Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку

• Название: Скорпионы в собственном соку
• Автор: Хуан Бас
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА, ИРОФИЗДАТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Никогда не пытайтесь стать героем, погубить тирана – себе дороже. И почему об этом не знал юный мечтатель Асти, которого шестеро приятелей-леворадикалов сподвигнули отравить гнусного диктатора? Итог вышел печальным. Ни славы, ни героизма.

Все пошло наперекосяк, и Асти, что называется, влип по самые уши. Но судьба любит дураков – и rope-отравителю удается выйти сухим из воды.

Отныне его цель – месть предателям, погубившим его жизнь! Никакой жалости. Никакой пощады. Кровь и ужас станут жребием всех, кто окажется на пути грозного мстителя!..

---

Я не знал, что делать, куда бросаться, у кого просить себе занятия согласно моей чувствительности или же, напротив, кому нанести удар гусарской саблей.

Я весь вечер провел, погруженный в эти мрачные мысли, между глотками «Домэн Буанньер», успокаивающего «арманьяка», – по крайней мере дону Леонардо хватило такта не опустошать домашний бар, – и без удовольствия играя в компьютерную игру «Храм солнца», – до тех пор пока Тинтин не свалилась на меня со спины кондора, Хаддока съели кайманы, а Турнесоль сгорел на костре; скука.

Хулито настоял на том, чтоб мой брат Хосеми сопровождал нас в экспедиции в касбу[34] – я стараюсь избегать некультурного и пребывающего в упадке Каско-Вьехо,[35] пристанища всевозможных местных талибанов, – так что мы подобрали его в «Хасмин де Фермин», ночной чайной, где они собираются со своими однокурсниками, чтобы декламировать плохие стишки собственного сочинения и формировать содержание «Веретенообразного оладья с медом», журнальчика, что они издают благодаря благотворительности городского совета.

Пока мы ехали в Каско-Вьехо, Мерче воспользовалась тем, что ее муж сидел впереди, с Хосеми, который манерно декламировал ему элегию, сочиненную по поводу свинства нашего отца, чтобы спросить меня с влажным блеском в глазах, захватил ли я шевровые перчатки, тем временем натягивая свои, цвета фуксии и из тонкой кожи.

Я ответил ей несколько неучтиво, что мне не до того и я запамятовал.

– Ну а в другой раз у тебя будет настроение, дурак несчастный. Когда тебе захочется, не захочу я, ты еще пожалеешь, – заявила она своим неприятным голосом металлического попугая.

Должен признаться с некоторым смущением, что уже очень давно нас с Мерче Чанфрадас связывают отношения, которые, если быть очень большим оптимистом, можно квалифицировать как эротические. Наши потуги ограничиваются тем, что мы ласкаем друг друга в интимных местах, всегда в перчатках, в ее неудобной малолитражке или в туалетах – о, если б уборные Бельвилля могли говорить! – некоторых избранных заведений. У нее животная паника перед болезнями, передающимися половым путем, и она так и не изъявила желания пойти дальше этой сверхгигиеничной игры; меня вгоняет в тоску, когда я вижу, как сморщивается ее мордочка при виде веселого гейзера моего семени. С другой стороны, я полагаю, что при таком раскладе язык – кроме, может быть, шершавого языка ее толстого персидского кота, у меня есть подозрение, – головка члена или подушечка пальца кажутся лаской калеки ее задубелому клитору. По правде говоря, весьма показательным является тот факт, что возбуждает сцена из «Двадцатого века», где эта образина, Дональд Сазерленд, обрабатывает крепкий лобок Лоры Бетти прикладом охотничьего ружья в том ритме, в каком добывают огонь трением.

Сколько неврозов развелось среди моих современников.

Мы поехали по улице Перро, где нам пришлось объезжать ораву бородатых толстопузов, одетых в одинаковые рубашки, синие – национальный цвет Бильбао, – они тянули за собой телегу с клеткой, в которой сидел огромный живой боров. Их сопровождал оглушительный оркестр из барабанов и труб, а замыкали шествие два пьянчуги, шедших в обнимку с бочкой вина на колесах, у которой вместо разливного крана была бутановая шина.

Хосеми, знакомый с некоторыми атавистическими традициями городка, объяснил нам, что это ошеломляющее зрелище уходит корнями в 1831 год. Упомянутая свинья, чудовище в несколько кинталов,[36] откормленная до безумия и, вероятно, полученная благодаря генной инженерии, изображает свинью святого Антония. Популярный куплет гласит: «Святой Себастьян был французом, святой Роке – странником, а у ног святого Антония – хряк». И с тех пор каждую зиму перед толпой провозят свинью. В тот день совершал свое последнее публичное шествие Тиберий VIII – таково было императорское имя знаменитой свиньи, – перед встречей с мясником.

– Что можно ожидать от народа, который шествует на параде вместе со свиньей?

Так заключил Хулито Куррутака, со знанием дела и так неудачно, что его услышала одна из восхищенных зрительниц этого спектакля, размерами и лицом весьма сходная с несчастной скотиной, – с лицом грустной свиньи, как описал бы ее Бароха,[37] – которая попыталась как следует звездануть ему, обозвав его «толстым хреном гребаным» и «сраным испанишкой».

