Фердинанд Оссендовский - И звери, и люди, и боги

• Название: И звери, и люди, и боги
• Автор: Фердинанд Оссендовский
• Издательство: РИЦ «Пилигрим»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994

Антоний Фердинанд (Антон Мартынович) Оссендовский (польск. Ferdynand Antoni (Antoni Ferdynand) Ossendowski, 27 мая 1878, Люцин — 3 января 1945, Жолвен под Варшавой), русский и польский путешественник, журналист, литератор и общественный деятель. Стал всемирно знаменит благодаря своей беллетризованной книге о гражданской войне в Сибири и Монголии «И звери, и люди, и боги» (на английском языке).

---

Глава двадцать первая.

Логово смерти

Наши верблюды медленно, но неуклонно тащились на север. Делая в день по двадцать пять - тридцать миль, мы наконец подъехали к небольшому монастырю, расположенному несколько левее основной дороги. Его массивные, в форме квадрата, постройки окружал высокий частокол. Четверо ворот - со всех сторон - вели к четырем дверям храма, находящегося в центре монастыря. Его многочисленные - в китайском стиле - крыши, поддерживаемые красными лакированными колоннами, гордо высились над остальными низенькими строениями. По другую сторону дороги стояла, как нам показалось, крепость, обернувшаяся при ближайшем рассмотрении дуганом, который китайцы всегда строят в виде крепости с двойными стенами, отстоящими друг от друга на несколько футов. Внутри этих стен размещаются жилые домики и магазины, там же на всякий случай всегда находятся в полной боевой готовности двадцать или тридцать торговцев, вооруженных с головы до пят. Такие дуганы могли при необходимости долгое время выдерживать осаду. Между дуганом и монастырем, ближе к дороге, я заметил палатки кочевников, хотя ни скота, ни лошадей поблизости не было. Очевидно, монголы разбили здесь временный лагерь, оставив скот в горах. На некоторых юртах развевались разноцветные треугольные флажки - знак, что там находится зар,-ный больной. Перед другими торчали высокие колья, поверх которых болтались монгольские шапки, это означало, что хозяин умер. Повсюду слонялись бродячие собаки, видимо, трупы сбрасывали неподалеку в ущелье или вдоль берега реки.

Приближаясь к лагерю, мы услышали доносящуюся издалека бешеную барабанную дробь, заунывные звуки рожка и дикие безумные вопли. Наш проводник, которого мы отправили вперед разузнать, в чем дело, рассказал нам по возвращении, что несколько монгольских семей приехали в монастырь искать исцеления у хутухты Яхантси, славившегося искусством врачевания. Приехав издалека, эти зараженные проказой и черной оспой люди не застали его на месте: хутухта отправился к Живому Будде в Ургу. В конце концов, они были вынуждены обратиться к шаману. Монголы умирали один за другим. Как раз вчера оттащили на равнину двадцать седьмого покойника.

Пока мы обсуждали увиденное, из юрты вышел старик шаман с обезображенным оспой лицом и катарактой на одном глазу. Одет он был в лохмотья, с пояса свисали разноцветные полоски ткани, в руках он держал бубен и рожок. На губах запеклась пена, в глазах застыло безумие. Внезапно он начал кружиться и пританцовывать, выделывая своими длинными ногами невероятные курбеты, руки и плечи его судорожно подергивались, при этом он умудрялся бить в бубен и дуть в рожок, чередуя эту музыку с истерическими воплями. Наконец, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами, он рухнул на снег, продолжая биться в конвульсиях и издавать бессмысленные вопли. Вот так этот врач лечил своих пациентов, пытаясь запугать злых духов, наславших на них болезнь. Другой шаман давал пить больным грязную мутную воду, в которой, по его словам, мылся сам Живой Будда, чье божественное тело вышло из священного цветка лотоса.

- Ом! Ом! - постоянно вопили оба.

Шаманы сражались с демонами, а больные были предоставлены сами себе. Они лежали в жару, тепло укрытые оленьими шкурами и тулупами, бредили и пытались сбросить с себя постылую одежду. А сидевшие на корточках у жаровни взрослые и дети, еще не успевшие заболеть, спокойно болтали между собой, пили чай и курили. В какую бы юрту не заходил я, повсюду царили смерть, болезнь и такие беда и нищета, что описать невозможно.

И тогда я подумал: "О, великий Чингисхан! Почему ты, посвятивший всю жизнь возвеличению Монголии, при всем твоем уме, глубоком знании Азии и Европы, не принес своему народу, сохранившему верность старым заветам, честность и миролюбие, еще и просвещение, которое помогло бы ему не гибнуть от эпидемий?".

Такого рода печальные мысли пришли мне в голову при виде этого лагеря живых мертвецов, среди стонов, криков и бессвязного бреда умирающих мужчин, женщин и детей. Где-то вдали слышался унылый собачий вой и монотонная дробь, извлекаемая из бубна усталым шаманом.

