Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.

• Название: Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-053845-4

Поклонники творчества братьев Стругацких!

Перед вами — повествование в документах и воспоминаниях, открывающее цикл «Письма. Рабочие дневники» в серии «Неизвестные Стругацкие».

Этот том посвящен периоду взросления и становления известных писателей (до 1962).

---

Слушай, у нас, как, наверное, и везде, оживленно и много говорят об водородной бомбе. Что есть термоядерная реакция? Правильно ли ее понимать, как реакция непосредственного превращения массы в энергию по формуле m=ec2[150]? Я читал кое-что о водородной бомбе и, кажется, понимаю принцип ее действия, но непонятно, как практически осуществляется реакция соединения ядер 2Н и 3Н в ядро Не. Если располагаешь данными — напиши. Мы все здесь очень интересуемся этими вещами, а знаний и литературы нет.

Эх, удалось бы уволиться, поступил бы заочно на какой-нибудь факультет ЛГУ. Изучил бы математику, механику, ядерную физику — хоть и поздно, и всё же мечта бы сбылась.

Пришли песни, обязательно. И поскорее. Вот пока всё. Крепко жму руку, целую.

Арк.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 6 АВГУСТА 1953, ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ — Л.

Здравствуй, Боря.

Твое письмо с отчетом о похождениях на курорте и о твоих matters of love получил и остался оным и оными доволен. Что тебе черноморские пограничники под задницу дали — не огорчайся. Оно, конечно, не так как в кино получилось — там-то им вольготно образцы вежливости показывать — но войди и в их положение: вылавливать десятки лоботрясов и разбирать, где свои и где чужие — дело утомительное. Хорошо еще, что кончилось этим, могли бы и покруче поступить.[151] У нас здесь, например, людей единицами не считают — всё больше дюжинами, и вопль возмущенной индивидуальности (съездили ей стволом между лопаток, вот она и возмущается) во внимание отнюдь не принимается, и если и принимается, то в том смысле, что, мол, гражданин бунтует, и его надо в порядок привести. И приводят.

Что касается matters of love, то я могу сказать, что ты в этом отношении производишь уже впечатление человека начитанного и в достаточной степени эрудированного, с чем и поздравляю. Я, брат, пощусь, пощусь самым жалким образом ажник с марта месяца. И ничего. То ли жиром зарос, то ли климат здесь такой, что пощение столь долгое без последствий оставляет, факт тот, что пощусь. Забыл уже, как живая баба в натуральном виде выглядит. Одна радость — иной раз во сне увидишь. Тьфу! Ужо приеду — разговеюсь. Кстати, о приезде. Поскольку моя демобилизация никаких возражений на семейном совете не вызывает, и даже напротив — поощряется, я снова написал письмо власть предержащим с тою же просьбою. Авось пробью. У нас говорят, что тот, кто хочет уволиться, скоро ли, долго ли, а найдет в этом поддержку со стороны начальства. Чем я и живу сейчас. Даст бог, господь ожеребится, как говорит мой сожитель. Уж очень надоело в собачьих условиях жить. Но из этого вовсе не следует, что маме нужно писать Ворошилову или кому бы то ни было. Видишь ли, мотивировок на сей счет никаких нет, я ничем не лучше других, чтобы просить перевести меня отсюда раньше срока, да и не в этом дело, а дело в полном и безусловном увольнении. Таково положение.

Ввел я новую систему писания романов, и пока дело продвигается успешно. Пишу одновременно «Salto», «С. Б. Т.», «Палачи», «Каждый умирает по-своему» и еще две пьесы и переделываю старый рассказ «Первые». Вся штука в том, что пишу по листу-два в день. Дело так продвигается медленно, но зато наверняка, и не требуется особых приливов вдохновения, ибо на один-два тетрадных листа у меня вдохновения хватает даже тогда, когда я голоден. Кстати, написал и послал в одну газету рассказ (коротенький и очень казенный), на днях получил ответ, где с совершенным почтением и проч. рассказ мой отвергается, ибо 1) от него за версту несет детективом, и 2) «случай, описываемый Вами, не характерен для всей армии в целом».[152] Гм… ты знаешь, я даже обрадовался. Значит, мое творчество, как я его не оказёнивал, все же лучше той халтуры, которую они помещают в газетах и журналах для армии. Особо умилила меня приписка, в которой «редакция просит Вас и ждет от Вас правдивого и яркого очерка о передовой роли… воины… во славу…» и т. д. При крайней нужде в деньгах такой очерк написать, пожалуй, можно было бы, но дело в том, что очерк пишется с натуры, а я в натуре не вижу «передовой роли… воины… во славу…» и т. д. Вижу, что люди копошатся в грязи, потихоньку пьянствуют, сражаются с начальством и подчиненными и сами бывают сражаемы,[153] а больше ничего. А впрочем… посмотрим.

Вот пока всё. Пиши чаще и больше. Пришли песни своего сочинения — «газировку реже пьют, чаще девушкам дают», «Вывески» и т. д. Очень прошу.

Привет мамочке. Привет Лидии Семеновне, Володьке, а также всем, кому найдешь нужным. Но Лидии Семеновне и Володьке обязательно.

Жму руку, твой Арк.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 11 СЕНТЯБРЯ 1953, ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ — Л.

Дорогой мой мальчик!

Получил твое письмо с фото (кажется, все мои письма начинаются с «получил твое (ваше) письмо…» — ничего не поделаешь, привычка, ты уж прости). Какой ты богатырь стал! Я имею в виду большое фото, а то, что с «Руматой», явно не с тебя (одесский жаргон!). Спасибо за «Кэйптаун», а вообще спешно шли все песни подряд, желательно сразу. Имеем здесь в них великую нужду. У нас здесь тоже есть кое-что, но без мотива будет неинтересно, по приезде моем разыграем. Между прочим, жду еще фото. <…> А «Джон Кровавое Яйцо» — песня Жени Батманова,[154] одного из моих лучших друзей по институту — повесился, бедняга — заболел чахоткой и повесился, царство ему… Ну, об этом нечего. Писать продолжаю. Думаю — т. е. смею надеяться, что доставлю тебе пару-другую ненеприятных часов.

Насчет демобилизации хлопочу. Пока всё.

Как бы то ни было — через 120 дней, по крайней мере, будем вместе. Целую крепко, твой Арк.

«Я имею в виду большое фото, а то, что с „Руматой“, явно не с тебя». Об этой фотографии рассказывает БН:

ИЗ: БЕСЕДА БНС С «ЛЮДЕНАМИ», 1993 г.

Страна под названием Арканар придумана была задолго до ТББ. Эту страну придумал Аркадий Натанович и его друг… Как же его звали? По-моему, его звали Виктор Ципер. У них была эта страна, они как-то в нее играли. Я был слишком мал для того, чтобы в этом разбираться. Но само слово «Арканар» я запомнил с младенческих лет. Точно так же, как и имя Румата, которое тоже придумал Аркадий Натанович и тоже задолго до этого романа. <…> Мифический герой. Я сужу по тому, что у меня есть фотография, по-моему, 54-го года, если не ошибаюсь, где я такой на Черноморском пляже: весь такой мускулистый, такой разрядник, гимнаст, весь в рельефе мышц. Эту фотографию я послал Аркадию Натановичу и написал что-то там такое: «Румата, победивший всех врагов».

Уцелевшее письмо БНа:

ПИСЬМО БОРИСА БРАТУ, 22 ОКТЯБРЯ 1953, Л — ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ

Здравствуй, дорогой мой братеник!

Вельми обрадовался твоему письму, и хотя настроение омерзительное (почему — см. ниже) и писать особого желания не имея (так уж повелось — привык писать тебе только хорошее) — однако ж, вдохновился и засел. Писать буду, по-видимому, долго, старательно и, м. б., даже скучно.

I вопрос — и важнейший для меня сейчас — моя будущность. Так вот ничего хорошего я сообщить не могу. Конечно, сейчас ничего толком неизвестно, приходится питаться полуофициальными слухами, но эти слухи гласят: Стругацкий Б. Н. рискует не попасть в аспирантуру — ни в Пулковскую, ни в Университетскую. Во всяком случае в числе фамилий кандидатов, занесенных в полуофициальный предварительный список (таких кандидатов двое) фамилия Стругацкого не значится. Поскольку никогда в своей жизни в Университете я никаких проступков не совершал, поскольку я всегда был и — тьфу-тьфу — остаюсь до сей поры лучшим студентом группы в смысле успеваемости, поскольку я, наконец, нисколько не хуже (в смысле, способностей к научной работе) любого из выдвинутых и лучше по крайней мере одного из них — постольку я заключаю, что объяснение возможным событиям надо искать не здесь — на бренной земле, — а там, за облаками, где вершат наши судьбы и где, по-видимому, вновь (как и при поступлении на физфак) встали тени предков. Повторяю, все эти сведения — предварительные, надежда еще остается. Например, мне известно, что один из кандидатов по некоторым личным соображениям отверг сделанное ему предложение и т. образом освободилась одна кандидатура. Если на это освободившееся место не предложат меня, то многое станет ясно — ибо кроме меня, объективно говоря, не осталось больше ни одного годного на это — во-первых, а во-вторых, не осталось ни одного такого, кто бы выражал желание попасть в аспирантуру.

Итак, это всё слухи, слухи полуофициальные и вдобавок касающиеся предварительных мероприятий, но во всяком случае эти слухи не служат поднятию моего и маминого тонуса и никак не способствуют веселому состоянию духа.

Что будет, если я не попаду в аспирантуру? Сказать трудно, но предполагать можно следующее:

1. Наилучший вариант: попадаю в Пулково как астроном-специалист.

2. Вариант похуже: попадаю в другую обсерваторию, но расположенную в крупном городе (Харьков, Киев, Одесса, ну, хотя бы Алма-Ата).