Аркадий Львов - Двор. Книга 1

• Название: Двор. Книга 1
• Автор: Аркадий Львов
• Издательство: Захаров
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0271-3

Довоенная Одесса…

Редко можно встретить такое точное описание столкновений простого советского человека — не интеллектуала, не аристократа, не буржуа и не инакомыслящего — со скрытым террором и повседневным страхом. Бывшие партизаны и бывшие мелкие торговцы, евреи и православные, оппортунисты и «крикуны», герои и приспособленцы, стукачи и партаппаратчики перемешаны друг с другом в этом закрытом мирке и являют собой в миниатюре символ всей страны. Они вредят другим и себе, они обнимаются, целуются и много плачут; они подтверждают расхожее мнение, что советское общество состояло из людей, которые его вполне достойны, и что существует своеобразное соглашение между человеком, сформированным коммунистической системой, и самой системой.

---

Люди опять ахнули, доктор Ланда собрался привести новые примеры из области медицины, но его перебил Иона Овсеич:

— Доктор Ланда, уточните людям, как и почему вы отказались от частной практики.

— Почему я отказался от частной практики? — машинально повторил доктор.

— Да, — сказал Дегтярь, — со стороны можно подумать, что отказ произошел из-за крутого сокращения клиентов по вашей специальности, а не по собственному желанию.

— Нет, — сказал доктор, — такое впечатление было бы в корне ошибочным. Во первых, хотя пациентов по нашему профилю стало раз в десять меньше, нельзя забывать, что до сих пор имеется еще известная нехватка специалистов, которая досталась нам в наследство от старого режима. Во-вторых, отказываясь от частной практики, я не интересовался статистикой: к этому времени я уже полностью осознал, что медицинская помощь должна быть бесплатной, а наличие частной практики помогало сохранить старый взгляд на медицину — чем лечение дороже, тем оно лучше. А от сюда вытекало, что остается прежнее неравенство среди больных: заплатишь — выздоровеешь, не заплатишь — ищи попа, раввина или ксендза, кто тебе больше нравится.

Последние слова доктора люди встретили смехом и аплодисментами, а мадам Малая открыто похвалила его:

— Молодец, Ланда. Можешь продолжать.

— В Одессе до революции был такой градоначальник, по фамилии Толмачев, пожилые люди, наверное, помнят. Про этого Толмачева сам граф Витте, который тоже был хороший эксплуататор, говорил, — доктор вынул из кармана очки, протер, но не надел их, — что он абсолютно не выполнял законы, он просто начхал на законы и вмешивался во все дела, не только государственные, общественные, но и частные, приватные, как называли раньше. К чему я это говорю? Я говорю к тому, что в то же время на Пересыпи, например, совсем не было водопровода, а когда понадобилось пятьдесят тысяч рублей для его укладки, городская дума отказалась наотрез. Еще хуже обстояло с освещением, но гласный думы, некий Донцов, без зазрения совести от ветил: «Пересыпи свет не нужен — там живут рабочие». Вот как относились к трудовому человеку так называемые «отцы города» — что же говорить про остальных!

— Товарищ председатель, — Иона Овсеич поднял руку, — разрешите один вопрос к выступающему. У отца доктора Ланды был двухэтажный дом в Треугольном переулке, кроме того, они держали мануфактурный магазин на Александровской. Хотелось бы услышать, куда девалась эта не движимая собственность после революции.

— А куда она могла деваться? — пожал плечами Хомицкий. — Где стояла, там и стоит.

— Хомицкий, — нахмурился Иона Овсеич, — толмач нам не нужен. Доктор Ланда понял меня.

— Понял, — кивнул доктор. — Насчет дома я скажу сразу: когда пришли уполномоченные, чтобы передать его коммунхозу, отец согласился немедленно.

— Вы имеете в виду, — перебил товарищ Дегтярь, — он не стал чинить сопротивления представителям советской власти.

— Да, — подтвердил доктор. — Однако его не выбросили на улицу. Напротив, ему и маме, хотя они были уже глубокие старики, дали прекрасную, метров двенадцать, комнату в центре города, возле кирки. Мой отец после погрома пятого года перешел в лютеранство и для него это соседство было знаком высокой милости. Судьбы, я имею в виду. Что касается магазина, то здесь он просидел еще пару лет. Но лично я и мой брат, Борис Александрович, всегда говорили отцу, что этот магазин ему нужен, как горбатому горб.

— Когда от слов бывает польза, — улыбнулся Иона Овсеич, — тогда слова уместно вспоминать. А какая была польза от ваших слов?

— Честно говоря, — доктор сплел пальцы, послышался легкий хруст, — пользы сразу не было: отец, которому всю его жизнь внушали со всех сторон предрассудки, не мог в один момент избавиться от них.

— Между прочим, — напомнил Иона Овсеич, — люди избавлялись от этих предрассудков еще при царе Александре II, то есть задолго до революции, и шли на него с подкопами и бомбами, когда царизм был в полной силе. Про листовки и подпольную литературу я уже не говорю.

Насчет листовок и подпольной литературы во дворе все знали, что Иона Овсеич был активным распространителем на заводе Гена, теперь имени Октябрьской революции, с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Тогда это было особенно опасно, потому что царский министр Столыпин по всей стране расставлял виселицы, которые народ метко назвал «столыпинскими галстуками».

