Мартин Бубер - Хасидские предания

• Название: Хасидские предания
• Автор: Мартин Бубер
• Жанр: Религиоведение

---

В том и другом случае в чести молчание. Однако при этом в обоих случаях нет стремления воздержаться от всяких выражений, а есть лишь намерение отказаться от любых понятийных высказываний о том, что не существует в понятийной форме. В обоих случаях упоминаются песнопения, а привносимые фольклорные мотивы придают напеву мистическое звучание. Дзэнский монах к тому же и рисует, что сильно повлияло на развитие искусства Восточной Азии. Хасид не может рисовать, но он танцует. Все это – песня, рисунок, танец – означает высказывание и осознается как высказывание. Молчание не абсолютно. «Учись сохранять молчание, чтобы ты мог знать, как говорить», – советует цадик, а один из дзэнских учителей утверждает: «Высказывание – это злоупотребление, а молчание – уловка. За пределы высказывания и молчания ведет крутой путь». Следует упомянуть еще об одной очень характерной черте, общей дзэн–буддизму и хасидизму. В том и в другом говорится в различных вариантах о мирской беседе, которую наставник ведет со своими учениками, беседе, способной разочаровать постороннего слушателя своей, по видимости, совершенной несерьезностью, хотя в действительности каждое слово в ней полно скрытого и весомого смысла.

И в дзэн–буддизме, и в хасидизме центральное место занимают отношения между учителем и учеником. Поскольку не существует, безусловно, другого народа, у которого физическая связь поколений достигла бы такого значения, как в Китае и Израиле, постольку я не знаю другого религиозного движения, которое в такой степени, как дзэн–буддизм и хасидизм, связало бы свои представления о духе с идеей духовного продолжения рода. Обоими движениями человеческая истина не ценится, как это ни парадоксально, в форме владения, а только в форме движения: не как огонь, пылающий в очаге, а скорее, говоря языком нашего времени, как электрическая искра, вспыхивающая от соприкосновения потоков. В том и другом случае самым значительным в содержании легенды являются взаимоотношения учителя и ученика. Это почти единственный предмет дзэнских рассказов, тогда как в хасидизме, который не представляется братством изолированных индивидуумов, большое место занимает община. Разумеется, она также состоит в известной мере из потенциальных учеников, из случайных учеников, из людей, которые спрашивают, ищут объяснения, слушают и время от времени узнают то, что не предполагали узнать.

Тем не менее в этой точке пути наиболее разительно расходятся. Мне снова хочется процитировать типичный для обоих движений рассказ.

К одному из дзэнских учителей Х века пришел молодой человек из далекой страны. Учитель закрыл перед ним дверь. Тот постучал и его спросили, кто он такой и каковы его намерения. «Я способен, – сказал он, – понять основу своего существования, и я хочу получить наставления». Учитель открыл дверь, посмотрел с удивлением на пришедшего и снова закрыл ее перед ним. Некоторое время спустя юноша вернулся и все повторилось. В третий раз, когда приезжий протиснулся внутрь, учитель схватил его за шиворот и крикнул: «Говори!» Так как тот колебался с ответом, он набросился на него: «Ты бестолочь!» – и стал выталкивать его наружу. Закрывающаяся дверь ударила ученика по ноге и сломала ее. Он громко вскрикнул, и в этот же момент испытал внутреннее озарение. Позднее он основал свою собственную школу.

В хасидизме мы также слышим о «суровом» методе, а именно по отношению к грешнику, который должен вернуться к Богу. Но здесь он совершенно не свойствен учителю по отношннию к ученику, задающему вопросы. Здесь характерен следующий случай. Один из учеников равви Бунама, равви Энох, рассказывал, как он в течение целого года стремился попасть в дом своего учителя и поговорить с ним. Однако каждый раз, когда он приближался к этому дому, мужество оставляло его. Однажды он бродил по полям и плакал, и им завладело настолько сильное желание пойти к учителю, что он сразу же побежал к нему. Тот спросил его: «Почему ты плачешь?» Энох ответил: «Разве я не человеческое существо, живущее в этом мире, и разве я не наделен глазами, сердцем и всеми членами своего тела, однако я не знаю, с какой целью я создан и какая от меня польза миру?» – «Маленький глупец, – сказал равви Бунам, – я мучаюсь точно так же. Приходи этим вечером поужинать со мной».

Мы бы ошиблись, если бы сочли, что различие здесь, по существу, психологическое, наподобие различия между гордостью и смирением, хотя в хасидизме смирение считается одной из главных добродетелей, тогда как в дзэн–буддизме оно не упоминается. Решающее отличие здесь другого рода. Я поясню его, рассмотрев обработку, которой подвергся в обоих [религиозных движениях] широко распространенный сюжет, первоначально появившийся в древних египетских преданиях, пересказанных позднее Геродотом, а затем возрожденный во многих произведениях фольклора. Это рассказ о воре – мастере своего дела.

Хасид – ученик маггида из Кожниц – рассказывает, что, следуя совету последнего, он стал «мастером» воровства и тем не менее остался честным человеком. В истории говорится о его хитростях и успехах. Однако хасидское предание идет еще дальше. Из уст некоего цадика мы слышим шутливые слова, в которых дерзкий вор представляется образцом служения Богу, поскольку он рискует жизнью в своих воровских предприятиях и пытается осуществить снова и снова то, что ему не удается сразу. Предприимчивость большого вора выступает здесь прямо–таки аллегорией сосредоточенности и служения Богу. Следует заметить в этой связи, что временами сопоставляются вор и грудной ребенок: благодаря этим двум существам, аморальному и внеморальному, можно усвоить высочайшее качество – внутреннее единство. Совершенно иная символика воровского поведения обнаруживается в дзэн–буддизме. В конце XI века учитель этой школы говорил в своей проповеди о старом искусном воре, который взялся обучить своему мастерству собственного сына по его просьбе. Ночью он отправился с ним к одному богатому человеку. Вломившись в его дом, он приказал сыну забраться в большой сундук и спрятать в нем ценные вещи. Когда сын скрючился в сундуке, отец закрыл крышку, запер сундук, вышел из комнаты, всполошил всех обитателей этого дома, а сам удалился. Сыну пришлось призвать на помощь всю свою сообразительность, чтобы спастись. В конце концов, разъяренный, он появился перед отцом. Тот спокойно выслушал всю историю, а затем сказал: «Теперь ты овладел мастерством». Именно так дзэнский учитель и обращается со своими учениками. Он ничего им не облегчает, он никогда им не помогает, он вынуждает их рисковать жизнью, чтобы таким образом они сами достигли того, что можно достичь лишь самостоятельно. Мы видели, что истина проявляется и в хасидизме, и в дзэн–буддизме не как содержание и обладание, а как человеческое существование и как движение между поколениями. Но это движение от существования к существованию означает в хасидизме передачу, а в дзэн–буддизме – побуждение.

Однако это различие через сферу педагогического далеко выходит за пределы отношений между поколениями.

В книге, приписываемой первому патриарху дзэн – Бодхидхарме, читаем: «Если ты хочешь найти Будду, обрати взор на свою собственную сущность, так как эта сущность и есть сам Будда». Он пришел в Китай с Запада приблизительно в 520 году и принес учение, идеи которого обобщены в следующих строках: «Особая передача (религиозного смысла] помимо писаний: отказ от привязанности к словам и обозначениям, прямое обращение к душе человека, вглядывание в собственную природу и обретение состояния Будды». Смысл не в том, что человек должен заботиться только о своем собственном благе. В четырехстрочном торжественном обещании, которое три раза повторяется дзэнским учителем после каждой беседы, последняя строчка обязательно звучит так: «Путь Будды недоступен, но я обещаю достичь его». Первая же строчка гласит: «Бесчисленны наделенные чувством существа – я клятвенно обещаю всех их спасти». И это спасение означает помогать каждому вглядеться в свою природу. Песня учителя позднего дзэн–буддизма, современника Баал Шем Това, заканчивается словами: «Сама эта земля является чистой страной лотоса, / И здесь каждое конкретное тело представляет собой тело Будды». Первая из этих двух строк указывает, несомненно, на важность связи с конкретной реальностью вещей, но настоящую дорогу к Абсолюту видно только через отношение человека к самому себе. Исторический Будда, ставший в махаяне, как известно, божеством, спустившимся на землю, полностью отстранен этой природой Будды, которая пребывает во всех душах и которую каждый человек способен открыть внутри себя и реализовать. Здесь даже имя Будды временами запрещалось произносить, потому что оно отвлекает человека от его личной задачи в сторону исторической памяти – в противоположность другим школам махаяны, считающим путем к спасению бесчисленное повторение одного из имен Будды*[280]. «Тот, кто произнес имя Будды, – говорится в дзэнских трактатах, – должен промыть свой рот». На картинах художников дзэнской школы мы видим Бодхидхарму, разрывающего священные писания и отбрасывающего их от себя прочь; другой патриарх разжигает огонь в своей печи деревянным изображением Будды. Опасно было даже представлять себе Будду в воображении. Изображение Будды трактуется в качестве спиритуальной цепи, выкованной золотых дел мастером. «Мы, – говорится далее, – не носим ее». Дзэн – это религиозное явление, освободившееся от своих исторических предпосылок. Буддизм, первоначально представлявший собой исторически узко очерченную религию, превратившийся затем в махаяне в религию откровения, становится здесь [в дзэне] мистицизмом человеческой личности, внеисторическим мистицизмом, не связанным более ни с одним неповторимым событием.