Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

• Название: Тернистый путь
• Автор: Сакен Сейфуллин
• Издательство: Жазуши
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

Жизнь Сакена Сейфуллина — подвиг, пример героической борьбы за коммунизм.

Солдат пролетарской революции, человек большого мужества, несгибаемой воли, активный участник гражданской войны, прошедший страшный путь в тюрьмах и вагонах смерти атамана Анненкова. С.Сейфуллин в своей книге «Тернистый путь» воссоздал картину революции и гражданской войны в Казахстане.

Это была своевременная книга, явившаяся для казахского народа и историей, и учебником политграмоты, и художественным произведением.

Эта книга — живой, волнующий рассказ, основанный на свежих воспоминаниях автора о событиях, в которых он сам участвовал. В романе показан восставший народ, выведены типы карателей, баев, мулл и алаш-ордынских главарей. Роман проникнут сочувствием автора к угнетенному народу, ведущему борьбу за свое освобождение, революционным энтузиазмом, верой в победу революции.

По охвату жизненного материала роман «Тернистый путь» — монументальное произведение основоположника казахской советской литературы, писателя большевика Сакена Сейфуллина.

---

Галимжан долго еще изливал свои восторги, пока не улегся в постель. Да и сам я долго не мог избавиться от впечатления, которое произвело на меня пение Хабибы. Ее очаровательный голос, можно сказать, заворожил меня. Я видел перед собой шелестящие прибрежные заросли, видел серебристую гладь сказочного озера и лебединое гнездо в дремучих камышах на его середине. Вкрадчиво шепчет камыш, слышится печальная песня лебедя, похожая на звук свирели. Время от времени легкая рябь пробежит по зеркальной воде, словно кто-то неведомый рассыплет по озеру снежно-белый бисер. Гогочут гуси, разноголосо крякают утки, и до человеческого слуха помимо птичьего гомона доносятся какие-то глухие странные вздохи воды, прерывистые и страдальческие. Это стонет в мрачной глубине озера птица аупильдек. Птицу словно душит вода, и птица глухо стонет от ее холодной тяжести: «Ауп! А-у-у-п-п! А-а-у-у-у!..»

Придавленная непомерной тяжестью птица безнадежно пытается подняться, встрепенуться. Голос ее звучит сдавленно и жутко, берет за душу, наводит тоску и уныние. Слушаешь — и тебе мерещится, чудится, будто где-то рядом стонет, глотая слезы, всеми покинутая одинокая женщина. Ее горестные вздохи сливаются с песней лебедя, перекликаются с невидимой птицей.

Злое озеро,
тайну свою расскажи.
Ты жестоко для всех —
не иначе.
Как печально шумят
над тобой камыши.
Гордый лебедь
в гнезде своем плачет.

Медленно прошли перед моими глазами слова горемычной песни, а мелодия ее звучала в моем сердце, и в мою голову пришли иные слова, и мне страстно захотелось поделиться ими со всеми:

Разве лебедь способен,
как люди, рыдать?
Кто красавца заставил
от горя страдать?
Может, плачет,
птенцам доставляя обед,
(Крик обиды,
поймут только люди),
Иль подругу зовет,
а ее нет и нет,
И, пожалуй, с ним рядом
не будет.

ЧУЧЕЛО

Мы расстались с Шубырой. Впереди был далекий путь. То рысью, то галопом, пересаживаясь время от времени на запасных лошадей, мчались мы с утра до вечера и только лишь на следующий день добрались в назначенное место.

Теперь предстояло заняться переписью в трех волостях: Моншакты, Карабулак и Кзылтопырак.

Мы приблизились к аулу известного в этих местах Нурмагамбета Сагнаева, прозванного в народе Паном, что значит надменный, высокомерный.

Дорогой я поинтересовался у сопровождающего, за что Пан получил от царя награду. И услышал в ответ следующее. Как-то раз царский наследник, путешествуя, прибыл в Омск. По такому случаю здесь был устроен неслыханный пир, на который съехалась степная знать со всей округи — именитые баи, высокопоставленные мырзы, волостные управители. В Омск, желая собственными глазами увидеть наследника, прибыла знать из Акмолинска, Атбасара, Кокчетава, Петропавловска, Каркаралинска, Павлодара, Баян-Аула и других мест. Чтобы отличиться друг перед другом, каждый вез с собой юрты, роскошное убранство, каждый старался своим богатством, пышностью затмить других. Пан Нурмагамбет превзошел всех. Он сумел привлечь особое внимание наследника тем, что среди роскошных юрт соперников поставил свою, украшенную золотыми узорами. Наследник удостоил своим посещением золоченую юрту и пил в ней кумыс из черной сабы, помешивая его серебряной мешалкой, украшенной драгоценными камнями. Помимо всего прочего Нурмагамбет пригнал на торжество три косяка молодых, разной масти, кобылиц. Наследник очень увлекался лошадьми, и угодливый Нурмагамбет подарил ему все три косяка с золоченой юртой в придачу. Долг, как говорится, платежом красен. Наследник наградил Пана серебряной медалью.

…Когда мы въехали в аул Нурмагамбета, невыносимо пекло солнце. Прежде всего хотелось утолить жажду, а потом уже повидаться с Паном.

Юрты табунщиков стояли на почтительном расстоянии от юрты Нурмагамбета. За сопкой, в низине, на зеленом лугу мы увидели четыре белоснежных, установленных попарно юрты. Между ними было не меньше сотни шагов, и, судя по тому, что трава осталась непримятой, жили здесь как будто чужие люди.

Едва мы остановили свою телегу у ближайшей юрты, навстречу нам вышел расторопный смуглый жигит в одном бешмете. Он поздоровался с нами и спросил, кто мы и откуда. Затем жигит скрылся в юрте и, снова выйдя через некоторое время, пригласил: «Добро пожаловать».

В передней безлюдной половине были разостланы ковры и узорчатые кошмы. Жигит молчаливым жестом пригласил нас дальше. Войдя во вторую юрту, мы увидели дивную роскошь. Здесь не было и клочка величиной с ладонь, который не был бы застлан пестрым шелковым ковром. На стенах висели бархатные ковры, блестел атлас, светлело серебро. У самой стены полукружьями, высотой с аршин, возвышалось нечто вроде скамьи, застеленной дорогими коврами, обшитыми снизу бахромой с кистьями. Уыки[11] и шанырак[12] были раскрашены в светло-синий цвет и обвиты бахромчатой тесьмой. На почетном месте поверх ковров лежат шелковые одеяла. Гость, по желанию, может располагаться на этих одеялах, либо садиться на ковровую скамью. Справа от почетного места, под балдахином из синего шелка, мы увидели поблескивающую металлом кровать и сидящего на ней Нурмагамбета. Кроме него, в юрте никого не было. Пан восседал неподвижно и безмолвно, как идол. На голове его покоилась бобровая шапка, ка носу поблескивали очки в золотой оправе, на плечи был накинут халат из серого сукна с воротником темно-рыжего бархата, под халатом виднелся бешмет из того же дорогого серого сукна. На ногах глянцевито блестящие ичиги в галошах. Рукой в белоснежной перчатке Пан поигрывал небольшой серебряной тростью. У него жгуче-черные борода и усы, на вид ему уже перевалило за пятьдесят. Когда мы, озираясь на роскошное убранство, вошли и поздоровались, Нурмагамбет степенно поднялся и ответил на приветствие невнятным голосом, словно не желая утруждать себя громкой речью. Мы уселись на ковровое сиденье. Пан молчал, мы тоже не проронили ни слова, продолжая с любопытством оглядывать стены.

На меня он произвел впечатление человека недалекого, несколько вялого, но с крутым характером. С первого взгляда он мне показался красиво разряженным чучелом. Жигиту, сидящему на корточках у входа, Нурмагамбет сделал едва заметный знак, кивнув бородой. Следивший, как пес, за каждым движением своего хозяина жигит вскочил и вышел. Минуту спустя вместе с другим слугой он внес тяжелый, выложенный серебром тегень, большой деревянный сосуд с кумысом. Поболтав кумыс большим роговым ковшом, они начали разливать его в звенящие пиалы из чистого фарфора. Мы с наслаждением утолили жажду холодным, пахучим, шибающим в нос напитком. Слуги едва успевали наполнять и подавать нам багрового цвета пиалы. Сам Нурмагамбет тоже пил, не отставая от гостей. В юрте царило молчание.

Выйдя из юрты Нурмагамбета, мы поинтересовались, кто живет в двух других белоснежных юртах. Оказалось, что там, в ста шагах — обиталище жены Пана. Церемония приглашения повторилась: жигит вошел в юрту, через некоторое время вышел и с достоинством сказал:

— Добро пожаловать в ее обитель.

Мы вошли и увидели то же красно-пестрое убранство, узорчатые кошмы и ковры, бахрому, окрашенные синим и увитые бахромчатой тесьмой уыки и шанырак. Жена Пана покоилась на ярко-красном шелковом одеяле, сложенном вчетверо. Возле нее возвышалось шесть пуховых подушек, над головой расходились складки красного шелкового балдахина. На ней был халат из белого шелка на голове того же цвета шелковый кимешек, ниспадающий до одеял. Кимешек плотно облегал лицо и был украшен жемчугом. Худощавая, бледная женщина едва слышно, как бы со стоном, ответила на наше приветствие и еле заметным жестом велела принести кумыс. Мы увидели тегень более оригинальной формы, чем у Нурмагамбета, также орнаментированный серебром. Мелодично звенели серебряные колечки ковша. Кумыс, такой же холодный, желтоватый, пахучий, подавали в пиалах светло-синего фарфора. Мы пили кумыс, а женщина сидела, как мумия, ни на кого не обращая внимания.

Двухкупольные юрты, белеющие на зеленом лугу, остались позади. В одной из них каменным идолом сидит одинокий Нурмагамбет, в другой, на расстоянии ста шагов, томится от безделья хрупкая, изнеженная жена Пана, напоминающая умирающего лебедя…

«Аристократы, чиновники, мырзы — все одного склада дармоеды и паразиты! Они, как барсуки, пьют народную кровь!» — не раз твердил мне товарищ Сорокин еще зимой в Омске. Сейчас я вспомнил его слова и вслух повторил их.

— Смотри, как точно угадал! — удивленно заметил мой спутник татарин.

— И как этим собакам не скучно жить! — ввернул его товарищ.

ПЕРЕД БУРЕЙ

В конце июня мы добрались до волости Коржункульской, граничащей с Павлодарским уездом Семипалатинской губернии. Здесь, в роде Канжыгалы, шла в это время борьба между двумя партиями за чин волостного управителя. Одну партию возглавлял сам волостной, а другую натравливал на него тучный, лоснящийся от жира мырза. Волостной безжалостно притеснял население, поэтому очень многие были недовольны его правлением. Из полутора тысяч хозяйств на стороне волостного оставалось не более ста. Но наделенный властью волостной все еще не смирялся и, как разъяренный волк на беспомощную добычу, набрасывался на перепуганное население, требуя исполнения своих прихотей.