Душан Митана - Конец игры

• Название: Конец игры
• Автор: Душан Митана
• Издательство: Радуга
• Жанр: Детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002224-X

Душан Митана (род. в 1946) принадлежит к молодому поколению словацких писателей, пришедшему в литературу в начале 70-х гг. Его первая книга «Невезучие дни» вышла в свет в 1970 г., за ней последовали «Патагония» (1972) и «Ночные известия» (1976). Ему принадлежит также ряд сценариев для телевидения и кино. Произведения Митаны были отмечены литературными премиями, однако широкую известность принес писателю роман «Конец игры», в котором пристальное внимание к морально-этической проблематике, характерное и для прежних вещей этого автора, сочетается с острой иронией и элементами детектива.

---

— Странно… Он ждал у «Кристалл-бара» какого-то пассажира и случайно заприметил, как вы шли домой. Сказал, что несколько раз возил вас, потому и запомнил. Надо ли мне снова прочесть его показания?

— Спасибо. Не нужно. Но мне это кажется довольно странным. На основе непроверенных показаний вы…

— Естественно, что ему придется вас идентифицировать, — поспешил объяснить капитан. — Но это, так сказать… процессуальные вопросы… конечно, если угодно, вы можете опротестовать способ, каким мы ведем эту… беседу, — после недолгого молчания, которым Славик так и не воспользовался для выражения своего протеста, капитан продолжал: — Таким образом, в настоящий момент, мне представляется куда более существенным ваше признание… что вы были там… чем все прочее… Или вы хотите изменить свое показание?

— Нет! Я был там! Но Гелена была уже мертвая. Сколько раз я должен вам повторять?

— Вот оно что…

— Не смейтесь надо мной! Вы думаете, мне легко об этом говорить?

— Вы в самом деле… крайне чувствительный. Я и не думаю смеяться над вами. Только мы все время ходим вокруг да около. Я снова вынужден задать вам тот же самый вопрос: Почему вы сразу не сообщили нам, что обнаружили ее? Или хотя бы утром… Сокрытие преступного действия… убийства… пан режиссер, это не пустяк…

— Я вас понимаю, но попробуйте войти в мое положение, — заговорил он тоном искренне кающегося грешника, хотя и сознавал сам, что слова его звучат не очень-то убедительно. Лицо капитана выражало лишь профессиональную вежливость, подпоручик, похоже, с трудом сопротивлялся скучающему зёву; пожалуй, только мать проявляла некоторый интерес. Вдруг он почувствовал настойчивую потребность убедить их, преодолеть эту стену недоверия и начал торопливо, сбивчиво, нервно жестикулируя руками, рассказывать: — Поймите же, каково было мое положение… понимаете… когда я пришел ночью домой и увидел Гелену… она лежала там мертвая… разумеется, я должен был вам сообщить… но я чудовищно испугался… боялся, что заподозрите меня… я совсем потерял голову… сам себе не могу объяснить… настоящий шок… убежал как мальчишка… совершенно был вне себя… а потом утром… — он со стыдом обнаружил, что вовсе не убеждает их в правдивости своих слов, а скорей напротив, этой сбивчивой болтовней лишь усиливает их подозрительность, запутываясь во все более непроглядных дебрях; отчаявшись, он развел руками и зло выкрикнул: — Вы б лучше нашли того парня, что был с ней тогда, а меня оставьте в покое!

Капитан вперился в него с таким удивлением, что забыл стряхнуть пепел с сигареты; тонким слоем он запорошил колено.

— Откуда вы знаете, что с вашей женой тогда был какой-то мужчина? — спросил капитан, стряхивая пепел. — Вы его видели?

— Нет, но… — осекся он в последнюю секунду. Она же сама мне сказала, что у нее кто-то был — да, именно эти слова уже вертелись на языке, именно их он и хотел произнести, бездумно, автоматически откликаясь на вопрос, заданный в легком разговорном тоне, с непринужденной, простодушной улыбкой.

— Но… она же была там не одна. Вы же установили, что кто-то был у нее, не правда ли? — закончил он фразу, чувствуя себя самой последней дрянью: жалким, ничтожным, опозоренным пигмеем.

— Да, там кто-то был, — согласился капитан и потушил окурок, неторопливо, тщательно раздавив его о дно пепельницы. А затем бесцветным голосом, будто оповещая о какой-то ерунде, сказал: — И мы его нашли.

Он вызывающе взглянул на Славика:

— Не такие уж мы бездари, что скажете?

