Душан Митана - Конец игры

• Название: Конец игры
• Автор: Душан Митана
• Издательство: Радуга
• Жанр: Детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002224-X

Душан Митана (род. в 1946) принадлежит к молодому поколению словацких писателей, пришедшему в литературу в начале 70-х гг. Его первая книга «Невезучие дни» вышла в свет в 1970 г., за ней последовали «Патагония» (1972) и «Ночные известия» (1976). Ему принадлежит также ряд сценариев для телевидения и кино. Произведения Митаны были отмечены литературными премиями, однако широкую известность принес писателю роман «Конец игры», в котором пристальное внимание к морально-этической проблематике, характерное и для прежних вещей этого автора, сочетается с острой иронией и элементами детектива.

---

Славику показалось, что появление капитана более всего обеспокоило мать; вероятно, только сейчас она осознала, в какое неприглядное положение они попали благодаря ее злополучной выдумке. Смущенная, раскрасневшаяся (будто капитан застал ее с Виктором Ружичкой in flagranti), она растерянно заикалась, объясняла что-то, извинялась, короче говоря — полный конфуз.

Конечно, приход капитана привел и Славика в замешательство; капитан явился в самую неподходящую минуту — они сидят за праздничным столом здесь, да, именно здесь, где всего лишь вчера утром нашли мертвую Гелену. В каком свете они предстали теперь перед ним, что он может подумать о них… Он кипел злобой на мать, навязавшей ему это скромное семейное торжество, да и на себя, что не сумел предусмотреть неприятные последствия, или — что еще хуже — он предвидел их, но не устоял перед ее натиском. В отличие от матери, правда, он не поддался панике и по крайней мере внешне сохранял спокойствие. Это был, несомненно, и результат многолетней тренировки — он уже привык владеть собой в любой ситуации и ни при каких обстоятельствах не обнаруживать, что под маской невозмутимости скрывается смятение и неуверенность.

Положение спас Виктор Ружичка. Непринужденно, с независимостью умудренного опытом адвоката он взял на себя роль доброго дядюшки, который считает своим долгом оказать помощь близким, очутившимся в беде по воле случая. Впрочем, это естественно, думал Славик, наблюдая с неудовольствием, но и с невольной благодарностью, как Виктор (потрясающе — мысленно он уже запанибратски называет его по имени: несомненный признак того, что начинает оценивать его достоинства) дает им возможность выиграть время и обрести почву под ногами; да, он здесь в какой-то мере «внештатно», смотрит на все происходящее как бы со стороны, и не удивительно, что в критическую минуту сохраняет благоразумие; но это кажущееся благоразумие и мужество объясняются его неведением. Он, словно человек, идущий по заминированной территории и не предполагающий, что в любую минуту может наступить на мину и взлететь на воздух; но стоит ему узнать, что территория заминирована, как от его благоразумия и мужества не останется и следа; туда-растуда твою птичку, какая чертовщина лезет мне в голову, вместо благодарности я выискиваю доводы, которые дали бы мне возможность умалить и принизить его бескорыстную и столь необходимую помощь: словно это вопрос престижа. Опять мучит меня болезненное самолюбие, и только сейчас я в полную меру осознаю, какое опустошение произвел в моей душе этот вирус; можно ли было такое предположить? Но, надеюсь, еще не поздно вылечиться, лишь бы эта лечебная процедура не оказалась столь радикальной, что после нее я и вовсе протяну ноги; право, не велика радость выбирать между вивисекцией и вскрытием. Почему Виктор это делает? Из жалости? Из сочувствия? Кого же он жалеет? Кому сочувствует? Меня не надо жалеть, любезный «ликвидатор», я обойдусь и без вашей жалости, и без вашего сочувствия, лучше оставьте эти глупости, если не хотите потерять мою симпатию, не перегибайте палку, не требуйте от меня слишком многого, я признаю, что вы не пустое место, я даже готов признать за вами статус личности, но сбавьте скорость, не злоупотребляйте моей минутной слабостью, я ведь тоже не пустое место, я тоже личность, и потому осторожнее на поворотах, может, вам еще не известно вот такое зерно мудрости: Короли не любят людей, которые видели их в минуту слабости, и деспотические характеры не любят советников, если те хотя бы один-единственный раз оказались умнее их самих. Цитата из записной книжки моей жены, и вам неплохо бы запомнить ее, а иначе любовь наша не расцветет пышным цветом, кончайте с этим вашим оскорбительным сочувствием, не вынуждайте меня быть вам благодарным, сочувствие, жалость и благодарность, нет, это слишком хлипкая основа для храма любви, лучше позаботьтесь об Алжбете Славиковой, она нуждается в вашей опеке куда больше меня и, пожалуй, даже больше меня ее заслуживает и несомненно больше оценит. Что? Вы это и делаете? Так, значит, она дорога вам, а на меня вам плевать? Ну и прекрасно, вижу, вы разумный человек, наверное, мы с вами все же столкуемся, я рад, что ваша помощь не такая уж бескорыстная, как мне поначалу казалось, это меня радует, честное слово, но позвольте тогда и мне дать вам совет, примите его хотя бы как проявление моей благодарности: я хочу предостеречь вас, любезный коллега-«ликвидатор», ибо вижу — она не открылась вам до конца, что, признаюсь, меня безмерно успокаивает. Вы принимаете нас за многострадальных скорбящих родственников умершей, за несчастные жертвы, я, конечно, не говорю, что мы не являемся ими, но, к сожалению, вы не знаете всей правды, и потому будьте осторожны, чтобы не попасть впросак, хотя в общем-то я не против того, что вы подогреваете свою похлебочку, вы умно поступаете, если угодно, ловите удачу, мать ведь так и пожирает вас глазами, поистине золотое дно благодарности, восхищения и любви, да, здорово вам удалось ее околпачить, она, верно, бросилась бы в огонь ради вас, но, кажется, она уже взяла себя в руки, спасибо вам, Виктор Ружичка, да, большое спасибо.

