Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

• Название: Тернистый путь
• Автор: Сакен Сейфуллин
• Издательство: Жазуши
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

Жизнь Сакена Сейфуллина — подвиг, пример героической борьбы за коммунизм.

Солдат пролетарской революции, человек большого мужества, несгибаемой воли, активный участник гражданской войны, прошедший страшный путь в тюрьмах и вагонах смерти атамана Анненкова. С.Сейфуллин в своей книге «Тернистый путь» воссоздал картину революции и гражданской войны в Казахстане.

Это была своевременная книга, явившаяся для казахского народа и историей, и учебником политграмоты, и художественным произведением.

Эта книга — живой, волнующий рассказ, основанный на свежих воспоминаниях автора о событиях, в которых он сам участвовал. В романе показан восставший народ, выведены типы карателей, баев, мулл и алаш-ордынских главарей. Роман проникнут сочувствием автора к угнетенному народу, ведущему борьбу за свое освобождение, революционным энтузиазмом, верой в победу революции.

По охвату жизненного материала роман «Тернистый путь» — монументальное произведение основоположника казахской советской литературы, писателя большевика Сакена Сейфуллина.

---

Из разговора мы узнали, что эти же двадцать пять солдат задержали караван из рода Шубыртпалы. Большой караван — в триста верблюдов — вез продовольствие и попытался оказать солдатам сопротивление. Главный караванщик, внук Агыбай-батыра, безоружный храбрец, вздыбив коня, поскакал на вооруженных солдат с кличем: «Агыбай!» Караванщиков, разумеется, разбили в пух и прах. Пристав убил двух караванщиков, а оставшихся в живых, избитых и покалеченных, отвели в Захаровское и взяли под стражу. Сивый конь в серебряной сбруе, захваченный казахами вместе с есаулом, оказался конем внука Агыбай-батыра.

Узнав, что мы направляемся в город, аулчане попросили нас передать приставу письмо, в котором они объясняют свою непричастность к пропаже двенадцати лошадей, просят не преследовать их попусту. Если власти присудят возместить убытки именно этому аулу, то волей-неволей они согласны подчиниться, только пусть им дадут время для розыска настоящих виновников — конокрадов.

Следующую остановку мы сделали в ауле Усабая. Здесь трое посланцев, выехавших вместе с нами из аула Жолболды, написали письмо приставу, скрепили его печатью Усабая.

В полдень мы выехали из аула Усабай-бия, расположенного на берегу Есена, ехали по бездорожью и к вечеру прибыли в крайний русский поселок Коскопа, откуда как раз были выкрадены неизвестными двенадцать лошадей.

В поселке у первого встречного мы спросили, где нам можно переночевать. Тот указал на постоялый двор. Мы подъехали к постоялому двору, нас сразу же окружили русские мужики. Послышалась громкая ругань, мы увидели перед собой сердитые, злобно сверкающие глаза. Неожиданно появились два солдата и начали на нас кричать: «Вы шпионы, мы вас арестуем!» Пришлось нам сойти с телеги. Мужики тотчас завладели нашими лошадьми. Нас привели в дом, куда вскоре пришел староста и первым делом набросился на меня:

— Ты кто такой?

Я объяснил. Мужики окружили нас еще теснее.

— Нет, все это вранье! — кричал староста. — Мы знаем, что ты главарь бунтовщиков, приехал сюда, чтобы разузнать наше положение! Вы собираетесь напасть на наше село! Документы у тебя есть?

Я показал свои документы. Староста прочитал их и немного успокоился, но мужики не унимались:

— Документы он мог подделать! Это шпионы казахские, надо поубивать их!

— Топорами! Топорами прикончить! — послышались яростные голоса.

Поднялся шум. Разгневанные кражей лошадей и столкновением с аулом, мужики требовали нашей казни.

«Вот она смерть! — молнией пронеслось у меня в голове. — Нежданно-негаданно. Достаточно одному поднять руку, как разъяренная толпа, потерявшая человеческий облик, разнесет нас в клочья…»

— Ты здесь главный, — сказал я, обращаясь к старосте. — Что бы ни случилось с нами, перед законом придется отвечать тебе. Ты своими глазами читал мои документы, подписанные акмолинским инспектором народного образования. За все неприятности, которые будут нам причинены здесь, отвечать будешь только ты. Если я нужен тебе, можешь приказать, и я никуда не сбегу.

Староста ненадолго задумался. Мужики продолжали кричать, требуя нашей смерти.

— Молчать! — наконец не выдержал староста. — Я не намерен отвечать за вас перед судом!

Под грозным окриком старосты мужики заметно притихли. Старший из солдат обыскал нас, забрал ножи. Порывшись в наших сундуках, забрал бумаги и документы. Затем приставил к нам двух солдат, а мужикам велел разойтись.

Солдаты неусыпно караулили нас всю ночь. Время от времени к нам входил староста в сопровождении двух-трех мужиков и солдата. Они усаживались возле нас и вели между собой разговор, явно желая, чтобы мы его услышали: «Из Акмолинска прибыло триста солдат… И десять пулеметов… На улицах установлены… Придется их теперь все время здесь держать…» Я понемногу начал с ними заговаривать. Мой товарищ Сатай прислушивается к разговору и, ничего не понимая по-русски, дрожит от страха. Пока мужики здесь, я ничем не могу ему помочь. Но как только они ушли, я попытался успокоить Сатая, сказав ему коротко, что бояться нечего. Он молчит, онемел от страха. По свирепому виду мужиков можно легко догадаться, что они намерены поступить с нами самым наихудшим образом. Вражда между русскими и казахами в эти дни особенно обострилась, чувствовалось, что схватка будет не на жизнь, а на смерть. Было уже несколько случаев убийств застигнутых в одиночестве людей среди казахов и среди русских.

