Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

• Название: Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1985

В последнем романе английского писателя Э. Бульвер-Литтона (1803–1873 гг.) "Кенелм Чиллингли" сочетаются романтика и критический реализм.

Это история молодого человека середины XIX столетия: мыслящего, благородного, сознающего свое бессилие и душевно терзающегося. А. М. Горький видел в герое этого романа человека, в высшей степени симптоматичного для своей эпохи.

---

— Это можно сказать о любом холостяке, пока он не влюбился и тем самым не удвоился.

Миссис Брэфилд не удостоила даже улыбкой этот неостроумный каламбур, но, отвернувшись, сняла шляпу и перчатки и провела обеими руками по лбу, как бы для того, чтобы пригладить выбившуюся прядь. В женской одежде она была не так красива, как в костюме мальчика, и не казалась такой юной. Во всех других отношениях она стала несравненно лучше. В искренних, блестящих глазах было более мягкое, более невозмутимое выражение, в игре полураскрытых губ больше нежности. Кенелм загляделся на нее, приятно удивленный. Повернувшись от зеркала, она встретила его взгляд, и яркий румянец вспыхнул на нежной белизне ее лица, а правдивые глаза увлажнились. Она подошла к креслу, в котором он сидел, взяла его руку и крепко сжала в своих.

— Ах, мистер Чиллингли, — глубоко взволнованным голосом сказала она, — оглянитесь вокруг себя, посмотрите на этот счастливый, мирный дом! Жизнь без забот и печалей, муж, которого я люблю и уважаю. Сколько драгоценного я могла навеки потерять, если б не встретилась с вами, и была наказана, как того заслуживала. Как часто думала я о ваших словах, что вы будете гордиться моей дружбой, когда мы опять встретимся с вами. Как они подкрепляли меня в часы унизительных терзаний совести!

Тут ее голос замер, как бы от усилия сдержать рыдания.

Она отпустила его руку и, прежде чем он успел ответить, быстро вышла через стеклянную дверь в сад.

ГЛАВА IV

Пришли дети — их было не меньше тридцати, хорошеньких, какими обычно бывают английские дети, счастливых от летнего солнечного света и цветов на лужайках и от предвкушения пиршества под шатром, раскинутым между каштановыми деревьями и устланным дерновым ковром.

Без сомнения, Кенелм не ударил лицом в грязь на общем пиру и делал все, что мог, для того чтобы внести лепту в общее веселье. Что бы он ни говорил, дети слушали внимательно, а заключительные слова всегда покрывались веселым смехом.

— А милого личика, которое я обещала вам показать, пока еще здесь нет, — шепнула миссис Брэфилд. Я получила записочку от юной леди, которая извещает меня, что миссис Кэмерон чувствует себя не совсем хорошо, но надеется собраться с силами, чтобы прийти несколько позже.

— Простите, кто же эта миссис Кэмерон?

— Ах, я совсем забыла, что вы незнакомы со здешними жителями. Миссис Кэмерон — это тетушка, у которой живет Лили. Не правда ли, прелестное имя?

— Очень! Эмблема прядильщицы, которая не прядет[181], с белой головкой на тонком стебле.

— В таком случае, как вы сами увидите, эта эмблема совсем не подходит к моей Лили.

Дети покончили с угощением и пустились танцевать на площадке, укатанной для игры в крокет. Им играл на скрипке дедушка одной из танцующих внучек. Пока миссис Брэфилд хлопотала, составляя пары для танцев, Кенелм воспользовался случаем, чтобы ускользнуть от юной нимфы лет двенадцати, сидевшей рядом с ним за столом. Он до того понравился ей, что ему стало даже страшно при мысли — вдруг она вздумает все время ходить за ним по пятам. Поэтому он сбежал от нее.

Бывают минуты, когда чужое веселье только наводит на нас тоску, в особенности веселье резвых детей, которое часто идет в разлад с нашим мирным настроением. Пробираясь сквозь густые кусты, где сирень уже отцвела, но акация еще сохранила там и сям поблекшее золото своих гроздьев, Кенелм зашел в уединенное убежище, преграждавшее ему путь и приглашавшее к отдыху. Это была круглая площадка, обнесенная тонким трельяжем, по которому вились розы, отягощенные густой листвой и цветами. Посредине с серебристым журчанием бил маленький фонтан. На заднем плане высились могучие деревья, на вершинах которых играли солнечные лучи. Эти деревья замыкали весь горизонт. Не так ли и в жизни могучие господствующие над нами страсти — любовь, честолюбие и властолюбие, жажда золота, славы или знаний — образуют величественный фон для быстро увядающих цветов нашей юности? Они заставляют нас поднять взор от цветов, от их нежных улыбок, улавливают блеск высокого солнечного луча, но, увы, исключают из поля нашего зрения всякий простор.