— …да, как говорится, жизнь продолжается. Время лечит и самые тяжкие раны. Конечно, я уже далеко не молода, но не чувствую себя еще настолько старой, чтобы не попробовать начать все сначала.

Славик не верил собственным ушам. Вот уж и впрямь — здорово хватила. Еще минуту назад не знала, куда деваться от стыда, и вдруг, надо же, с какой откровенностью и дерзостью посвящает капитана в святая святых, в свое прошлое, настоящее и даже будущее, ей-богу, это прямо-таки демонстративное, публичное любовное объяснение Виктору Ружичке, не слишком ли она перегибает с этой своей благодарностью? Что, собственно, мы отмечаем? Поминки? День рождения? Или помолвку?

— Ну перестаньте, что вы, вам ли говорить о старости, вы выглядите так молодо, — замечает капитан, и Славик не может избавиться от ощущения, что он свидетель какого-то неудачного любительского фарса.

Алжбета Славикова покраснела до корней своих исконно черных, обильно вытканных серебром, но ныне каштановых, отливавших медью волос и недоверчиво посмотрела на капитана Штевурку: не смеется ли он над ней? Нет, рассудила она и слегка кивнула в знак благодарности за его изысканный комплимент.

— Надеюсь, товарищ капитан не пришел праздновать твой день рождения, — раздраженно прервал Славик их куртуазный разговор.

Капитан Штевурка в третий раз стал извиняться за то, что потревожил их в такой, дескать, день, если б он знал, то пришел бы даже с цветами, но, к сожалению, вынуждают обязанности, ему, право, жаль, но ничего не поделаешь… ну хватит исхитряться, к чему все эти увертки, он ведь явился сюда сообщить им результаты вскрытия, так пусть и вываливает, к чему такая предусмотрительность, мы готовы выслушать это ужасное известие, и наконец…

— Пан режиссер, мне очень неприятно, право, но ничего не поделаешь, — начал капитан в смущении, глядя поверх плеча Славика на его мать, которая при этих словах насторожилась и, опершись обеими руками на ручки кресла, напряженно ждала — чего? Что это должно означать? Славик тоже с повышенным интересом наблюдал за капитаном, эта подготовка почему-то внушала ему опасения. Капитан, чуть отступив, повернулся спиной к матери, словно именно ее вид приводил его в замешательство. Затем поднял голову, решительно посмотрел в глаза Славику и холодно сказал:

— Я, собственно, пришел за вами.

Славик услышал пискливый скрип; мать поднялась с кресла, пружины жалобно запели.

Виктор Ружичка на мгновение перестал жевать бутерброд и застыл в позе хорошо воспитанного гостя — в правой руке бутерброд с ветчиной, в пяти сантиметрах ото рта, ладонь левой руки — неловко согнутой, почти вывернутой в локте — подставлена под бутерброд, чтобы, не дай бог, не насорить на ковер.

— За мной?

— Внизу ждет машина, поедете со мной.

Мать шагнула вперед и встала между ними, точно собственным телом пыталась защитить сына от опасности.

Виктор Ружичка уже снова начал жевать, но, по-видимому, потерял аппетит: рот был набит едой, но в глазах прочитывалась лихорадочная сосредоточенность на чем-то совершенно не связанном с пищей — на чем же?

— В ходе следствия всплыли новые факты, которые требуют объяснения. — Капитан говорил строгим, официальным, бесстрастным тоном, к какому прибегают воспитанные люди, вынужденные говорить собеседникам вещи для них самих столь неприятные, что они вообще предпочли бы молчать.

— Пожалуйста, — сказал Славик равнодушно. — Спрашивайте.

Голос капитана едва заметно потвердел.

— Благодарю за разрешение. Буду спрашивать. Только не здесь.

У Славика увлажнились ладони.

Алжбета Славикова воинственно выпалила:

— Надеюсь, это не означает, что сын мой арестован?