Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

• Название: Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
• Автор: Акакий Гецадзе
• Издательство: Издательство «Мерани»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман А. Гецадзе повествует о жизни крестьян одного из горных районов Западной Грузии в дореволюционное время. Автор интересно и увлекательно рассказывает о быте и нравах грузинской деревни, передаёт сочный колорит её жизни, с художественной убедительностью рисует целую галерею образов. В центре романа судьба двух друзей — Карамана Кантеладзе и Кечо Чаладзе. Они с ранних лет дружат, вместе тянут суровую и безрадостную лямку жизни, вместе отправляются в город на поиски лучшей доли, но, потеряв надежду выбиться в люди, возвращаются обратно в родную деревню. Жизнь их полна лишений и превратностей, однако друзья не утрачивают душевного тепла и внутренней порядочности. И эти качества, а вместе с ними и присущий им необыкновенно тонкий юмор, помогают героям книги сохранить в себе всё самое лучшее, человечное.

---

— А я сначала не хотел пить, потом мне захотелось, что было делать? — оправдывался я.

— Надо было вернуться на родник! Чего ты приплёлся обратно с пустым кувшином? Не понимаешь? — дед сунул мне в руки пустой кувшин. И я, понурив голову, поплёлся за водой снова. На обратном пути я уже и не помышлял сделать хоть один глоток из кувшина. Так шутка со спящей кошкой мне дорого обошлась. А дома решили: Караман умеет ходить за водой, — и кувшин теперь всё чаще маячил за моей спиной. День-то был один, а хождений к роднику — девять.

Однажды утром я проснулся и вижу: дядя мой Пиран вместо ружья перекинул через плечо длиннющую косу, а на спину взвалил мешок.

— Куда это ты собрался? — с любопытством спросил я.

— К чёрту на кулички! — огрызнулся он.

Я почему-то обрадовался и попросил:

— Можно и мне с тобой?

— А ты хоть знаешь, какие они, эти чёртовы кулички?

— Не знаю!

— Вот видишь, а сам лезешь!

Но мне было всё равно куда идти, я готов был бежать хоть к чёрту на рога, только бы не к роднику: так опостылело мне то хождение за водой.

Позже я понял, что дяде в тот день идти на сенокос так же хотелось, как мне на родник. Вот и выходит, что чёртовы кулички у всякого свои.

Отец уже три дня косил в горах. Ночь он проводил в шалаше из сухих ветвей, и младший брат теперь должен был отнести старшему немного еды и подсобить ему в работе. Я так приставал к дяде, что он не смог мне отказать и взял меня с собой. Мы поднялись по косогору.

Отец косил у опушки леса.

Увидев нас, он просиял: по всему было видно, что наше появление было как нельзя кстати. Он бросил косу и, развязав мешок, немного перекусил, потом повесил сумку на ветку груши, чтоб в него не наползли муравьи, наточил косу и вновь взялся за работу. Дядя с кислым выражением на лице последовал его примеру. Меня они посадили возле шалаша.

Мне хорошо был виден ярко-красный ковёр. Это росла спелая земляника. Я пожалел, что не захватил с собой корзинки: хорошо было бы набрать полную корзину ягод и отнести Гульчине. Но только, когда её отца не было бы дома. Потому что я очень боялся его чёрной бороды.

Настал полдень, и сделалось невыносимо жарко. Громко и неумолчно стрекотали кузнечики. Вскоре подошли и отец с дядей. Улёгшись отдохнуть в тени дерева, они закурили. Потом отец зашёл в шалашик и вынес оттуда кувшин из выдолбленной тыквы.

— Как теперь быть? — спросил он дядю. — Не станем же мы обедать без воды? Кто пойдёт, я или ты?

Младший брат спокойно заметил: — Так я не знаю, где здесь родник.

— Охотник не собьётся в горах с тропинки. Видишь во-он там большой бук? Оттуда пойдёшь по тропинке, и она сама приведёт тебя к источнику, — сказал отец. — Ну, пойдёшь, или мне отправляться?

— Как хочешь! — пожал плечами дядя. — А вообще полагается младшему нести воду, — добавил он, поглядев на меня.

Тогда отец повернулся ко мне:

— Ну как, герой, не наскучило тебе отдыхать?

— Отчего же, здесь прохладно… — ответил я, не сморгнув.

— А ты как считаешь, кому следует идти за водой: мне или твоему дяде?

Тут уж я смекнул, почему братья завели этот разговор: — может, мол, мальчишка сообразит, что это ему следует принести воду.

Какого чёрта бежал я с равнины в горы, если мне снова за этой водой проклятой идти? Прямо из огня да в полымя!

— Ты чего язык проглотил? Посоветуй нам, как быть? Да не стесняйся: иногда и ребёнка не грех послушать.

Я не стал долго раздумывать и разрешил спор просто:

— А чего здесь думать? Сначала пускай один пойдёт, потом другой.

— Ах, ты, бессовестный! Развалился здесь, совсем лодырем стал! Лежебока ты несчастный! — разозлился отец, — может, тебе сенца под бочок подложить, чтоб мягче было, а? Ты что же наблюдать за нами сюда явился? Нахал ты эдакий, знай раз и навсегда, что работа лодырей не терпит! Убирайся вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

— Эх! — подумал я. — Видно, на роду мне это написано! — и, схватив кувшин, стрелой помчался к роднику.

