Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

• Название: Невская битва
• Автор: Александр СЕГЕНЬ
• Жанр: Историческая проза

Роман современного писателя-историка А. Сегеня посвящен ратным подвигам новгородского князя Александра Ярославича (1220—1263). Центральное место занимают описания знамени­тых Невской битвы и Ледового побоища, победа в которых при­несла молодому князю славу великого полководца Руси.

---

Ей стало легче, но ненадолго. Снова, как только се­ла и попыталась продолжить вышивку, полезли изо всех щелей колючие мысли, и хуже всего стало, когда она вдруг отчетливо осознала, что так будет всегда, ибо если и разобьют нынче свеев, то не сегодня-завтра иной лютый враг придет на Русь, а Александру только успевай из полка в полк ходить, из края в край, по всем рубежам Отчизны нашей. К счастью, вскоре проснулся Васюня, отвлек ее на долгое время от дур­ных предчувствий, покуда с ним возилась. Взглянула на него, и вдруг пронзило странное впечатление, будто он прямо на глазах заметно подрос и повзрослел. А по-

том он еще и доказал это, когда, рыча медвежонком, прополз через всю спальню из одного угла в другой, под иконы и Александрову лампаду, хотя доселе та­ких длинных расстояний не подзывал ни разу. Там за­мер, зачарованно глядя на образа, показал на них пальцем и сказал:

— Атбт!

Днем он съел столько сметаны с морковной кашей, что Саночка и впрямь удивилась — что это вдруг стало с ее мальчиком, никогда так жадно не кушал. Насы­тившись, Вася развеселился, долго с улыбкой глядел в лицо матери и нежно говорил ей:

—   Амбм, бма, абмма!

—   Ах ты мой чухончик дорогой, — радовалась та­кому разговору Брячиславна. — Ах ты мой ижорчик-обжорчик! Что б я без тебя делала, ума не приложу. Должно быть, от тоски захворала бы. Где же теперь наш атбт родненький?

Весь день Вася спасал ее от тягостных мыслей, а ночью, когда он спал, ей снова было невмоготу. Те­перь уж она почти точно была уверена, что убили ее ненаглядного мужа, причем убили именно сегодня, в эту пятницу. Ей хотелось бежать куда глаза глядят и кричать во весь голос от душевной муки, и от невоз­можности совершить это делалось еще хуже. Вдруг вместо нее закричал и разрыдался Вася, и она долго не могла его успокоить, а он потом еще много раз за ночь просыпался и плакал. Она хуже прежнего перепуга­лась, что или сглазила его, или он тоже почувствовал, что отца его уже нет в живых.

Суббота оказалась еще хуже. Вася весь день с ут­ра до вечера роптал, хныкал, а иной раз принимался Рыдать во весь голос. И лишь когда заметили, что он гложет спинку кровати, стало легче на душе — зуб­ки. Зато в тревогах о сынке Брячиславна хоть немно­го забывала про тревоги о муже. Но когда Вася засы­пал, все ее существо вновь охватывало будто тяже­лой болезнью. Она уже ничего не могла — ни

рукодельничать, ни стряпать, ни читать, люди сде­лались ей отвратительны, она раздражалась на них и ни за что ни про что распекала прислугу. Весь день в субботу она ничего не ела, кусок не лез в горло, да­же вечером после церкви. А среди ночи, когда Вася опять взялся гневаться на свои зудящие десны и во­пить обиженным и злым голосом, на Саночку вдруг напал такой голод, что самой стыдно стало. Ей при­несли пирогов, ветчины, сыра, даже подогрели жар­кое, и она ела все подряд, служанка Марья не успе­вала ей подавать кушанья и даже однажды осмели­лась пошутить:

— Брячиславна! Никак у тебя тоже зубки? Саночка хотела было рассмеяться на такую шутку, но вместо этого ни с того ни с сего расплакалась и обо­звала Марью дурой.

В такой маяте наступил воскресный день Равно­апостольного Владимира. С утра Александра опять плакала, когда вспомнила, что накануне намерева­лась причаститься, а ночью-то как облопалась куша­ньями! На исповеди перед владыкой Спиридоном во всем раскаялась и все свои сердечные муки ему распи­сала. Он ее утешил:

— Не гневи Бога, княгинюшка молодая. Не зная, жив чили91 нет муж твой, не должна ты прежде време­ни о нем убиваться. К тому же дитя грудью кормишь, молоко пропасть может. Ратное счастье такое — либо ты одолеешь, либо тебя полонят, чили убьют. А жен­ское счастье такое — ждать и надеяться. Покуда наде­жа за ушами у тоби крыльями хлопещет, радуйся

и мыслию спасай мужа своего.

Он отпустил ей грехи, а когда она приложилась ко Кресту и Книге, даже позволил причаститься:

— Ничего, голубка, кормящей матери можно и поисть среди ночи. Утром бо ничего не йила?

И она причастилась, умиляясь доброте архиепис­копа, да вскоре и нагрешила, хуже некуда, — выйдя из храма, поцапалась с князем Андреем. Тот подошел к ней поздравить с принятием Святых Тайн, а она на него и напустилась:

—   Бессовестный! Чему лучи источаешь! Разве ж тебе тут причащаться надобно? Тебе в чистом поле во­рога копией да мечем причащать положено, обок с братом быть!

