя. — Все равно до отбоя делать нечего.

— Сами управятся! Ты отдыхай, лучше скажи, как там, на главном?

Новостей оказалось немного, и те Ксюша знала.

Зечек с Безымянки иногда приводили в главную зону, на концерты, в баню или в санчасть больных. И тогда Надя, рассматривая их, с удовольствием отмечала про себя, что они не производили впечатление доходяг, а многие были просто красивые. «Еще надеются на что-то!»