Сплетённая из прутьев корзина и растущие на черешне груши

Словом, в горы я больше не пошёл, но и воду таскал по-прежнему без охоты. Тогда дед попросил нашего кузнеца Адама Киквидзе выковать для меня небольшую мотыгу: когда она была готова, дед приладил к ней красивую ручку и благословил меня на дело. Отныне, отправляясь работать в винограднике, он брал с собой меня.

Дед без устали твердил мне: — Знай, сынок, не будет счастлив тот, кто не любит землю и лозу. — Слова эти до меня не долетали, их уносил ветер, был ли он, или его не было.

Но как-то раз днём, в самый зной, дед всё-таки заставил меня поработать. Незадолго до этого он срубил старую грушу, дававшую прохладную тень, и теперь спрятаться от палящих лучей солнца можно было разве только под самыми лозами. Когда мы изрядно поработали, дед присел на пенёк. Тут же, рядом, стояла старая бочка из-под вина, в которой обычно разводилась бордосская жидкость. Теперь в бочке была чистая вода. Дед поставил ногу на мотыгу, достал кисет и задымил. А я за его спиной стал размахивать мотыгой, словно мотыжил на его голове. Он неожиданно повернулся ко мне и крикнул:

— Ах ты, сукин сын! Ты сюда дурака валять пришёл? А ну-ка вон отсюда, убирайся!

О большем я и не мечтал, и поэтому не успел дед закрыть рот, как меня там уже не было. И вот я побежал оттуда со всех ног и вдруг решил испытать своё мужество и прыгнуть со скалы. Я вспомнил, как однажды какой-то пастух влез в огромную корзину, сплетённую из прутьев, и покатился по склону в овраг. И как вам это понравится — он совсем не ушибся. Во всяком случае, в сказках, которые мне рассказывала бабушка Гванца, всё обстояло именно так.

Я помчался вдоль ручья, прокрался во двор, бросил там мотыгу, схватил большую корзину и вместе с ней ринулся обратно. Затем я поднялся на достаточную, на мой взгляд, для проявления геройства высоту, влез в корзину и, устроившись на корточках, покатился вниз.

Раздался сухой треск, потом я почувствовал, что бултыхнулся в воду.

Моя крёстная Бабила видела мою проделку и закричала что было сил. Сбежался народ. Меня тотчас же, даже не вынимая из корзины, отнесли домой. Дома была одна бабушка. Увидев стольких людей, она уже схватилась за волосы, но Бабила её успокоила.

Я был оглушён и перепуган, из-под правой брови сочилась кровь. Меня обмыли, наложили на рану какое-то травяное снадобье и перевязали. Всё тело болело от ушибов, но я не посмел издать хотя бы слабый стон! Если уж отважный молодец решил прыгать со скалы, то, извините, пусть изволит молчать!

Бабила уложила меня на дедушкину тахту, и целый день у нас в доме толклись люди.

Убедившись, что я жив, бедная моя бабушка трясущимися руками ласкала и гладила меня, и всё спрашивала, не надо ли мне чего. Я долго заставил её ждать, потом, наконец, слегка приоткрыл рот и соизволил выдавить:

— Яичко, бабуся!

— Яичко! — всполошилась старуха. — Ой, генацвале! Лишь бы ты был у меня жив-здоров! — засуетилась она и мигом принесла мне совсем ещё горячее яйцо.

— Почистить тебе? Лапочка моя, посолить или так съешь?

— Посоли! И дай водички запить, — заговорил я, осмелев.

Яйцо показалось мне необыкновенно вкусным.

— Бабуся!

— Что, радость моя, что, ласточка?

— Свари ещё такое вкусное яичко, а не то я снова влезу в корзину и прыгну в самый глубокий овраг.

— Ой! Боже мой! Ума у него нет, гадкий мальчишка! Да разве я тебе когда отказывала? Ну, говори, сколько сварить, три? Пять?

— Лучше шесть, одно я тебе отдам. Я ведь знаю, что ты их никогда не ешь!

Бабушка сварила семь яичек. Я тотчас же слопал два, одно заставил съесть бабушку, а остальные мы оставили нашим.

В это время прибежал дед. Он был так испуган, что был похож на сумасшедшего.

— Ты что? Убиться решил? Ну что я тебе плохого сказал? Неужто нельзя потерпеть от деда и одного слова? Бессовестный ты, как ты мог так опозорить меня на весь белый свет?

— Да ты что? Вовсе я и не думал умирать, просто я хотел испытать свою храбрость, — возразил я.

Тогда он обрадовался.

— Ах, вон оно что! Подумай-ка, а я уж было решил, что ты трус! Но что за геройство — со скалы прыгать? Вот, если на тебя нападут враги, например, попробуй, уложи всех поодиночке, это будет храбрость! А таких глупостей больше не делай, иначе не знаю, что с тобой сделаю!

Увидев, что я цел и невредим, он вышел во двор. Потом вернулся и пожаловался бабушке:

— Ты посмотри на этого паскудника, что он натворил! Сломал новую целую корзину!

Бабушка напала на него.

— Ты что, старый, белены объелся? Ребёнок еле жив остался, а ты из-за корзины трясёшься?

— Да, теперь я из-за корзины трясусь, а как же иначе?

Вечером обо всём узнала мама. Когда ей рассказали эту историю, она так испугалась, что упала в обморок, но потом, придя в себя, произнесла: