Арина Холина - Пристрастие к неудачникам

• Название: Пристрастие к неудачникам
• Автор: Арина Холина
• Жанр: Современная проза

Арина Холина родилась в 1974 году в Москве, дочь поэта-авангардиста Игоря Холина. Бросила учебу в МГИМО на втором курсе отделения международной журналистики и начала работать с журналами “Птюч”, “Медведь”. Писала для газеты “Вечерняя Москва”, для “мужских” и “женских” журналов. В 2004 году в издательстве “Вагриус” вышла книга “Слишком много блондинок”. Издательство “Эксмо” опубликовало книгу “Письма на воде”.

---

– Ты ни в чем не уверена! Никогда ни в чем не уверена! Что с тобой не так?

– Почему “не так”? В чем ты хочешь, чтобы я была уверена? В чем вообще можно быть уверенным в наши дни?

– А в какие дни надо быть уверенным?

– Костя, чего ты от меня хочешь?

– Ну… Ты всегда говоришь: “Радоваться еще рано”. Потом говоришь: “Столько работы – ужас! Лучше бы я этого не делала”. Зачем чем-то заниматься, если ты даже ни разу не можешь сказать: “Я крутая! Завидуйте!”? – он произнес это с такой страстью, что хотелось за ним повторить.

Вместо этого Настя нахмурилась.

– Я работаю, чтобы обеспечить свое будущее. Чтобы быть уверенной…

– Но ты не уверена! – перебил Костя. – Понимаешь, о чем я?

– Кость, ну я не могу, как ты! Ты-то все время празднуешь, даже если нет повода.

– У меня есть повод! Мне все время хорошо.

Настя тогда отвернулась и пожала плечами. А потом вдруг улыбнулась – и не нарочно, а даже против воли, словно улыбались внутри неведомые ей чувства, и произнесла:

– Я крутая! Умри от зависти, ничтожество!

За это она получила еще один толчок ногой – такой сильный, что из рук упала сигарета.

После этого разговора что-то изменилось. Настя прислушивалась к себе, наслаждаясь новым для нее общением с тем странным миром, который живет и множится изнутри каждого человека.

“Меня уволят…” – “И что? Денег – полно, работы – полно”…

“Я буду заводить детей?” – “А ты хочешь?” – “Как можно сказать, что не хочешь детей?” – “Громко и внятно” – “Я не хочу детей!” – “Легче?” – “Ага!”.

“Что меня ждет в будущем?” – “Это обязательно – все время бояться?” – “Нет, но так получается…” – “А нет ощущения, что это от тебя зависит? Это все лишь мысли. Будущего нет, а мысли есть. В мыслях тебе может быть хорошо или плохо, так уж лучше хорошо…” – “А ведь правда! Как-то я раньше не задумывалась…”.

“Костя красивый?” – “Костя красивый.” – “И почему тогда?..” – “Все дело в том…”.

Все дело в том, что Настя никогда не принималась за то, у чего не было внятных последствий.

И она многие лета с неприязнью относилась к похоти – торжеству плоти над духом. Будучи агностиком, Аверьянова имела собственный кодекс: “Мы – существа одухотворенные, – настаивала она. – Это значит, что мы действуем не только инстинктивно, но еще и обдумываем свои поступки, рефлексируем, стараемся избежать вреда не только телу, но и душе. Если меня что и раздражает, так это импульсивные поступки, опускающие нас до животного уровня. Почему-то мне кажется, что миссия человека несколько отличается от поспешного совокупления на глазах у всего двора, как у собак или кошек”.

У Анастасии не было связей – у нее были отношения.

“Если единственное последствие отношений – популярное венерическое заболевание, значит, вы что-то сделали неправильно”, – говорила она знакомым.

Настя не ввязывалась в интрижки, длящиеся меньше года. Обычно – два, два с половиной. Хороший срок, чтобы влюбиться с умом и с толком разочароваться.

“Ты зануда!” – “Это плохо?” – “Скучно. Ты обходишь жизнь стороной.” – “Ой, да ладно! У меня увлекательная жизнь!” – “Вокруг тебя много событий, но ты в них не участвуешь…”

Это было честно, обидно и страшно.

Аверьянова была подобна тем некогда воодушевленным критикам, что не сомневались – грянет день их триумфа, когда, собрав в кулак всю силу опыта и знаний, они пригрозят зажравшемуся искусству, приютившему на своем расплывшемся теле блох и клещей…

Но привычка осуждать – губительна. Критик, мечтающий творить, – все равно что человек, танцующий пого-пого в платяном шкафу.

Неупокоенные души загубленных фильмов, книг и песен лезут из темных мест и воют отчаянно и страшно, мешая сосредоточиться еще недавно уверенному в себе критику. Их плач сводит начинающего сочинителя с ума, обжигая сердце раскаянием. Он хлопает крышкой ноутбука – и звук этот подобен стуку гробовой доски, под которой находится холодное тело его безвременно почившего творения.