—   Так ведь я как раз и намерен нынче же отпра­виться к Неве.

—   Видеть тебя не могу!

Потом свекровь приходила к ней и сильно упрека­ла — мол, не положено такую спесь выказывать. Са-ночка и с нею едва не поссорилась.

Потом опять раскаивалась, стоя перед образами. Александрова лампадка несколько раз трепетала огонь­ком своим, метался огонек, будто намереваясь соско­чить с вителя. Страшно! И как только не молилась Брячиславна Христу, всем святым и Богородице, сама тре­пеща, что та лампада, сама чуть не соскакивая с душевного вителя, рассудок мутился и плавился, и не было конца-края ее мучениям.

Вася плакал, ел плохо, злобно грыз ей грудь, да боль­но так!

— Противный мальчишка!

Потом ей становилось жалко его:

— Кровиночка моя! Как же мы с тобой останемся без твоего атбта? Что мы будем одни на белом свете де­лать?

И как ни укоряла себя, что не слушается поучений архипастыря Спиридона, а не могла вновь и вновь не видеть в мыслях, как везут ее милого мужа в Новгород убитого. Плывет ладья по Волхову, на ладье — черный парус.

— Прикажу, чтоб в единый ларь с ним меня поло­жили, и умру, задохнусь там! — шептала Саночка, ку­сая себе губы ненамного нежнее, чем Вася кусал ей грудь. И уже не замечала, что гроб называет по-новгородски — «ларем», а не «домовищем» по-полоцки. Домовище — нечто домашнее, а слово «ларь» сейчас ка­залось ей таким же страшным, как слово «смерть».

— А я! А я! А я! — возмущенно плакал Вася, будто понимая ее страшные слова про то, что ее в один ларь с отцом закроют.

В ночь на понедельник приснился ей черный сон, будто едут ее сватать, но не за Александра. А за кого же? Она спрашивает у всех, но все вместо ответа отво­дят в сторону глаза. И поют унылыми голосами: «От­ворились воротечки на черном ветру, на черном вет­ру. ..» Она к отцу: « Татушко! Кого же мне в женихи да­ют?» А он тоже глаза прячет и все про что-то другое бормочет ей. «Нет, ты скажи, скажи мне!» — хватает она его за рукав кафтана. «За кого выдаешь меня?» Долго, очень долго уговаривает она отца, и он наконец злобно так поворачивает свое лицо к ней и говорит страшным голосом: «За ларь!»

Она вскочила. Было еще темно. Теперь уже никто не мог бы утешить ее и уверить, что жив дорогой Лес-ко. Она хотела вновь пролить слезы, но в глазах было сухо и черно, как в только что отлетевшем сне. Во всем теле ее стоял черный смертельный холод. Она подошла к лампаде. Огонек сиял. Но Брячиславна уже не вери­ла ему, а верила страшному сну своему. «За ларь!..»

Вдруг под окнами раздался топот копыт и крики. Она тотчас метнулась туда, распахнула ставни и уви­дела какие-то мечущиеся тени, но не могла разобрать, о чем они кричат и лопочут. В следующий миг во кня­жий двор въехал всадник. Это был Елисей, прозван­ный Ветром за то, что во всех конных ристалищах не было наездника стремительнее его.

И он крикнул:

—    Одоленье!

—    Слава Богу! Слава Богу! — крестясь, закричали окружившие его тени.

—    Вставайте, православные! — еще громче вос­кликнул Елисей Ветер. — Радуйтесь, людие русьские! Полное одоленье наше над свеями!

Глава двадцать четвертая

СТРАНЫ РАДЫ, ГРАЦЫ ВЕСЕЛЫ!

На рассвете во вторник семнадцатого июля князь Александр ехал берегом Волхова верхом на своем зо­лотисто-буланом Аере, весело разглядывая очертания куполов и башенок расположенного на другом берегу Хутынского монастыря. Новгорода еще не было вид­но, но ожидалось, что вот-вот покажутся в отдалении его первые красоты.

Александр красовался в полном доспехе, куда более пышном, нежели тот, в котором он бился со свеями и наложил печать копья своего на лицо Биргера. На го­лове у него вместо островерхого стального колпака сия­ла булатная ерихонка с наушами, затыльным козырем и переносьем, украшенная золотой и серебряной насеч­кой, жемчугами и лалами. Поверх красивого кольчуж­ного панциря со множеством золотых запонок трепета­ло темно-красное аксамитное корзно, застегнутое на ле­вом плече золотой жуковиной в виде схватившихся друг с другом пардов. Алые исподницы заправлены в рыжие хзовые сапоги, оснащенные сверкающими се­ребряными бодцами, ноги вставлены в золотые стреме­на. В левой руке он держал длинный красный щит с изображенным на нем золотым львом.

Утренняя прохлада веселила Ярославича, и вряд ли кто-нибудь уговорил его надеть на себя полный до-спех, будь сейчас жаркий полдень.