Георгий Гапон - История моей жизни

• Название: История моей жизни
• Автор: Георгий Гапон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1926

Мемуары «История моей жизни» написаны Г. Гапоном в Лондоне; изданны в России в 1926 году ленинградским издательством «Прибой».

*

«Мы его исследовали самым подробным образом и вынесли самое благоприятное впечатление. Гапон по своему внутреннему существу — не только не провокатор, но, пожалуй, такой страстный революционер, что, может быть, его страстность в этом отношении несколько излишня. Он безусловно предан идее освобождения рабочего класса, но так как подпольную партийную деятельность он не находит целесообразной, то он считает неизбежно необходимым открытую организацию рабочих масс по известному плану и надеется на успешность своей задачи…»

«Из воспоминаний о „Рабочем Союзе“ и священнике Гапоне» — Павлов И. И.

---

Сблизившись с рабочими, я изучил условия их жизни и находил, что, действительно, они очень тяжелы. В Петербурге числится свыше 200 тыс. рабочих, большая часть которых работает в ткацких мастерских и на механических заводах и сосредоточена в рабочих кварталах города. Заработок их равняется 14 руб. в месяц и больше, и только самые лучшие рабочие получают до 35 руб. Мастера часто относятся к ним грубо и несправедливо, вымогая взятки под угрозами расчета, и оказывают предпочтение своим родственникам и друзьям. В случаях недоразумений между мастерами и рабочими фабричные инспектора становятся почти всегда на сторону хозяев, всеми силами стараясь принудить рабочих к уступке. Даже фабричные доктора, оплачиваемые хозяевами, их верные слуги, и при несчастных случаях дают такие свидетельства, которые лишают потерпевших рабочих права на вознаграждение. Такое отношение к рабочим со стороны хозяев, начальства и полиции, которые действуют сообща, чтобы помешать им добиться справедливости, все более и более озлобляет рабочих. Тогда я понял, что если сплотить всю эту массу рабочих и научить ее, как отстаивать свои интересы, то какое громадное влияние это оказало бы на улучшение условий труда в России.

Когда я состоял священником в Ольгинском приюте и во втором Синем Кресте, неожиданная интрига едва не прекратила моей деятельности. Княгиня Лобанова-Ростовская[31] предложила мне быть священником в Красном Кресте. Я решил оставить Ольгинский приют и принять предложение; митрополит в принципе одобрил мое решение. Это было в начале четвертого и последнего года моего пребывания в академии. Попечительному совету приюта это не понравилось; он опасался влияния этого перехода на многочисленную паству, собранную мною в приюте Ольги. Подстрекаемый Аничковым, попечительный совет послал доклад об этом епископу Иннокентию,[32] в то время замещавшему митрополита Антония, и в результате я оказался уволенным из академии и устраненным от исполнения моих обязанностей.[33]

Одновременно Аничков донес на меня, как на революционера, в охранное отделение, и ко мне явился один из высших чинов этого отделения — Михайлов,[34] чтобы допросить меня. Я рассказал ему все откровенно, и он отнесся ко мне с большим вниманием и дружелюбием, высказав при этом свое сочувствие освободительному движению. Вероятно, под влиянием отчета Михайлова своему начальнику митрополит Антоний, тем временем вступивший в отправление своих обязанностей, принял меня и восстановил меня в звании священника и ученика академии, и я снова стал принимать у себя своих друзей-рабочих и разговаривать с ними об их нуждах. Последующее даст объяснение тому странному случаю, благодаря которому я впервые получил поддержку со стороны русской полиции.

Глава седьмая Я знакомлюсь с Зубатовым

Однажды Михайлов приехал ко мне в академию и сказал, что одно лицо желает со мною познакомиться, и просил меня немедля ехать к нему. Я согласился, и он привез меня к зданию на Фонтанке, на котором была краткая, но многозначительная надпись: «Департамент полиции». Там мы прошли через ряд больших комнат, наполненных маленькими черными ящиками, в которых, как я узнал впоследствии, содержатся биографии и фотографии политически неблагонадежных лиц со всех частей империи. Коллекция эта известна в России под названием «книги судеб».

— Вы сейчас увидите Зубатова,[35] — сказал мне Михайлов. Я в то время ничего не знал ни о департаменте полиции, ни о Зубатове, этом всесильном начальнике политического отделения. Мое любопытство было сильно возбуждено. Мы вошли в великолепную приемную комнату, и я был представлен Сергею Васильевичу Зубатову, мужчине около 40 лет, крепко сложенному, с каштановыми волосами, чарующими глазами и простыми манерами.