Мы улеглись спать на полу. Солдаты сидели…

Утром староста с двумя мужиками и одним вооруженным солдатом повели нас к приставу в село Захаровское. В полдень неподалеку от села, возле холмов мы заметили караван верблюдов. На верблюдах восседали солдаты с ружьями. Это оказались те самые верблюды, которые были отобраны у караванщиков, прибывших из Каркаралинска за продуктами. На верблюдах солдаты охраняли Захаровское от нападения казахов.

Нас повели к приставу, тому самому, с которым я имел честь познакомиться по дороге из Акмолинска в свой аул.

Пристав чуть ли не выбежал нам навстречу, начал расспрашивать и, узнав в чем дело, рассмеялся. Конвой во главе со старостой, видя, что пристав нас освободил и не намерен принимать строгих мер, ушел недовольный и сконфуженный.

Мы зашли в дом пристава, и я передал ему письмо жолболдинцев насчет пропажи двенадцати лошадей. Тут же я поинтересовался положением каравана из трехсот верблюдов, спросил, не намерен ли пристав разрешить каравану следовать своим путем. Он ответил, что послал в город соответствующее донесение и ждет ответа сегодня-завтра.

Пристав удовлетворил мою просьбу повидаться с кем-нибудь из караванщиков. Ввели двоих. Один был сильно избит. Я поговорил с ним, попытался, как мог, утешить его.

Дождавшись вестей из Акмолинска, я добился оправдательной бумаги для своих сородичей и, вручив ее Сатаю, попросил его самого отправиться в аул…

В Захаровской я не увидел ни одного казаха на свободе, все были согнаны в одно место и находились под охраной часовых. Никого к ним не подпускали. Многие уже были расстреляны, караванщики ждали решения своей участи.

Весь день я не показывался на улице. Я ничего не мог понять в создавшейся обстановке. Не с кем было поделиться своими сомнениями и тревогой за судьбу простых казахов. Что их ждет впереди?

Тяжело оставаться в одиночестве. Как будто заблудился, остался один на краю пропасти.

Я зашел в лавку, хозяином которой оказался татарин Карим Муксинов. Жена хозяина, преждевременно состарившаяся женщина лет пятидесяти, вышла мне навстречу и пригласила к себе. Я зашел. Хозяина дома не оказалось, он уехал в город по делам. С хозяйкой жила невестка и сын лет двенадцати-тринадцати. Два старших сына в солдатах. Вспомнив о них, женщина загрустила. Мы долго с ней беседовали о тяжелом времени и не спеша пили чай. Я обратил внимание на гармонь-двухрядку и спросил, кто на ней играет.

— Мой старший сын играл, — ответила женщина. — А сейчас гармонь осиротела. Понемногу учится играть младший. Если хотите послушать, он сыграет…

Мне захотелось послушать какой-нибудь кюй.

Мальчик взял в руки гармонь и начал играть заунывную и печальную мелодию. Льются звуки, то дрожаще-нежные, то громко рыдающие, порывисто всхлипывающие. Мы молча сидели с хозяйкой, поглощенные музыкой. Душа словно оттаяла, размякла. Я вижу, что женщина начинает вытирать рукавом слезы. Печаль захватила и мое сердце, но я стараюсь сдержаться, терплю. Печальный, плачущий кюй уводит за собой, не выпускает из грустного плена. Я не выдержал, заплакал и, выскочив на улицу, пошел к себе.

Когда наша земля попала в такую беду? Почему мы не смогли оказаться рядом с народом и не облегчили его участи? От сознания бессилья сердце обливается кровью.

Назавтра прибыл из Акмолинска нарочный к приставу с приказом доставить захваченных караванщиков в Акмолинск.

Я решил последовать за караванщиками, узнать, что их ждет в городе и, если удастся, помочь.

Приезжаю в Акмолинск. Подошла пора уже ехать по назначению в аульную Буглинскую школу, но я не решаюсь, брожу по городу в предчувствии новых важных событий.

Караванщиков упрятали в холодный подвал. Я купил барана, заколол его и ношу караванщикам передачи — мясо и хлеб.

А в степь идут и идут царские войска. Городские тюрьмы переполнены казахами, захваченными в плен во время набегов на аулы. Многие безвинные расстреляны без суда и следствия. Аулы разоряют, скот угоняют, жигитов убивают, девушек насилуют. Нескольких новоявленных «ханов» упрятали в тюрьму. Арестован хаджи Альсен и двое сыновей Чона. А из степи привозят и привозят новых пленников и «преступников». Начали загонять их в подвалы каменных домов. Поступают слухи, что «зачинщиков бунта» тюремные надзиратели избивают каждый день. Беспрестанно учиняют допросы «ханам» и тоже избивают их, несмотря на высокое звание. Хаджи Альсена забили в тюрьме до смерти.