Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

• Название: Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
• Автор: Акакий Гецадзе
• Издательство: Издательство «Мерани»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман А. Гецадзе повествует о жизни крестьян одного из горных районов Западной Грузии в дореволюционное время. Автор интересно и увлекательно рассказывает о быте и нравах грузинской деревни, передаёт сочный колорит её жизни, с художественной убедительностью рисует целую галерею образов. В центре романа судьба двух друзей — Карамана Кантеладзе и Кечо Чаладзе. Они с ранних лет дружат, вместе тянут суровую и безрадостную лямку жизни, вместе отправляются в город на поиски лучшей доли, но, потеряв надежду выбиться в люди, возвращаются обратно в родную деревню. Жизнь их полна лишений и превратностей, однако друзья не утрачивают душевного тепла и внутренней порядочности. И эти качества, а вместе с ними и присущий им необыкновенно тонкий юмор, помогают героям книги сохранить в себе всё самое лучшее, человечное.

---

Однажды бабушка Тапло привезла мне пёстрого цыплёнка со связанными ножками.

— Помоги ему, деточка, воды напиться, смотри, как он пить хочет!

Цыплёнок, и вправду, раскрыл рот и закатил глаза.

Под жёлобом стоял большой кувшин с отбитым горлом. Когда шёл дождь, дождевая вода прямо по жёлобу лилась в кувшин, а мама потом мыла той водой волосы. Я увидел, что в кувшине осталось немного воды, взял в руки цыплёнка и сунул его туда с головой. Он попил немного и пришёл в себя.

— Ах, какой ты хорошенький, славненький, — приласкал я его. — Пойдём со мной, лапочка, сейчас я тебя покормлю кукурузой.

До этого я держал цыплёнка за ноги и нёс его вниз головой. Теперь же, пожалев его, взял за шейку и понёс к амбару. Но тут я увидел, что головка его свесилась набок, и глаза вылезли из орбит.

— Что с тобой, душенька, может, тебе стоячая вода повредила? — испугался я и стал его ласкать, как это делала со мной бабушка. Я его прижал к груди, поцеловал в головку и шептал ему:

— Ну, хорошенький мой, цыпочка моя, будь молодцом! — Потом я посадил его возле бочки и насыпал перед ним пригоршню кукурузы, но цыплёнок подрыгал ножками не в силах разорвать бечёвку и совсем притих. Тогда я сам развязал ему ножки, но и это не помогло. Сколько я умолял его поесть кукурузы! Но цыплёнок даже не шевельнулся.

Встревоженный, я бросился в дом.

— Бабушка, помоги скорее! Цыплёнок не встаёт!

— Отдохнёт, сам встанет, — успокаивала меня бабка Тапло.

— Это какой цыплёнок? — спросила меня мать, вертевшая над огнём шампур с куском свинины.

— Тот, что бабушка Тапло привезла, — проговорил я сквозь слёзы. — Вот он, лежит возле амбара.

Мать почистила ножом свиную шкурку, бросила мясо в чугунок и, взяв меня за руку, пошла со мной к амбару.

— Ах ты, негодник! Ты ж его задушил!

— Я… я его ласкал…

— Ласкал. Небось стукнул по голове?

— Нет, я его только за шейку держал…

— Ай-яй-яй! Задушил! — взволновалась мать. — Ой-ой-ой! — этот проклятый, от горшка два вершка, а уже грех на душу взял! — Мама так вопила и причитала, что распусти она волосы, — стала бы точь-в-точь похожа на плакальщицу возле покойника. Прибежали обе бабушки.

— Что с тобой, Элисабед? Не стыдно ли так переживать?

— Ай-яй-яй! — не унималась мама. — Погибли мы, вконец погибли! Караманчик, паршивец, грешником стал! Задушил этот паскудник, совсем задушил!

— Кого, женщина, скажи толком!

— Как кого? Не видите, что ли? Цыплёнка задушил! Другого никого не смог! Уй-юй-юй!

До этого, что бы я ни вытворял, мать всегда хвасталась мной и радовалась, что сыночек у неё растёт молодцом, вырастет — и врагу и другу достойно ответить сумеет.

Теперь она кричала, что я дурак и злодей, погубитель семьи и грешник. В отчаянии она ломала руки и горько плакала.

Бабушки утешали её.

— Ну, будет, будет! Он же не хотел убивать, случайно, наверное, вышло, будет тебе!

Но мама и не думала успокаиваться.

— Ребёнок, а кровь, кровь на нём! Чего теперь от него ещё ждать? Чтоб мне не дожить до этого дня! Чтоб сгорел его день рождения! Почему он не погиб, когда я носила его под сердцем! Зачем я раньше не умерла!

Вообще много горьких слов произнесла она, много вопила и плакала, и била себя по голове, но, наконец, кое-как её утихомирили и увели в дом.

А я всё это время жался к стенке и, с ужасом тараща глаза, думал:

«Что за несчастье свалилось на меня! Что я наделал!»

Поразмыслив, я припомнил, что мои отец, дед, да и сама мать немало таких цыплят зарубили, но никто и слова им не сказал. Кроме того, мать, видимо, только и ждала этого, хватала тушку, чистила, мыла, потом бросала на раскалённые глиняные сковородки-кеци, жарил, и все с удовольствием лакомились. Так что же произошло сегодня из ряда вон выходящего, раз мать подняла такой шум и голосила на весь мир?

Пока она кричала и надрывалась, я стоял как, истукан. Но как только она вошла в дом, слёзы хлынули у меня из глаз и потекли по щекам…

Бабушка Гванца, не доверяя мельничному ручью, снесла и бросила цыплёнка в ревущую Риони. И вода тотчас же унесла его, но происшествие это навсегда осталось в памяти нашей семьи.

Минуло уже более месяца после того, а мать за всё это время ни разу не поцеловала меня. Она даже не брала из моих рук фрукты. Впрочем, я-то своими грешными руками ел всё, что мне нравилось, и грех этот сходил мне запросто…

Лепёшка из чрева кошки и крестины трижды

На второй день я снова успел натворить бед.

Бабушка испекла лепёшку из кукурузной муки. Она была горячей, я вынес её на двор остудить, положил её на ореховый лист, на арбу, а сам притулился рядом.

Через некоторое время решил её съесть. Но… куда там! Лепёшку как ветром сдуло.

Недолго думая, я отправился на поиски её и тут же увидел, как Кечошкина кошка прыгнула на забор. Я понял, чьих рук, вернее, лап это дело. Эта проклятая кошка с голодухи только и знала, что бегала да вынюхивала, что бы стянуть. Однажды она осмелилась утащить у нас цыплёнка и вообще часто торчала в нашем дворе в ожидании какой-нибудь добычи. Я бежал за кошкой, но её и след простыл. Я стал плакать. Выглянула бабушка Гванца.

— Ты чего это, Караманчик?

— Кечошкин кот у меня лепёшку стащил! А-а-а! — зарыдал я сильнее, зная, что найду в бабушке свою защитницу.

— Ну и из-за этого ты ревёшь, дурачок? Вот сейчас другая испечётся, я тебе дам!

— Не хочу я другую, я ту хочу!.. — заупрямился я.

— Радость моя, так он же её уже слопал наверное!

— Разрежьте ему живот и достаньте! — стоял я на своём.

Ведь сколько раз бабушка рассказывала мне, как вспарывали живот волку и доставали оттуда целёхонького живого ребёночка. И теперь я напомнил об этом своей бабушке, отчего, мол, нельзя проделать то же самое и с котом. Бабушка долго думала, а потом сказала:

— Жаль его, он же умрёт от этого!

— А вы потом зашейте ему живот!

— Ну хорошо, хорошо, глупышка, успокойся, сделаю как ты хочешь!

И вот бабушка вошла в дом, потом вышла обратно, влезла на забор и с превеликим трудом спрыгнула во двор к Лукии, пошла к амбару, цыкнула на кота, постояла там некоторое время и, вернувшись обратно, вытащила из-под юбки целёхонькую лепёшку.

— На, ешь на здоровье!

— Из кошкиного живота достала? — удивился я.

— А как же, не с неба же упала?

— Так сразу разрезала ему живот?

— А что там мудрёного? Раз-раз и готово!

— И зашила?

— Ну, конечно, деточка. Не отпустила бы его так! Теперь ешь быстрей, не то этот обжора ещё раз захочет его стащить.

Я не стал раздумывать над тем, чем она вспорола коту брюхо и чем зашила, слёзы тотчас же высохли у меня, я успокоился и с аппетитом стал уплетать свою лепёшку.

Бабка же пошла к дому.

Под вечер я снова заметил Кечошкиного кота в нашем дворе; он рыскал явно в поисках чего-нибудь съестного. Я быстро взял лежавший возле амбара топор, подкрался к воришке и хватил его по башке. Отчаянно взвыв, кот перевернулся, пошевелил усами, подрыгал лапами и оцепенел. Я бросил его на кусок кровельного листа и выкинул во двор к Лукии. Но вдруг меня заметила Царо и заорала, что есть мочи:

— Люди добрые! Помогите! Спасите! Убил! Убил, душегуб!

Я испугался и сунул топор под арбу.

Перепуганная бабка Гванца выбежала во двор:

— Что случилось, Царо?

— Да чтоб твой подох, проклятый! Он убил моего любимого кота, вот, взгляни!

— Ой, чтоб мне лопнуть! — ударила себя по щекам бабушка. Постояв немного, она потом спокойно сказала:

— Ну, что ж поделаешь, милая, иногда и такое случается. Ничего, возместим тебе убыток и всё тут. Кот издох, только и всего. Не кричи, а я за это отдам тебе хорошую наседку.

— Ой, мамочки мои! Что она говорит! — завопила Царо ещё сильнее. — Что же, может быть она, твоя наседка, станет мне мышей ловить, а? Или отдать мне себя мышам на съедение?

Бабушка и глазом не моргнула.

— Слушай, милочка, ты эти сказки другим рассказывай, а мне голову не морочь. Как будто я не знаю, что у тебя ни одной мыши-то нет! Да и откуда мышам у вас завестись? Весь двор обыщешь — зёрнышка не найдёшь!

Но Царо не унималась и всё твердила своё:

— Отдайте мне моего кота… Отдайте скорей! К чему мне ваша паршивая наседка?

Но тут уж бабушка не вытерпела и, обозлившись, крикнула ей:

— Ах ты, побирушка несчастная! Да будь я Иисусом Христом, я бы твоего кота оживила, а вот с тебя спустила бы три шкуры!

Словом, изрядно облаяв друг друга и вдоволь нашумевшись, они, наконец, унялись.

Бабушка принесла ей большую наседку, и Царо тогда, расчувствовавшись от бабушкиной доброты, сладким голосом пропела:

— Да что же это ты, на самом деле? Как тебе не стыдно? Ну, пристало ли это нам? Унеси её быстренько, чтоб никто не увидел, иначе на весь свет осрамлюсь. Вот когда ваша кошка окотится, тогда уж вы не забудьте, дайте мне котёнка, и будем квиты.