Вперед! У меня не было больше сил созерцать эту кошмарную картину, а помочь я ничем не мог. Мы быстро отъехали от зловещего места, но нас не покидала мысль, что некий невидимый и злой дух последовал за нами. Что он представлял собой? Демона смерти? Запечатлевшиеся в нашем уме картины страдания и ужаса? Души умерших монголов, принесенные на алтарь невежества? Нас охватил необъяснимый страх, унять его было невозможно. Мы вздохнули свободно только после того, как, свернув с дороги и обогнув лесистый горный хребет, въехали в ложбину, откуда не было видно ни Яхантси-Куре, ни дугана, ни содрогающейся в последнем издыхании общей могилы монголов.

Перед нами открылось большое озеро. Это был Тисингол. На его берегу высилось внушительное строение - русская телеграфная станция, связывавшая Косогол и Улясутай.

Глава двадцать вторая. Среди убийц

Когда мы подъезжали к станции, навстречу вышел ее начальник, белокурый молодой человек по фамилии Канин. В некотором смущении он предложил нам переночевать в его доме. В комнате за столом сидел высокий худощавый мужчина; он поднялся и нерешительно направился к нам, внимательно вглядываясь в наши лица.

- Гости, - объяснил Канин. - Едут в Хатгал. Они иностранцы, путешествуют по своим делам.

- А-а - протянул незнакомец понимающе. Пока мы возились, развязывая пояса и с трудом высвобождаясь из тяжелых монгольских шуб, длинный что-то возбужденно шептал нашему хозяину. Присаживаясь к столу, я расслышал его слова: "Нужно отложить", - на что Канин кивнул, соглашаясь.

К столу подсело еще несколько человек, среди них помощник Канина, высокий блондин с бледным лицом, он беспрерывно трещал, наподобие пулемета системы Гатлинга. Этот субъект был явно со сдвигом; его болезнь особенно бросалась в глаза, когда после прервавших его болтовню выкрика, громкого разговора или просто неожиданной реплики, он начинал повторять слова того человека, с которым в этот момент беседовал, или описывать в возбужденно-механической манере все, что происходило вокруг. За столом находилась также жена Канина, бледная молодая женщина с испуганными глазами и измученным лицом, на котором застыло выражение страха; рядом сидела девушка лет пятнадцати, коротко стриженая и одетая в мужскую одежду, а также два маленьких сына Канина. Мы представились. Высокий мужчина назвался Гороховым, русским поселенцем из Самгалтая, а девушку с короткими волосами представил как свою сестру. Жена Канина все время молчала, испуганно глядя на нас, и была явно не в восторге от нашего присутствия. Нам же ничего не оставалось, как только, вытащив свою провизию хлеб и холодное мясо, приступить к чаепитию. Канин рассказал нам, как разрушение телеграфной линии повлекло за собой бедность и невзгоды для его семьи и всех родственников. Большевики не высылали ему больше из Иркутска жалованье, оставалось самим заботиться о себе. Члены семейства заготавливали и продавали сено русским поселенцам, ездили по разным поручениям из Хатгала в Улясутай и Самгалтай, заодно при этом приторговывая, покупали и перепродавали скот, охотились - тем и жили. Горохов объявил, что ему необходимо ехать по торговым делам в Хатгал, и им с сестрой было бы приятно проделать этот путь в нашем обществе. Его бесцветные глаза избегали смотреть на собеседника, лицо с постоянно сердитым выражением не внушало симпатию. Мы спросили Кани-на, есть ли неподалеку еще дома русских поселенцев, на что он, нахмурив брови, ответил, не скрывая своей неприязни.

- На расстоянии версты от станции живет богатый старик Бобров, но я не советовал бы вам посещать его. Скряга каких поискать.

При этих его словах госпожа Канина опустила глаза, по ее телу пробежала дрожь; Горохов и его сестра курили с равнодушным видом. Я отметил про себя враждебный тон Канина, смущение его жены, н&'-пускное равнодушие Гороховых и решил во что бы то ни стало посетить старого поселенца, которому Канин дал уничижительную характеристику. В Улясутае я был знаком с двумя Бобровыми. Сказав Канину, что меня просили лично вручить Боброву письмо, я, допив чай, надел шубу и вышел из дома.

Дом Бобровых стоял в горной расщелине, со всех сторон окруженный высоким забором, за которым виднелись крыши построек. В окнах горел свет. Я постучал в калитку. В ответ раздался яростный лай собак; сквозь щели в заборе я видел, как громадные черные монгольские собаки, скаля зубы, бросились к калитке. Дверь дома приоткрылась, кто-то крикнул: "Кто там?"

Я ответил, что прибыл из Улясутая. Собак посадили на цепь, а меня, придирчиво осмотрев с головы до пят, впустил во двор открывший мне. калитку мужчина, Из кармана у него торчал револьвер. Удовлетворенный осмотром и известием, что я знаю его родственников. он радушно пригласил меня в дом, где познакомил со своей женой, величественной старой дамой, и очаровательной пятилетней малышкой, их приемной дочерью. Девочку нашли в открытом поле, рядом с мертвой матерью, бежавшей из Сибири от большевиков и не выдержавшей ниспосланных ей испытаний.