Иван Шевцов - Набат

• Название: Набат
• Автор: Иван Шевцов
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Книги знаменитого писателя Ивана Шевцова популярны у читателей свыше сорока лет. О его романах шли яростные споры не только дома, на кухне, но и в печати. Книги Шевцова никого не оставляют равнодушными, потому что в них всегда присутствует острый сюжет, яркие сильные характеры, а самое главное - то, чем живут его герои, волнует всех именно сейчас, сегодня.

В новом остросюжетном романе "Набат" Иван Шевцов рассказывает о работе наших разведчиков за рубежом, о том, как иностранные разведки, используя высших руководителей КПСС, готовили почву для развала СССР, что им в конце концов и удалось сделать. Иван Шевцов сам бывший полковник КГБ и очень хорошо знает то, о чем пишет в романе.

---

- Что с тобой?.. Ты ранен? - с дрожью в голосе спросил Куницкий.

- Да, - тихо ответил Кудрявцев.

- А я их обоих прикончил. В мотоцикле, - с волнением и тревогой сообщил Куницкий. - А теперь - бежим.

- Помоги мне, - слабеющим голосом ответил Кудрявцев.

С огромным усилием они добрались до развалил костела. Последние десятки метров Куницкому пришлось нести Кудрявцева. Спотыкаясь о груды кирпича, он спустился в подвал. Куницкий посадил Кудрявцева на холодный каменный пол, прислонив спиной к такой же холодной стенке. От нервного напряжения и усталости - видно, ноша была для него непосильной - он растерялся и не знал, что делать дальше. Только спрашивал совсем приглушенным шепотом:

- Куда тебя?

- В грудь…

- И сильно?.. Тебе больно?.. Я схожу за Ядвигой. Нужен доктор… Я вернусь. Ты только лежи тихо, - торопливо и сумбурно лепетал он и с необычной поспешностью скрылся.

Он спешил побыстрее покинуть вдруг ставшее совсем ненадежным убежище, теперь уже превратившееся в ловушку. Где-то в тайниках души Куницкий догадывался, что никакой доктор Кудрявцеву уже не поможет. Ранение в грудь, потеря крови - нет, не жилец снайпер на этом свете. Что-то неприятное, похожее на легкое угрызение совести укололо Куницкого: надо было перевязать товарищу рану. Почему ж он этого не сделал? Ответ нашелся быстро, почти мгновенно, обстоятельный, вполне логичный и, главное, убедительный для самого Куницкого: он торопился, перевязка раны отняла бы лишнее время, а в создавшейся ситуации каждая минута могла стоить жизни. Прежде всего самому Куницкому, но это он отметал, мол, как не столь существенное. Он думал о жизни Кудрявцева и потому спешил за врачом, - в то же время отлично понимая, что врач не потребуется, да и где его найдет Ядзя? И все же он убежал во имя спасения товарища. И не только Кудрявцева. Он думал о жизни остальных: Алексея, Ядзи и хозяина квартиры - оберполицая Веслава Качмарека. Их надо немедленно предупредить, - эсэсовцы могли напасть на след радиста, могли живым захватить Кудрявцева. Нет, совесть его чиста, поспешность, с какой он покинул развалины костела, оправдана высокими целями.

А Кудрявцев на этот счет был совсем иного мнения. "Сволочь, трус, шкурник", - так он думал о Куницком.

Кудрявцев знал, что ранение тяжелое, но мысль о смерти решительно гнал от себя; он понимал, что такая мысль способна парализовать волю. Ему нужны были силы, чтобы прежде всего перевязать свою рану. А еще - чтоб не потерять сознание и не попасть живым в лапы врагу. Он чувствовал, как тают, покидают его физические силы, но разум оставался ясным.

В сыром прохладном подвале было темно, и Кудрявцев каким-то необъяснимым чутьем понял, что он здесь не один, что здесь присутствует кто-то невидимый, притаившийся и что он, этот невидимый, вот-вот даст о себе знать. Слабеющей рукой Кудрявцев достал из кармана брюк гранату-лимонку с грубой насечкой кожуха. И в это время он услышал полушепот по-русски:

- Товарищ, а товарищ… Ты меня слышишь? Не бойся: я твой друг.

Голос раздавался откуда-то сзади, с противоположной стороны входа. Кудрявцев не очень ему удивился, больше обрадовался. Спросил негромко:

- Кто вы? Подойдите. - Он был уверен, что с ним говорит русский, и совсем его не занимала мысль, как он оказался в подвале разбомбленного костела.

- Говори, браток, шепотом: нас могут услышать, - сказал незнакомец, приблизившись к Кудрявцеву. - Я слышал ваш разговор с приятелем, который пошел за врачом. Что с тобой стряслось? Ты ранен? Может, я тебе чем-нибудь помогу?

- Перевяжи меня, - совсем упавшим голосом попросил Кудрявцев. - Здесь, в грудь… Я много крови потерял.

Он с трудом извлек из кармана индивидуальный пакет первой помощи и подал его незнакомцу. Тот довольно быстро, хотя и не очень умело, сделал перевязку. Делал молча, ни о чем не расспрашивая. Только сказал, когда закончил:

- А твой приятель, видно, не придет.

- Как тебя звать? - вместо ответа прошептал Кудрявцев.

- Тихоном на родине звали. Тихон Морозов. А тут я без имени. Безымянный мститель. Одиночка.

