Фотина Морозова - Беспокойные духи замка Жош-Лещницких

• Название: Беспокойные духи замка Жош-Лещницких
• Автор: Фотина Морозова
• Жанр: Ужасы и Мистика

Рекламный агент приезжает в постсоциалистическую Польшу из Америки, чтобы вступить во владение замком предков. А какие замки обходятся без призраков? И неясно, кто страшнее — прошлые или сегодняшние…

---

— Я уже говорил и ещё повторю, пан Григорчук: я не верю в привидения.

— Я тоже! Но в этом есть что-то нехорошее. Церковь не напрасно запрещает спиритические сеансы.

— Войтек — спирит? Давайте посмеёмся вместе. Даже если не считать спиритов шарлатанами, вы полагаете, наш Войтек способен вызвать хотя бы самого завалященького духа?

— А вы полагаете, неспособен?

— Абсолютно в этом уверен, — сказал я.

И не солгал. Я действительно был в этом уверен.

* * *

Войтек что-то там перемудрил или недомудрил с оборудованием. Согласно режиссёрскому замыслу, закатное солнце обязано было изливать багрянец на сцену суда над Волобужем. Однако к вечеру солнце, исправно светившее весь день, заволоклось тучами; вечер выдался туманный и влажный, хотя и тёплый. Срочно понадобился дополнительный софит. Актёры уже пребывали в образе и в гриме, для софита разъярённый неприличным поведением солнца Войтек нанял грузчиков, которые с руганью тащили эту бандуру полчаса сверх назначенного времени. В ожидании софита зрители бродили по двору, рассаживались на лавках и прямо на земле, жевали принесённую с собой еду. Пикник, да и только! Павел Турчак умостился на полу веранды с широко раздвинутыми коленями, подложив куртку под джинсовый зад. Алойзы Ковальский завис поверх перил в замысловатой позе изготовившейся к полёту гаргульи. Пани Ядвига цивилизованно присела на стул, который я ей предложил; сегодня она надела платье попроще, обнажающее спину вместо груди, и прогадала — в её торчащих мослами веснушчатых лопатках ощущалось что-то трудовое, лошадиное.

Ксёндз нигде отмечен не был. Должно быть, последовал рекомендации: «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых».

Наконец четверо мужиков, покачиваясь не только от тяжести ноши, притащили освещение. В этот знаменательный момент солнце снова выглянуло из-за туч.

— Начинаем! — хлопнул в ладоши Войтек.

Сцена представляла собой деревянный помост с четырьмя вертикальными, в рост человека, рейками, на которых крепилась четырёхугольная рама. По ней на кольцах, наподобие занавески в ванной, ездил пёстрый занавес. Общий вид напоминал скорее кукольный, чем обычный, театр. По хлопку Войтека занавес раздёрнулся сразу в обе стороны. На помосте стоял актёр в белой вышитой рубахе до пят, в кожаных поршнях на больших ногах, с домотканной торбой через плечо. Борода — цвет и растрёпанность пакли. Не знаю, какого эффекта добивался Войтек, а публика гоготнула при виде этого шута горохового. Народный театр! Шуту гороховому Волобужу было наплевать на гогот, он спрыгнул с помоста и занялся сбором целебных растений, чтобы «лечить» зрителей, украшая их пучками одуванчиков и подвядшей травы. Веселье становилось дружелюбным, женщины и дети радостно верещали. Тут на крыльцо усадьбы, распахнув обе створки двери, ступил пан Юзеф Жош-Лещницкий, и веселье как отрезало. Моего предка костюмер отличил белым париком с косичкой, которого не было на портрете, а вот такой мундир он вполне мог бы носить, я расслышал, как Алойзы Ковальский пробурчал по этому поводу что-то одобрительное. Яся и Бася исполнили дивертисмент Покойной Пани и Смерти — обе в белом, меняясь масками. Наконец Бася отобрала у Яси маску, бросила на её могилу горсть земли и вручила пану Юзефу мешок золота для передачи Волобужу. Волобуж мотал головой, но мешок ему навесили на плечи насильно, и он, горбясь, понёс его по направлению к воротам. Откуда ни возьмись, среди толпы образовались гайдуки, которые подхватили Волобужа под белы рученьки (действительно, белые, учитывая цвет рубахи) и подволокли его, с подогнутыми коленями, поближе к ясновельможному пану. Когда его поставили на землю, он начал оправдываться, что ничего плохого не творил, а только людей лечил. Пан обращался к свидетелям, которые обнаружились среди зрителей. Вот здесь-то Войтек блеснул мастерством, и я поверил, что он со своим театром занял в Сопоте второе место! Свидетели отвечали вразнобой, но в странной гармоничной слаженности. То здесь, то там расцветали голоса, яркие, будто двор превратился в луг, а луг заговорил. Волобуж на коленях прикрывал повинную голову ладонями. Несмотря на показания свидетелей, говоривших только хорошее, пан приговорил Волобужа к смерти. Видя себе неминучую казнь, Волобуж рванулся с колен. Он хочет умереть, как свободный человек! Он проклинает пана. «Гляди, ясновельможный Юзеф, после смерти к тебе явлюся!»

«Как же они изобразят казнь?» — гадал я и, наверное, не я один. — «Обмажут голого актёра клеем, а поверх — пчёлами?» Ничего близкого! Трудности только подстегнули творческую фантазию Войтека. Волобужа привязали к столбу рукавами смирительной рубахи, которую натянули поверх его собственной. Нестерпимо вступила музыка: высокий зудящий тон, от которого, заметил я, кое-кто из присутствующих задёргался, а то и заскрёб кожу. Гайдуки, стеснившись с четырёх сторон вокруг столба, вскинули руки. Так вот зачем закатное освещение! В алом последнем свете загорались перемешанной с кровью желтизной — блёстки не блёстки, не знаю, чего в эту смесь насовали — но Волобужа облепило смертельной сыпью с головы до ног. Зудящее звуковое сопровождение перекрылось воплями Волобужа. Он орал так, что виден был дрожащий язычок в глубине нёба, он корчился, а потом резко уронил голову на грудь и обвис.

— Переписывание истории, — каркнул среди воцарившейся тишины Ковальский. На него зашипели. Гайдуки отвязывали марионеточно-обвисшего Волобужа от столба.

В эту секунду сквозь сцену пронеслось что-то белое, размахивая крыльями-руками. Сцена насквозь просматривалось, однако откуда возникло это белое и куда девалось, никто не уследил. Оно существовало краткий миг и только в движении.

Зрители зааплодировали.

— Высший класс!

— Вот это спецэффекты!

Солнце закатилось, но до темноты, подобающей привидениям, стоило выждать минут пятнадцать, которые Войтек щедро отрезал на антракт. Зрительская масса обменивалась впечатлениями, а мы с Турчаками и Ковальским пошли поздравить режиссёра.

Впрочем, на поздравления Ковальского глупо было рассчитывать.

— Творите новую легенду! — ворчал он. — Вот как примется всё население Вильчи, по примеру Волобужа, варить снадобья и творить заклинания, посмотрим, что из этого выйдет…

Укоризненный взор Ядвиги, которую переполняла гордость за талантливое детище, его не остановил. Он даже пожал плечами: разве могут помешать личные связи, когда речь идёт об истине!

— Войтек, — спросил Павел Турчак, робея выдать свою неосведомлённость в искусстве, — а как ты добился, чтобы у тебя на сцене летало это белое?

— Да, в общем, никак… а вы тоже это видели?

— Все видели. Войтек, ты гений!

Войтек не выглядел гением. Его нижняя губа выражала слюняво-деревенское недоумение и, кажется, испуг. Но тут его позвали актёры. Пора готовить выход призрака. Большой выход!

За пятнадцать минут сумерки стали отчётливее. На полдороге между сценой и лестницей дома терзался в круге софитного света Юзеф Жош-Лещницкий, то уступая угрызениям совести, то напоминая себе, что казнил всего-навсего бродячего холопа… Внутри замаскированных травой колонок зародилась заунывная мелодия. Тема призрака. Гнилушечный фосфоресцирующий луч сконцентрировался на сцене…

— Смотри, смотри, вылезает! Да смотри же!

— Я и смотрю!

— Не туда смотришь! Поверни голову!

Кто-то хихикнул, кто-то застонал. Зашумели. Режиссёр явно переборщил: привидений оказалось два. Одно, в луче осветительного прибора, воздевало руки на сцене, и в нём прочитывался актёр, игравший Волобужа, по-другому, чем в первом действии, загримированный. Второго же актёра, незаметно сгустившегося на ступенях лестницы перед закрытой дверью дома, никто раньше не встречал. Он выглядел крошечным сгорбленным стариком и опирался на клюку. Посреди лета одет в кожух мехом наружу. Личико, поросшее снизу кустистой бородой, распахано морщинами. Глаза, нос — всё погребено в этих бороздах, подвижных, щупающих воздух, как руки слепого. Клюкой старикашка не пользовался: при ходьбе не опирался ею на землю. Он и ног-то… ну, в общем, не передвигал.

Как заметили все эти подробности в сумерках, при том, что в сторону дома не было направлено ни одного осветительного прибора? Старик в этом не нуждался. Он светился сам по себе.

Застыл на сцене Волобуж-подделка. Актёр, прикидывавшийся моим предком, опасливо отодвинулся в толпу. Безо всякой надобности: старикашку он ничуть не привлекал. Старикашка летел ко мне. Я сделал шаг назад: больше отступить не смог из-за плотно сгрудившихся людей. Вокруг полыхал сплошной крик, как при стихийных бедствиях. Стремительный дед завис напротив меня — воздушный шар, наполненный звёздно-светящимся гелием. Воняло от него, как от полуразложившегося тела, сквозь которое пропустили электрический ток: сравнение сумасшедшее, но самое точное из всех, которые приходят мне в голову. Я не двигался с места. Он тоже, пока свежее колебание воздуха не вывело его из равновесия. То, рухнув с перил, убегал вдоль фасада дома Ковальский. Когда призрак, будто шаровая молния, оказался перед ним, Ковальский выставил руку ладонью вперёд… Чтобы заслониться или чтобы дотронуться?