Критику остается только наблюдать – и то ли сочувствовать успеху, то ли тешиться злой радостью от неудач.

Отстрадав свои печали, Настя превратилась в созерцателя, влюбленного в чужую жизнь, как пожилой мужчина, осознающий тщетность собственных чувств, – в молодую красивую женщину. Она любила то, что ей не было доступно, благородно, по-матерински, с восхищением человека, понимающего природу даже самого незатейливого творчества.

Но, как часто это бывает с людьми, осознавшими, что прожита половина жизни, и все, что они откладывали “на потом”, на завтра, – истлело и пахнет старостью, Настя встрепенулась, будто ее вдруг укололи чем-то острым и длинным, разволновалась и ощутила такую жажду, которая мучает людей лишь после тяжелых операций.

“Возьми его!” – “Да!”

Она была готова. Здесь и сейчас. Сейчас или никогда.

Но приехала его подруга. Высокая, темноволосая, с впалыми щеками.

Русские стали собираться домой – с февраля пляжи одолевали вши.

И не успела Аверьянова вернуться, как ей предложили управлять частным телевизионным каналом, который ждал большой успех.

Анастасия втянулась в работу, но ее то и дело одолевали ложные воспоминания. Они с Костей стали так близки, что и не понять, дружба это или страсть – и считается ли, что нет отношений, если они не прошли через ритуал соития?

В его глазах она не видела насмешки, когда тот смотрел на нее. Она не просто трепала ему волосы – это было вступление. Он закутывал ее плечи платком – и была особенная прелесть в этих прикосновениях сквозь ткань, неуловимых, старомодных, пахнущих жасмином.

Эти воспоминания то ли мучили, то ли поддерживали ее несколько лет – работа была единственной постоянной величиной ее жизни, а со всем остальным Аверьянова будто не могла определиться. В людях ее привлекали такие качества, что не могли бы ужиться в одном человеке – поэтому друзья, знакомые, любовники менялись, как мода.

Она не видела Костю три года. И не понимала – много это или мало, хорошо это или плохо.

Может, это похоже на старое кино, неожиданно современное и увлекательное?

Может – на песню из юности, которую слушаешь с кислой ухмылкой?

Может, это книга, открыв которую в предвкушении чуда, осознаешь, что помнишь каждое слово?

Костя будто мешал ей оставаться собой – такой, какой она была себе удобна.

Костя всякий раз оживлял такие мысли, из-за которых жизнь, казалось, только начинается.

После клуба поехали в ресторан.

Странная собралась компания: миллионер с любовницей, девушка из телевизора, знакомая Насти, как и большинство девушек из телевизора; Елена, мужчина Елены в белых джинсах, дама в странной шляпке, два типа в бархатных пиджаках, итальянец с выпученными глазами.

Девушку из телевизора оттеснили к итальянцу – казалось, она тоже ничего не понимала и была удивлена тем, как здесь оказалась.

Настя пребывала в сладкой задумчивости и видела все так, словно они с Костей были четкими и контрастными, а все остальные, фон, расплылись по задумке фотографа.

И она даже не пыталась собраться, не хотела понять, отчего сегодня именно так – ей нравилось это забытье, теплое и ласковое.

Приехала Костина дама – и она тоже была размыта, Настя не разглядела цветное пятно с женским голосом.

Настя выходила в дамскую комнату – а там смотрела на себя в зеркале, будто обнаружив что-то новое и привыкая к этому.

Ей вдруг увиделось лицо женщины, что выглядит на свои годы, в чем особенная прелесть – нет свежести, с которой будто каплет роса, но есть отпечатки… и даже не отпечатки, а поцелуи жизни – следы счастья, удачи, калейдоскоп впечатлений и чувств… И Настя вдруг так полюбила это лицо – влюбилась в него! – что не хотела отрываться, стояла бы и стояла, опершись на мраморную столешницу, но кто-то зашел и спугнул, прервал свидание.

– Мы уедем в Африку! – говорил Костя. – Заживем в саванне, и у тебя… – он бросил взгляд на свою даму. – Будет водитель-африканец, о котором ты иногда будешь мечтать ночами, а я буду ревновать, но редко. По ночам мы будем слышать странные звуки, рев и крики, и нам будет страшно, и мы будем крепко прижиматься друг к другу… Я займусь охотой, отращу усы, а ты удочеришь мартышку или змею…

– Костя, ну что за ерунда! – лицо его дамы сморщилось в недовольную гримасу.

Зеркало треснуло.

Не красивая зрелая женщина из дамской комнаты ее отражение! Нет! Отражение – вот эта дама с лицом, на котором выкроены раздражение и смущение.

Это она!

Сколько раз она говорила ему или думала: “ерунда”, “чепуха”, “что за бред”?

Это же все равно что купить мороженое и возмущаться, что оно холодное!

Почему она так стремится разочаровать его, приземлить, смирить с действительностью? Чтобы он стал похож на нее? Чтобы его можно было пристроить в ее жизнь? Чтобы не осталось ощущения мимолетности того прекрасного, из чего он состоял?