— Уважаемый Иона Овсеич, — доктор Ланда надел, на конец, свои очки, — ваши слова — золотые слова, и если бы все рассуждали и поступали, как вы, смею думать, у нас была бы уже не первая, низшая, фаза коммунизма. У нас было бы уже что-нибудь повыше.

— Вы имеете в виду полный коммунизм? — схватился Иона Овсеич. — Так я вам прямо скажу, доктор Ланда, вы сильно ошибаетесь, вы очень сильно ошибаетесь. На сегодняшний день построить полный коммунизм в одной отдельно взятой стране, в условиях капиталистического окружения, невозможно. Другое дело, если рядом вспыхнет революция, у нас есть надежды на это, но пока СССР один и никакого другого СССР нет. Так что я вам опять повторяю, Ланда: здесь вы сильно ошибаетесь.

Степа Хомицкий засмеялся: чего можно требовать от человека, если он прослойка! В задних рядах громко прыснули, Иона Овсеич сказал, что не видит причин для смеха, и потребовал немедленно прекратить, а то получается пир во время чумы.

Доктор Ланда, вместо того, чтобы поддержать товарища Дегтяря, поступил как раз наоборот и привел ни к селу ни к городу свой пример: в медицине существует особый термин — гипердиагностика. Это когда врач опасается за исход и ставит диагноз более серьезный, чем нужно.

— Нет, — Иона Овсеич ударил кулаком по столу, — мы не доктора, мы не медицина — мы точно знаем, где у кого болит!

— Дегтярь прав, — подтвердила мадам Малая. — Недаром говорят, когда человек больной по нервному, так он сам не знает и доктор не знает.

— А когда гонорея, — зашелся от смеха Хомицкий, — так больной знает и доктор знает, а жена не знает.

— Степа, — погрозила пальцем Клава Ивановна, — твое счастье, что ты в президиуме.

Степа наклонил голову, видно было, что хочет извиниться, но смех душил его, и люди в зале тоже стали смеяться. Клава Ивановна схватила стакан с водой и поднесла Степе, но сказать нужные слова не успела: смех взял и ее. В конце концов Иона Овсеич тоже не выдержал, а когда люди немного успокоились, сам одобрил разрядку смехом, ибо смех, если он к месту, восстанавливает силы.

Доктор Ланда подтвердил, что смех действительно восстанавливает силы, а по поводу построения высшей фазы в одной отдельно взятой стране чистосердечно признал свою ошибку и целиком согласился с Ионой Овсеичем.

Товарищ Дегтярь обратился к залу: все понятно в этом вопросе или, может, лучше вернуться немножко назад?

Назад возвращаться не пришлось: люди ясно понимали, что в условиях сплошного капиталистического окружения на сегодня построить полный коммунизм нельзя, но можно подойти к нему вплотную. Для этого нужно только, чтобы не было войны, а что касается планов внутреннего строительства в СССР, то здесь имеются все основания уверенно смотреть вперед: первая пятилетка была выполнена досрочно, за четыре года, и январский пленум ЦК в тридцать третьем году подчеркнул, что это есть факт, наиболее выдающийся в современной истории, теперь уже почти кончали вторую пятилетку, хотя в запасе оставался еще целый год, и за этот год можно, если хорошо постараться, наработать, как за полтора. В общем, при таких темпах налицо все реальные условия сделать четыре пятилетки за три и получить чистую экономию в одну пятилетку.

— Отсюда следует, — подвел итог товарищ Дегтярь, — что хотя до высшей фазы сохранится известное расстояние, люди будут чувствовать себя, как при полном коммунизме, поскольку изобилие станет существующим фактом. Однако, повторяю, делать на этом основании вывод о построении высшей фазы, как настаивает доктор Ланда, глубоко ошибочно и преждевременно.

— Ланда, — обратилась мадам Малая, — у тебя есть что-нибудь добавить?

Доктор Ланда сказал, у него нечего добавить.

— А предложение у тебя есть, или ты просто сообщил, что твой папа при царе Горохе перешел из синагоги в кирку, и на этом конец? — удивилась мадам Малая.

Нет, сказал доктор Ланда, у него есть конкретное предложение: пусть в красном уголке повесят список литературы, чтобы каждый, когда ему понадобится, мог переписать.

— Товарищ председатель, — обратился Иона Овсеич, — разрешите справку: такой список уже есть и завтра будет висеть.

— Ланда, — сказала мадам Малая, — садись на место: ты опоздал — такой список уже есть, и завтра он будет висеть.

После доктора Ланды слова попросили одновременно два человека: Ефим Граник и Степан Хомицкий, Граник на полсекунды раньше. Однако мадам Малая прямо заявила ему, что он уже и так наговорил больше, чем надо, и теперь будет только отнимать золотое время у людей. Ефим возмутился, и по предложению товарища Дегтяря вопрос, как диктует демократический централизм, поставили на голосование. Послышались отдельные смешки, однако большинство было за то, чтобы предоставить слово. Ефим уже встал и направился к трибуне, но на полдороге Клава Ивановна задержала его: она объявила результаты голосования недействительными на том основании, что люди проявили несерьезность, во время процедуры смеялись, и надо переголосовать.