У Славика пересохло во рту; не знал, радоваться ли ему новости, или… наконец ему удалось изобразить милую улыбку:

— Серьезно? Я рад… что у вас такая удача. И простите… Я не хотел вас как-то уязвить…

Алжбета Славикова очнулась от оцепенения; с неестественной взволнованностью, граничащей с истерией, она поздравила капитана с успехом и выразила надежду, что теперь, когда все прояснилось, их наконец оставят в покое. Ее реакция еще больше встревожила Славика. Казалось, она все еще не пришла в себя и действует в каком-то бредовом отупении. Застывший, отсутствующий взгляд и насмешливо опущенные уголки губ выражали ее презрение к тому, что делается вокруг; словно думала она о чем-то совершенно стороннем, никак не связанном с ситуацией, в которой они оказались, о чем-то гораздо более важном и существенном, о чем никто, кроме нее, не имеет ни малейшего понятия.

— Да, — продолжал капитан, листая досье. — У вашей жены действительно кто-то был. — Он вытащил из папки лист и постучал по нему костяшками пальцев. — Только это был не мужчина. — Он чуть помолчал, мельком посмотрел на Славика, словно не хотел слишком пристальным, бестактным взглядом привести его в замешательство, и снова погрузился в протокол: — Вера Мразова, родилась девятого четвертого тысяча девятьсот сорок четвертого в Трнаве, редактор…

Славик уже не воспринимал последующих слов… «только это был не мужчина»… значит, она и этого парня выдумала… Он удивленно поглядел на мать: ты слышала? не безумие ли? потрясающая изобретательность, не так ли? здорово она нас обставила, а? Да, так, наверное, чувствует себя человек, узнавший новость, абсурдность которой настолько переходит границы допустимых представлений, что в душе уже нет места для ужаса. Остается лишь немое, ошеломляющее удивление. Надо было, в конце концов, этого ожидать, подумал Славик. После того, что я услышал от Бутора, даже непонятно, почему я вообще не думал о такой возможности, ведь в сравнении с тем потрясением это лишь мелкая неприятность…

— Вам нехорошо? — проник в его сознание голос капитана.

Он отупело потряс головой: к кому относится этот вопрос? ко мне? почему?

— Недавно он перенес тяжелое воспаление легких, — закричала мать. — Я не позволю так издеваться над ним.

Что случилось? В глазах матери стоял страх, более того, какой-то безумный кошмар. Только чуть позже он осознал, что этот страх вызван не известием капитана о Вере Мразовой, а его, Славика, состоянием. Что она так смотрит на меня? Боится, что я спятил? Он действительно производил странное впечатление — на губах растерянная улыбка, а глаза неуверенные, испуганные, затравленные, устремленные на капитана с угодливой, просительной преданностью, словно молили о помиловании, словно он надеялся, что слова капитана — «только это был не мужчина» — всего лишь злоумышленная шутка, которой тот решил его наказать, но уже в следующую минуту возьмет их назад с успокаивающим дружеским извинением.

— Вызвать врача? — спросил капитан, и в голосе его прозвучало заботливое опасение, да, оскорбительно жалостное участие; это привело Славика в чувство; будто ничто другое, кроме моего здоровья, не тревожит его, подумал он раздраженно, да этот тип просто потешается надо мной.

— Нет, нет… нет… все нормально, — заикался он смущенно, вытирая ладонью лоб. Он обливался потом, во рту была пустынная сушь, а в горле, перехваченном страхом, бешено колотилось всполошенное сердце; или оно в ушах?

Он прижал ладони к шумно пульсирующим жилам на висках, кончиком языка облизал пересохшие губы и уже поспокойнее повторил:

— Все нормально… извините.

Он почувствовал на лице освежающий ветерок: кто-то тем временем включил вентилятор. Подпоручик подал ему стакан воды. Славик возмущенно мотнул головой, но тут же взял стакан, крепко сжал его трясущимися руками и несколькими жадными глотками осушил до дна; веду себя, как последний кретин, подумал он, а вслух сказал:

— Спасибо.

Глубоко вздохнул. Сердце понемногу успокаивалось. Робко, виновато улыбнулся, словно просил прощение за свое унизительное малодушие.

— Вам что-нибудь говорит это имя… Вера Мразова? — спросил капитан.

— Подруга моей жены. Не понимаю, какая связь…

Капитан не дал ему досказать.

— Это был тот гость, с которым ваша жена в тот вечер выпивала. — Он четко, с упором произносил отдельные слова, словно сомневался в способности Славика реально осмыслить их значение. — Из ее свидетельского показания вытекает… — он поглядел в дело перед собой и монотонно стал читать: — «Примерно в восемь вечера мне позвонила Гелена. Меня удивило это — она всегда прекрасно владела собой и умела отдавать себе отчет в своих поступках. Она попросила меня зайти, сославшись на свое скверное самочувствие. Я живу неподалеку и пообещала заглянуть к ней. Непривычное возбуждение Гелены в самом деле удивило меня, было даже любопытно узнать, что стряслось с ней, и потому уже четверть часа спустя я была там. Гелену я нашла в сильном подпитии. И как я ни сопротивлялась, пришлось-таки с ней тоже выпить. Казалось, она была в состоянии крайнего нервного потрясения. Я спросила, что с ней, но она лишь бормотала что-то невразумительное и истерически выкрикивала, что произошло нечто невероятное, ужасное, о чем она даже не может говорить, и поэтому, немного погодя, я вообще пожалела, что пришла к ней. Наверное, позвала меня только затем, чтобы выговориться, а мне это было совсем ни к чему, напротив, было гадко, отвратительно. Я хотела уйти, но она не отпускала меня, говорила, что нельзя оставлять ее одну, что она что-нибудь сделает над собой, и поэтому я осталась. Надеялась, что вскоре она опамятуется и все войдет в свою колею. Наконец я поняла, что этот ужас, о котором она так драматично говорит, — форменная галиматья. Она, мол, узнала, что ее муж многие годы обманывает ее и что теперь она ума не приложит, как ей жить дальше — они ведь ждут ребенка, и что я, мол, должна посоветовать, что ей вообще делать, словом, обыкновенная алкогольная истерия. Я успокаивала ее, убеждала, что это явно какое-то недоразумение, я ведь достаточно хорошо знаю ее мужа, чтобы не принимать это за чистую монету. Иными словами, посторонними женщинами он никогда не интересовался… я бы сказала… с эротической точки зрения, напротив, он всегда относился к женщинам с каким-то презрительным невниманием, они привлекали его… я бы сказала, лишь как объекты изучения… да, пожалуй, это точнее всего. Он относился к людям с какой-то оскорбительной холодностью, они возбуждали его интерес лишь до тех пор, пока… я бы сказала… ему не удавалось изучить их до конца. Да, именно так. Он лишь изучал людей, но никогда не испытывал к ним какие-то глубокие… человеческие чувства. Конечно, Гелена не в счет. Ее он любил… я это знала, как и все, кто был знаком с ними. Я все это выговорила ей, но она не переставала кричать, что мы все замазывали ей глаза, что мы, дескать, знали, что он обманывает ее, и за спиной потешались над ней. Я уверяла, что мне об этом ничего не известно, что, по-моему, все это сплетни, не более, но вдруг она раскипятилась и стала обвинять меня, что я тоже обманываю ее, она ведь совершенно достоверно знает, что у Петера, то есть у ее мужа, есть любовница — так сказал ей Карол Регора, стало быть, это абсолютная правда, он ведь знает обо всем, что бы где ни случилось, а это уж и вовсе рассмешило меня, Регору-то я хорошо знаю, к его словам нельзя относиться серьезно, он ведь обожает всякие каверзы, они доставляют ему истинное удовольствие, нет для него большей потехи, чем подшутить над людьми, а в общем-то это незлобивый интриган. Но Гелена утверждала, что на этот раз он не обманывал, потому что сказал ей и о том, чего определенно не мог бы знать, не будь это сущей правдой, а именно: у ее мужа общий ребенок с Яной Гавьяровой, это одна художница, с которой Петер встречался еще до того, как познакомился с Геленой, и это, дескать, абсолютная правда, так как Регоре сказал об этом Милан Плахи, бывший муж Яны Гавьяровой, а он, как известно, в подпитии несет всякую чушь, и это тоже, конечно, было очередной уткой, и если бы Гелена не была пьяна, она бы и сама посмеялась над этим, все это я сказала ей, но она, похоже, не слушала меня, а потом даже крикнула, что ничуть не удивилась бы, если бы и я оказалась любовницей ее мужа; это и вовсе было отвратительно, я поняла, что она невменяема, что пьяна настолько, что сама не понимает, что порет, и потому пообещала ей, что завтра, когда она проспится и отрезвеет, мы вместе с ней посмеемся над этими бреднями, и ушла домой. Вот и все».