- Кому мстишь? - после продолжительной паузы спросил Кудрявцев. Ему трудно было говорить: он умирал. У него уже не хватало силы воли, чтоб отгонять мысли о смерти. А они наседали, приставучие, унылые.

- Фашистам, - ответил Морозов. - Я их, браток, уже девять штук на тот свет отправил.

- Стреляешь?

- Зачем: мы их по-тихому, ножиком. Культурненько. И всё - шито-крыто… Это вы вот стрельбу подняли, переполоха наделали, неосторожно. Теперь надо ожидать - заявятся… - Он осекся, прислушался. Где-то наверху надрывались и тарахтели моторы. - Вона, слышь, легки на помине.

- На вот… возьми, - затухающим голосом выговорил Кудрявцев, подавая Морозову свой карабин. - Удобней ножика… Стреляет без звука. Так, легкий хлопок… Возьми, пригодится. Ты и за меня постреляй… Мне не повезло…

- Да что ты, браток, а как же ты?..

- Я… уже… - выдохнул снайпер и умолк.

Морозов подосадовал, что не успел расспросить земляка, кто он, откуда и как сюда попал. Даже имени не узнал. Но что теперь делать? Придется похоронить его здесь, в подвале, а затем, возможно, и самому менять убежище. Но это потом, завтра, когда все уляжется, утихнет. А сейчас… Он взял карабин и вышел из подвала. Уже стемнело. На улице горели фары автомашин и мотоциклов, слышалась нервозная немецкая речь. Пробираясь только ему известными извилистыми ходами в руинах костела, карабкаясь по разрушенной стене, цепляясь за железную арматуру, он подтянулся на руках и забрался на высоту - укромную площадку, откуда хорошо было наблюдать и слушать. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Едва ли кому придет в голову мысль карабкаться вверх по держащейся на честном слове, со многими трещинами красной кирпичной стене. В эти душные ночи Тихон Морозов не однажды поднимался сюда из мрачного подземелья, ложился на им же принесенную рогожу и засыпал.

Куницкому так и не удалось дойти до дома, в котором жил Веслав Качмарек. Его схватили недалеко от разрушенного костела и сразу доставили в СД. На его костюме обнаружили пятна крови, о чем было немедленно доложено самому оберфюреру, и Шлегель понял, что на сей раз попалась крупная птичка, решил сам допросить задержанного. Пистолет Куницкий незаметно выбросил в темноту, когда понял, что сопротивляться бесполезно. Он решил прибегнуть к легенде: он Лявукас Давидонис из Вильно. Он не знал о пятнах крови, и когда в СД его спросили, откуда кровь, он растерялся, ответил глупо:

- Не знаю.

И сам понимал, что ответ получился глупым. А уж потом, в камере пыток, увидя всевозможные орудия новейшей инквизиции, столкнувшись с хищным кровожадным взглядом Шлегеля, он понял, что не выдержит, что героизм, бессловесная смерть не для него. Он сжался в комок, как пружина, почувствовал себя маленьким, беспомощным, ничтожным. Его усадили на одинокий стул, стоящий посредине комнаты. Шлегель подошел к нему сзади, крепко схватил за волосы и повернул голову лицом кверху. Было больно, но Куницкий смолчал, он смотрел остекленелыми от ужаса глазами на Шлегеля и видел его жирный розовый подбородок. Оберфюрер тоже молчал, - он смотрел на свою жертву, как смотрит кобра на кролика. Долгой, как вечность, показалась Куницкому эта пауза, думал, что не выдержит. Наконец Шлегель произнес:

- Юде?

- Да, - тихо выдавил из себя Куницкий, и собственный голос показался ему чужим и далеким.

Большой опыт "работы с людским материалом" приучил Шлегеля почти безошибочно определять характер человека на духовную и физическую прочность. Куницкого он постиг сразу. Разжал кулак, отпустил волосы и отошел на шаг.

- Итак, с чего начнем? - спросил оберфюрер, глядя то на Куницкого, то на переводчика, здоровенного немца из Вроцлава, выполняющего по совместительству еще и обязанности палача. - С физических упражнений, - дьявольская улыбка в сторону свисающих с потолка ремней, на которые подвешивались истязаемые, - или с откровенного признания и чистосердечного раскаяния?

- Я все расскажу, - по-немецки молвил Куницкий. - Только об одном прошу: потом вы меня сразу же расстреляйте. Очень прошу.

Угловатые плечи Куницкого перекосились и мелко дрожали. Он пытался совладеть с этой дрожью, но никак не мог.

- Значит, мы можем без переводчика, Отлично! - наигранно воскликнул оберфюрер. - О легкой смерти не мечтай, ее я тебе не обещаю. Либо я сохраню тебе жизнь, и ты будешь работать на меня, либо я брошу тебя в ад. Не Дантов, нет. Итальяшка обладал примитивной фантазией. Итак, я слушаю.

Куницкий рассказал все. Состав группы и задание. О том, как попали к Мариану Кочубинскому и как их выручил Ян Русский. О раненом Кудрявцеве, который сейчас лежит в подвале разрушенного костела и ждет помощи. О радисте, который сейчас пробирается на конспиративную квартиру, и о тех, кто его там ждет. К концу рассказа он весь обмяк, почувствовал себя совершенно опустошенным, отрешенным от всего реального, земного, и ему действительно захотелось умереть. Но только сразу, без мучений, уснуть бы и не проснуться.