Обогнув средневековое шествие и избежав опасности быть побитыми разгневанной abertzale[38] из народа, мы наконец прибыли в обещанный бар, расположенный на той же улочке.

Безвкусная вывеска над входом, представлявшим собой двустворчатую дверь из грубого дерева с грязными стеклами, рядом с которой на стене красовалась надпись, где в центре мишени значилось, что судья Гарсон – свинья, и всякое прочее, – невольно вызывавшее фантастические ассоциации, – что доказывало, что в Эрмуа[39] царит дух убийства, – содержала название заведения: «Бар Антончу».

Это был обычный полуразвалившийся и уродливый трактир, как и многие другие в этом районе, набитый разномастной публикой, впрочем, в большинстве своем это был лохматый сброд, уплетавший закуски за обе щеки, – ничего необычного.

– И что такого особенного в этом логове, Хулито? – спросил я у нашего проводника.

Не говоря ни слова, Хулито указал мне на меню, написанное фломастером, который легко стереть рукой, где под неизбежным словосочетанием «Выбор закусок», составленным с соблюдением орфографии, чутко и быстро отреагировавшей на произношение местного населения, виднелся короткий список самих закусок. Едва лишь начав читать его, я не поверил собственным глазам.

Там было всего шесть пунктов, но каких!

Устрицы в желе с лимонным кремом и шербетом из «Кампари»

Морской гребешок под соусом из копченого сала

Свиное ухо, начиненное фуа-гра

Слоеная картофельная запеканка

Потроха трески в нерафинированном оливковом масле

Филе из перепелиного бедрышка в слоеном тесте

Удивительно: найти шесть подобных жемчужин, достойных Сортсико, Субероа, Арсака или Эль-Булли, – для меня они коронованные мастера авторской кухни, – в этой грязной конуре. Мои вкусовые бугорки опытного гурмана ощущали себя, словно ребенок в белых башмачках перед грязной лужищей. Однако осторожно: говоря словами Харви Кейтеля из «Криминального чтива», «рано еще сосать», то есть не стоит одобрять, пока не попробовал. Я и раньше сталкивался с заманчивыми предложениями, которые потом, на практике, сводились к сумасбродным и ничем не мотивированным смешениям вкусов произвольно выбранных ингредиентов.

Я понял, почему на барной стойке не видно было ни одного из тех чудесных, заявленных в меню блюд. Это была самая что ни на есть творческая микрокухня, и кушанья раскладывались на тарелки сразу же, у подножия таинственных жаровен. Каждая закуска, хотя их не совсем правильно было бы так называть, представляла собой не что иное, как маленькую порцию высокой кулинарии, их заказывали возле стойки у пары простолюдинов в грубой одежде и со сходными чертами лица: сначала я подумал, что они братья, а потом сообразил, что в действительности передо мной – семейная пара, много лет состоящая в браке, пришедшая к физиономическому симбиозу благодаря тысячам совместных домашних часов и трудного кипения в аду ежедневного супружества, – что они приносили блюда непосредственно из кухни, вынимая их из оконца духовки, и подавали прожорливой клиентуре.

Исходное сырье было высшего сорта, качество приготовления – восхитительное. Результат пробы превзошел самые смелые ожидания.

Захватив место у стойки, мы с Хулито Куррутакой заказали для начала устрицы: éclatante.[40] Два крупных сырых моллюска, источающие свежесть, помещенные в вытянутый бокал для шампанского, залитые плотным и одновременно нежным желе, сохраняющим в целости океанский вкус двустворчатых, чтобы столкнуть его, в равных пропорциях, с кислым контрапунктом удавшегося на славу лимонного крема и со смелым контрастом горького спиртного шарика шербета из «Кампари». Сочетание, взорвавшееся на моем нёбе, напомнившее морские рассказы Киплинга, охотников за жемчугом Салгари, неаполитанский закат, – в общем, совершенный chef-d'oeuvre.[41]

Мы продолжили свой пир, заказав свиное ухо, начиненное фуа-гра: высочайшая гармония народного и королевского, деревенская свинья и плутократический гусь в счастливом супружестве, грубый башмак большевика, осторожно ступающий по мрамору царского Зимнего дворца, – искусные упражнения в кулинарной эквилибристике.

И наконец, мы заказали необыкновенную картофельную запеканку; в ее поедании к нам присоединились надоедливая Мерче и мой тупоумный брат, у которых устрицы, морской гребешок и свиное ухо вызывали отвращение, а остальное особенно не привлекало, – без комментариев.

Запеканка оказалась изумительной: достижение, ставшее возможным благодаря соединению алхимии, архитектуры и философии, и не стоит забывать о математике. В чаше для коктейля друг над другом в строгом порядке располагались три слоя. А именно снизу вверх: пласт терпеливо замаринованного лука, вкусный яичный желток жидкой консистенции и облако эфирной картофельной пены. Погружаешь десертную ложку до самого дна, так, чтобы она вместе с захваченными сокровищами погрузилась во все три слоя, и в результате на нёбе оказывается сочная картофельная запеканка, теплая и идеально сбалансированная: авангардизм с фундаментом, chapeau![42]