Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.

• Название: Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.
• Автор: Светлана Бондаренко
• Издательство: АСТ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-053845-4

Поклонники творчества братьев Стругацких!

Перед вами — повествование в документах и воспоминаниях, открывающее цикл «Письма. Рабочие дневники» в серии «Неизвестные Стругацкие».

Этот том посвящен периоду взросления и становления известных писателей (до 1962).

---

Остальное почти всё забыл. Впрочем, там есть такой перл:

«Паруса крепите, б…,
Чтоб вас дьявол обо…»[175]

Какая экспрессия!

Но ты всё же пришли «Вывески» и «Газировку реже пьют». Ладно? Здесь большая нужда именно в таких песнях.

Пока всё.

Крепко жму руку, целую тебя и маму,

Ваш Арк.

[Рисунок на всю страницу с надписью «электрическая проволока».]

ПИСЬМО БОРИСА БРАТУ, 22 НОЯБРЯ 1953, Л. — ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ

Дорогой мой братище!

С наслаждением поведаю сейчас тебе о тех любопытных событиях, которые за последние полмесяца имели быть.

Картина 1-ая. Сцена изображает малую аудиторию мат. мех. фак-та ЛенГос Унив-та. Перерыв. Несколько студентов уныло греют ж…ы у батарей парового отопления. Кое-кто дремлет за столами, еще не очнувшись от лекции. Герой повествования Б. Стр. мрачно стирает с доски. Дверь распахивается — вбегает маленькая толстенькая девушка и начинает что-то рассказывать, размахивая руками. Оживленная пантомима, из которой даже ежу становится ясно, что IV курс посылается на 20 дней в колхоз им. Антикайнена на постройку коровника. Радостные возгласы, крики, клики и т. д., переходящие в овацию, когда кто-то высказывает мысль, что праздник придется встречать там. Особенно ликуют мальчики, которые едут в обязательном порядке (в отличие от дев, могущих ехать по желанию).

Картина II-ая. За два часа до отъезда. Квартира Б. Громова. Гремит пианино. Звенят стаканы. Пьяные возгласы. В табачном дыму мелькают знакомые лица… Б. Стр., Луконин, Махлин, Громов, Калерт и Елькин. Отдельные выкрики:

«…Так вот, едет армянин на верхней полке…», «…Женщина — это продукт…», «Иди ты, голубчик, на…», «Ж-ж-женн-ня! Р-ррва-ни „Лунную“»…. «Бетховена, Комаринского!..», «…Стр-р-роите-лю новой колхозной жизни Бобу Стругацкому — сла-а-а-ава!»

Поцелуи <…>, рукопожатия, объятия, веселый мат. Проводы свершились.

Картина III. Угол К. Маркса и Клинической. Ночь. Одинокий человек в полушубке, лыжных штанах и с рюкзаком. Оборачивается. Щурясь близоруко, машет рукой кому-то там, в желтом одиноком окне третьего этажа. Ветер доносит бой Петропавловки — час ночи. Человек исчезает за углом.

Картина IV. Изба-читальня. Первый этаж (a propos — и единственный). Поздний вечер. Темно. Мрачная, тюремного вида комната озаряется трепещущим светом керосиновых лампочек. Деревянные длинные столы из неструганых досок. Лавки. Огромная пышущая жаром русская печь, над ней развешаны — грязные штаны, мокрые ватники, портянки, носки. В сумраке угадываются очертания двухэтажных нар. Со второго этажа свешиваются нечесаные головы подозрительного вида девиц с хриплыми голосами. Около коптилок в желтом кругу света — карты, грязные лапы, их сжимающие, небритые морды, вонючие самокрутки, сжатые в углах ртов. Рев, басы, греготание. Отдельные фразы из темноты: «…Семь пик…», «Сижу без двух…», «…А мы вашего туза — по зубам, по зубам!..», «Кто играет семь бубен, тот бывает (шепотом) уе…», «Тебе сдавать…», «…Ну, мальчики, два паса — в прикупе — чудеса!..» Вдруг все речения покрываются архидиаконовским басом Витьки Хавина:

С одесского кичмана, с Тургенева романа
Я вычитал чувствительный стишок…

Нары подхватывают с энтузиазмом:

Как свежи были розы, как хороши, стервозы!
Теперь они истерлись у в порошок…

Поют студенты! Брошены карты, домино, книги. Мерцающее пламя вырывает из тьмы разъятые пасти, волосатые подбородки, могучие кадыки. Дрожат стекла, сыплется солома с чердака, просыпаются сторожа у коровника — поют студенты!

…А я хожу вздыхаю, тех розочков нюхАю,
Хотя уже совсем немолодой…[176]

Сверхъестественная, умопомрачительная Хавинская октава — все смолкли, наслаждаясь… И тут — резкий веселый голос:

«Отбой!..»

Это значит — бросить игры, лечь на нары на соломенные тюфяки, укрыть ноги мокрым полушубком, потушить свет и ждать в темноте.

Вот оно:

Хавин (из самых недр): Внимание! На молитву!..

Стругацкий (по возможности отчетливее): Три-четыре!

Нестройный хор:

Пятый день прошел.
И бог с ним.
Боже, храни бригадира.
Аминь!
…………

Картина V. Серое тяжелое небо. Ветер. Мелкий омерзительный дождь. Невообразимая грязища. Объект — шестнадцать глубоких ям, груды глины, камня, какие-то бочки, куча песка. По колено в вязкой глине копаются человек десять студиозусов. Холодно, мокро, матерно. И дождь, дождь, дождь…

Картина VI. Из разговоров:…Петька, а где Булависий?

— Моется — в сортир провалился.

— Что-то уж больно долго моется. Глубоко провалился?

— По щиколотку.

— Чего же его нет с озера уже часа два.

— Да он вниз головой падал.

…………….

И много, много еще разных картин, хохм, песен, случаев, анекдотов. Я мог рассказать о том, как рубили топорами и ломами в капусту финскую ригу на предмет добычи стройматерьялов, как за день развалили ее по бревнышку, оставив только руины и огромную, похожую на фаллос, нарисованный кубистом, печную трубу, в кою Петька Тревогин и наср…, с риском для жизни забравшись на трехметровую вышину.[177] Я мог бы рассказать о праздновании 36-й годовщины, о том как пили, пели прекрасные песни, танцевали при лампаде под «старенький коломенский разбитый патефон»,[178] как потом блевали на скотном дворе, а крыльцо заблевали безвылазно и безысходно… О том, как ругался Булавский, вылезая из сортира и как сверхъестественно матерился Витька Хавин, попав под собственную лошадь, на которой возил песок. О том, какой хохот стоял на объекте, когда на перекурах собиралась теплая компания из В. Хавина, П. Тревогина и Б. Стр. и начиналась травля анекдотов; о том, как брались за сердце и бледнели испытаннейшие колхозники, услыхав соединенный, концентрированный, смертоносный мат, несущийся из двадцати здоровых глоток, везомых по разъё…ным дорогам к месту стройки. Много, много можно было бы рассказать. Но говоря короче — заложили фундамент водонасосной станции, добыли все стройматерьялы и уехали домой. Так кончилась великая эпопея «Б. Стр. лицом к деревне». Я привез оттуда все тонкости умственной игры — преферанса, десяток анекдотов и хохм, полдюжины песен, въевшуюся в кости простуду и ужасно неприличную бороду, состоявшую из нескольких десятков длинных жестких волосков пегой масти, разбросанных в живописном беспорядке по всей территории от бровей до кадыка. Как вещественное док-во оная борода предложена быть не может — за безобразием сбрита.

Теперь уже отдохнул, отъелся и взялся за дело. На учебном фронте тоже произошли значительные изменения. Дело в том, что я решил перейти на кафедру звездной астрономии, что и сделал без особого труда. Если тебя интересуют причины этого неожиданного «дивертисмента», то вот они:

1. Руководство. Постановка работы со студентами на кафедре астрофизики меня не удовлетворяла совершенно: безалаберность, самотек, забывчивость. Все они там, конечно, большие ученые, но преподаватели, УЧИТЕЛЯ — хреновые. На звездной же я взял работу у Т. А. Агекяна, достаточно крупного ученого (хотя и не такого, как Соболевили Мельников) и прекрасного, внимательного руководителя.

2. Несколько более туманные, романтические соображения. Меня поразили две фразы, брошенные моими учителями:

a) Огородников: «Звездная астрономия — наука, изучающая Вселенную в максимально достижимых масштабах» (отсюда — уже работает фантазия — гигантские тяготеющие массы, чудовищные расстояния, тайна строения Метагалактики, мост в общую теорию относительности).

b) Агекян: «Нам еще очень немного известно о метагалактических туманностях. Кроме того, этим вопросом в основном занимаются иностранные обсерватории. У нас в СССР этим почти никто не занимается». (А я хочу заняться. Моя давнишняя мечта. Теперь буду исподволь готовиться, подбирать литературу, читать, расспрашивать.)

Осталось мало бумаги, но я обязательно должен еще: во-первых, изложить содержание одного доклада, из-за которого я не писал тебе так долго — ждал, пока прослушаю, и во-вторых, написать одну песенку, которую сразу вспомнил, прочтя твое: «Паруса крепите, б…» и пометку — «Какая экспрессия». Итак:

1. Вчера в субботу 21.11.1953 г. в помещении фотометрической лаборатории состоялось заседание семинара по планетоведению, где был зачитан доклад: «Спектральные исследования атмосферы Венеры». Это был итог весенне-осенних исследований, произведенных в Крыму, доктором ф.-м. наук Н. А. Козыревым — довольно крупным советским астрофизиком-планетоведом, уже известным мне своими работами по строению Юпитера и Сатурна (это он открыл, что Юпитер еще звезда!) и по строению звезд (кроме того, это папаша моего очень хорошего товарища Сашки Козырева, и человек в высшей степени интересный и необычный). Козырев провел первые в СССР, и первые, принесшие удачу, в мире спектральные исследования Венеры и, применяя очень любопытную методику и т. д., получил следующие конкретные результаты и сделал следующие выводы: