Егор Иванов - Честь и долг

• Название: Честь и долг
• Автор: Егор Иванов
• Жанр: История

Роман является третьей, завершающей частью трилогии о трудном пути полковника Генерального штаба царской армии Алексея Соколова и других представителей прогрессивной части офицерства в Красную Армию, на службу революционному народу. Сюжетную канву романа составляет антидинастический заговор буржуазии, рвущейся к политической власти, в свою очередь, сметенной с исторической арены волной революции. Вторую сюжетную линию составляют интриги У.Черчилля и других империалистических политиков против России, и особенно против Советской России, соперничество и борьба разведок воюющих держав. В книге широко использованы документы, свидетельства современников и малоизвестные исторические материалы.

---

Исполняя директиву кайзера, утвержденную Коронным Советом, тридцать германских дивизий развернулись от Балтийского до Черного моря. Они готовились обрушиться на Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, ударить на Минск и Могилев, Киев и Екатеринослав. Немцы нагло шли на нарушение статьи первой договора о перемирии.

Перед отъездом из Бреста шестнадцатого числа Соколова пригласил к себе генерал Гофман. Сначала он официально объявил о разрыве перемирия. А затем, любезно обращаясь к строптивцу, «обер-Ост» выразил комплимент работоспособности и талантам Соколова. Алексей молчал, но его подмывало ответить какой-нибудь грубостью. Наконец герр генерал посоветовал русскому коллеге остаться служить в германской армии или, на худой конец, на самостийной Украине, которая теперь будет под немецким протекторатом, и ей потребуются знающие деятели.

— Германское правительство позаботилось о некоторых из ваших военных экспертов, которым их офицерская честь и присяга царю внушили решение отказаться от службы у большевиков… — предъявил Гофман свой последний аргумент и вкрадчиво улыбнулся.

— Господин генерал! — гордо поднял голову Алексей. — У меня другие понятия об офицерской чести. Я должен служить своему народу и русской земле… А что касается присяги царю, то ведь Николай Романов первым уничтожил ее, отрекшись от престола. Наши солдаты давно поняли это. Что же касается некоторых изменников, то их покарает либо судьба, либо собственная совесть!

— Что ж, господин генерал! — поклонился Гофман одной головой. — Может быть, мы займем противоположные стороны по линии фронта? Но учтите, немецкое военное искусство — самое высокое из всех существующих…

— Придет время, когда мы докажем вам противное! — также только кивнул на прощание Соколов.

98. Могилев, февраль 1918 года

В день, когда началось немецкое наступление по всему фронту, Алексей Соколов выехал из Минска, куда он добрался накануне, в Могилев, в Ставку. Ему было приказано доложить все данные о германской армии, которые он собрал во время своего пребывания в Брест-Литовске, новому генерал-квартирмейстеру армии генералу Гришинскому и изложить собственные наблюдения начальнику штаба верховного главнокомандующего Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Соколов служил когда-то в Киеве под командой этого известного генерала и искренне обрадовался тому, что Михаил Дмитриевич остался верен Советской власти. Он не думал, что причиной было его родство с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, одним из ближайших соратников Ленина. Ведь революция разводила в противоположные лагеря не только братьев, но отцов и сыновей, других самых близких людей. Михаила Дмитриевича оставили на службе народу и уважение к младшему брату-революционеру, и такое же понимание офицерской чести, как у Соколова.

Однако в Могилеве даже доложить о том, что происходило в Брест-Литовске и о дислокации германских частей, Соколову по-настоящему так и не удалось. Он прибыл в Ставку девятнадцатого, как раз в тот день, когда Михаил Дмитриевич закончил все дела по расформированию штаба верховного главнокомандующего. Нашел он его в гостинице «Франция». Оказалось, что только сегодня генерал Бонч-Бруевич сдал Могилевскому Совету губернаторский дом, где помещались главные службы ликвидированной уже Ставки и его квартира.

В той же гостинице снял номер и Алексей, ожидая, что придется здесь хотя бы переночевать. Коридорный проводил его сначала к комнате Бонч-Бруевича. Сухой и подвижный генерал, начавший лысеть, с массивным носом и пышными усами, с гвардейской выправкой, был на месте. Он сразу же узнал своего старого сослуживца. Михаил Дмитриевич кое-что знал о брест-литовских переговорах и тоже был рад, что такой знающий и дельный офицер, как Соколов, без малейших сомнений остался на службе у Советской власти. Они обнялись.

Михаил Дмитриевич поведал, что теперь он отставной генерал, собирается отправиться на днях а Чернигов, откуда он со своим полком уходит на фронт и где теперь намерен поселиться. Чувствовалось, что он обижен столь быстрой ликвидацией Ставки, где он лишь недавно стал играть главную роль и где он искренне хотел принести пользу Родине, организуя не только сопротивление немцам, но и переброску огромных материальных запасов русской армии из угрожаемых территорий в глубь страны.

Бонч-Бруевич рассказал товарищу о том, что творится сейчас на фронтах, а Соколов — о мирной конференции в Брест-Литовской цитадели. Михаил Дмитриевич выглядел плохо. Под глазами у него легли черные круги. Генерал как-то сгорбился и говорил глухо, словно старец. Сорокасемилетний военный выглядел на все шестьдесят.

Только генералы расположились пообедать, как пришел посыльный из Совета. Он подал Бонч-Бруевичу телеграмму. Расслабленным движением Михаил Дмитриевич вскрыл ее, пробежал глазами и вскочил со стула, как молодой человек. На глазах он преображался. Плечи распрямились, глаза повеселели, он заулыбался и, ни слова не говоря, протянул листок Алексею. Соколов прочитал: "Предлагаю вам немедленно с наличным составом Ставки прибыть в Петроград". Подпись «Ленин» заставила Соколова встать и еще раз перечитать короткий текст.

— Алексей Алексеевич! Но ведь Ставка-то расформирована… Что бы это значило?.. — задумчиво взялся за пышный ус Бонч-Бруевич. — Не иначе, как вызов связан с наступлением немцев… Нужно действовать! Поговорим в поезде! — добавил генерал, нисколько не сомневаясь, что Соколов отправится с ним в Петроград. Он вызвал начальника военных сообщений генерала Раттэля и приказал ему сформировать экстренный поезд.

Две ночи и два дня шел в Петроград поезд с генералами и офицерами Ставки, оставшимися верным революционному правительству, по большой дуге с юга на север. Путь проходил через тылы армии, солдатские массы которой откатывались с фронтов и сметали на своем пути всякое сопротивление гражданских и тыловых начальников. Паровозы у экстренного поезда меняли только на разъездах вдали от узловых станций, чтобы толпы солдат не смяли маленькую охрану, которую возглавлял бывший комендант поезда Крыленко матрос Приходько. Все крупные станции проскакивали с ходу: Оршу, Витебск, Новосокольники, пресловутое Дно. Авторитет генерала Раттэля делал свое дело — железнодорожные начальники всех рангов по первому его требованию пропускали загадочный поезд без задержки. Двери бронированных пульманов были закрыты наглухо, из приоткрытых, несмотря на холод, нескольких окон торчали рыльца пулеметов…

99. Петроград, 22 февраля 1918 года

Уже темнело, когда на первый путь Царскосельского вокзала паровоз с намерзшими сосульками осторожно втащил короткий состав. Перрон был засыпан снегом. Под его застекленным полукружьем несколько жителей пригорода высматривали, будет ли поезд на Царское.

Михаил Дмитриевич вышел один на поиски телефона. Он нашел кабинет комиссара вокзала и связался со Смольным. Владимир Дмитриевич коротко ответил: "Высылаю за вами машины, Владимир Ильич вас ждет! Приготовьтесь включиться в работу по обороне Петрограда…"

Авто от Смольного подошли быстро и стали у бывшего Царского павильона. Генералы Бонч-Бруевич, Лукирский, Раттэль, Гришинский, Сулейман и Соколов немедленно заняли места в них. Машины помчались. Петроград был холоден и мрачен как никогда. На пустынных Загородном, Владимирском и Невском проспектах встречались только редкие фигуры прохожих, пробиравшихся через сугробы, наметенные порывами буйного ветра. Миновали Знаменскую площадь. У Алексея что-то екнуло в груди, но он подавил в себе желание сойти с авто и зайти домой.

Суворовский проспект, Лафонская площадь, Смольный… Матрос-порученец управляющего делами Совета народных комиссаров Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, увешанный гранатами, двумя револьверами, белозубый и озорной, повел, расталкивая толпу, группу новоприбывших по коридорам.

Ладно скроенные из особого сукна шинели, фуражки генеральского образца, но без царских кокард, крепкие сапоги и отутюженные галифе, хотя без лампасов, неистребимая выправка кадровых военных выдавали в них людей явно не пролетарского происхождения. На них смотрели с интересом — вроде бы и не арестованные, а какие-то не свои.

И генералы глаз не отводят, в них тоже затаился жгучий интерес: какие же они — люди, сотворившие революцию, опрокинувшие старый мир, а теперь противостоящие германской интервенции? Матросы, красногвардейцы, солдаты, рабочие — с винтовками и без них, спешащие или мирно беседующие друг с другом, сидящие прямо в коридоре вдоль стен или выслушивающие указания от товарищей с красными от недосыпания глазами и серыми усталыми лицами. Вот парадная лестница, второй, третий этаж. Быстрый шаг заканчивается у двери, на которой красуется цифра 75.