— Мой коллега Михайлов, — сказал Зубатов с приветливым движением руки, — хорошо отзывался о вас.[36] Он говорит, что вы в постоянном общении с рабочими, имеете свободный к ним доступ и оказываете на них большое влияние. Вот почему я так рад познакомиться с вами. Я сам ставлю единственною целью своей жизни помощь рабочему классу. Вы, может быть, слышали, что я сперва пробовал это сделать, находясь в революционном лагере, но скоро убедился, что это был ложный путь. Тогда я сам стал организовывать рабочих в Москве[37] и думаю, что я успел. Там у нас организация твердая. Они имеют свою библиотеку, чтение лекций и кассу взаимопомощи. Доказательством того, что мне удалась организация рабочих, служит то, что 50 тыс. рабочих возложили 19 февраля венок на памятник Александру II. Я знаю, что и вы интересуетесь этим делом, и хотел бы работать вместе с вами. — При этом он пригласил меня приехать к нему на следующий день для дальнейшего выяснения этого дела.

Упоминание о венке меня неприятно поразило, так как от самих рабочих я слышал, что это была только комедия верноподданничества. Рабочие понимали всю несостоятельность реформы освобождения. Тем не менее, интересуясь слышать, что дальше будет говорить Зубатов, я обещал ему приехать.

— Между прочим, — сказал Зубатов, — я пришлю к вам одного из наших организаторов, рабочего Соколова, — отличный парень.[38]

Отвозя меня обратно в академию, Михайлов спросил, как мне нравится Зубатов. «Кто он, — невинно спросил я, — сыщик?» «Едва ли его можно так назвать, — ответил Михайлов. — Он сочувствует революционному движению и часто помогает деньгами революционерам. Как вы сами видели, он настоящий государственный человек и специально занят улучшением быта рабочих, в чем вы и сами убедитесь»…

В тот же вечер Соколов пришел ко мне. Человек этот был в руках Зубатова и правительства сильным орудием в деле организации союза московских рабочих под наблюдением и управлением тайной полиции, и в Петербурге он был видным деятелем на том же поприще. Я убежден, что, несмотря на свою связь с тайной полицией, он искренне верил, что работает в пользу своих товарищей. Он казался мне умным и честным малым. Разговаривая со мною, он с гордостью рассказывал о том образовании, которое получают примкнувшие к московскому союзу рабочие, какие лекции им читают ученые и профессора, и при этом вручил мне листок Льва Тихомирова,[39] литографированный наподобие революционных прокламаций, в котором он хвалил рабочих за то, что они возложили венок на памятник Александру II. Соколов с восторгом говорил об этом дорогом венке. Я возразил ему, что мне кажется достойным сожаления организация союза не для самозащиты, а для траты трудовых денег на подобные цели. «Да, — сказал Соколов, — но это понравится царю, а если он будет доволен нами, то исполнит наши просьбы». Соколов говорил также об организации петербургского союза, в которой принимали участие некоторые профессора духовной академии, и при этом сказал, что ближайшее собрание состоится на днях и что рабочие были бы очень рады, если бы я совершил богослужение, обычное в подобных случаях. Я обещал.

На другой день я поехал к Зубатову на его квартиру в департамент полиции. Он крайне любезно принял меня в своем роскошном помещении, и мы проговорили до 3 часов ночи. Он долго развивал свои взгляды на политические и социальные вопросы и свое мнение о способах улучшения быта рабочих классов. «Наше счастье в том, — сказал Зубатов, — что у нас самодержец; он выше всех классов и сословий, и, будучи совершенно независим на этой высоте, он может быть противовесом власти. До сих пор царя окружали люди высших классов, которые влияли на него в свою пользу. Нам же надо организовать так, чтобы и народ мог влиять на царя и быть противовесом влиянию высших классов, и тогда царствование его будет беспристрастно и благодетельно для нации».

Все это казалось правдоподобным, но я не мог не предложить ему вопроса: «Зачем же тогда вы желаете сохранения самодержавия? Не лучше ли и не безопаснее ли для царя будет, если он предоставит политическим партиям самим бороться между собою, как это делается в Англии и Франции? Мне кажется, если ваша теория верна, то конституционный режим был бы гораздо полезнее». «О да, — ответил Зубатов, — к этому я и стремлюсь. Я сам конституционалист, но, видите ли, сразу этого сделать нельзя. Лев Тихомиров, например, стоит за сохранение самодержавия и доказывает, что оно в настоящее время выгоднее для нашего дела, чем конституционный режим, и потому мы должны организовать рабочий класс без участия интеллигенции, которой так боится наше правительство. Когда мы это сделаем, мы можем вступить на более логический путь». Говоря это, Зубатов вручил мне памфлет, изданный Тихомировым в то время, когда он отрекся от революционной партии, и в котором он старался объяснить: «Как я перестал быть революционером».

С самого начала я решил быть осторожным и, боясь, что, может быть, я был слишком откровенен и что Зубатов арестует меня, когда я выйду из его гостеприимного дома, я прибавил, что лично никак не могу назвать себя конституционалистом и что я рассуждал с его точки зрения и весьма заинтересован его «мыслями». «А я конституционалист, — повторил Зубатов, — но я противник примешивания студентов и интеллигенции к рабочему движению и охотно предпочту сотрудничество такого человека, как вы. Интеллигенция агитирует только в пользу своих политических целей. Она нуждается в рабочих только как в орудии для приобретения политической силы себе, и мы должны бороться против такого эгоизма и обмана простого народа».