Кенелм вышел на утоптанную площадку у фонтана. Издали доносились крики и смех детей, забавлявшихся играми и танцами. С далекого расстояния их веселье уже не наводило на него прежней тоски. Он задумался, пытаясь объяснить причину такого явления.

"Поэт, — так потекла его ленивая мысль, — сказал нам, что простор придает очарование ландшафту[182], и сравнил иллюзию надежды с прелестью далей. Но поэт ограничивает ширину охвата своего же объяснения. Расстояние создает приятное не только нашему зрению, но и слуху, и не только этим физическим чувствам — воспоминание, которое обязано своим очарованием все той же "прекрасной даме". Находясь среди этих шумливых детей, я никак не мог представить себя ребенком. Но теперь, когда их громкое веселье доносится издалека, укрощенное и смягченное расстоянием и сознанием, что, слава богу, эти ребятишки не могут здесь настигнуть меня, я готов опять мечтать о своем детстве и жалеть о безвозвратно отошедших в прошлое школьных играх.

Вероятно, точно то же должно быть и с горем. Какая громадная разница между мучительной тоской, когда любимый человек только что покинул все земное, и тихой скорбью о такой же близкой душе, улетевшей на небо много лет назад! Точно так же и с искусством поэзии: когда дело идет о сильных чувствах трагедии, как необходимо, чтобы поэзия отдаляла от нас актеров! Чем более должны нас возносить изображаемые чувства и чем более мы ценим слезы, которые трагедия исторгает из наших глаз, тем дальше должны быть от нас актеры. Представьте же себе, как были бы мы возмущены, если бы поэт вздумал вывести на сцену какого-либо солидного джентльмена, с которым вы вчера только вместе обедали, и стал бы уличать его в том, что он убил отца и женился на своей матери. Но когда Эдип совершает эти злополучные ошибки, никто не возмущается. Оксфорд девятнадцатого столетия уже далеко не то, чем были Фивы три или четыре тысячелетия назад.

И даже, — продолжал погружаться в метафизическую путаницу Кенелм, когда поэт выводит на сцену лиц и предметы, нам современные, то и тут, желая придать им поэтическое очарование, он непременно должен поставить их на некотором моральном или психологическом расстоянии. Чем ближе они к нам по внешней обстановке, тем дальше должны быть по каким-нибудь внутренним особенностям. Вертер[183] или Кларисса Гарлоу описаны как современники эпохи своего художественного создания и с мельчайшими подробностями кажущегося реализма, а между тем их сразу отдаляют от нашей будничной жизни особенности личности и судьбы. Мы понимаем, что Вертер и Кларисса, близкие нам во многом, в чем мы сочувствуем им как друзьям и почти нашим родным, в то же время по поэтическим и идеальным сторонам своей природы так отдалены от нас, как если бы они принадлежали к веку Гомера. И вот это именно облекает очарованием само страдание, которое причиняет нам их судьба. То же, мне думается, и в любви. Для того чтобы испытываемую нами любовь могло окружить поэтическое сияние, предметом ее должно быть существо, морально далекое от нашего будничного я, короче говоря, — существо, отличающееся от нас самих некоторыми качествами, которые, как бы ни были мы близки их обладателю, нам никогда не слить с нашими собственными. Таким образом, в любимом существе всегда есть нечто остающееся идеалом, тайной, "вершиной, тающей в лазури неба"".

Тут размышления Кенелма незаметно перешли в грезы. Его глаза сомкнула дремота. Он не спал и не бодрствовал. Так бывает в ясные летние дни, когда, растянувшись на траве, мы зажмуриваем глаза и все же как в тумане различаем золотой луч на наших сонных веках, а сквозь этот луч приходят и уходят образы, похожие на сновидения, хотя мы и знаем, что не спим.

ГЛАВА V

Из этого состояния полудремы-полузабытья Кенелм пробуждался медленно, неохотно. Что-то легонько ударило его по щеке, вот опять удар, только уже не такой нежный. Он открыл глаза. Прежде всего его взор упал на два розовых бутончика, которые, ударив его по лицу, скатились на грудь. Подняв глаза, Кенелм увидел перед собой смеющееся личико девочки. Ее приподнятая рука была вооружена новым бутоном, но кто-то задержал ее. Через плечо ребенка выглядывало такое же невинное, но гораздо более очаровательное лицо девушки в первом рассвете юности, обрамленное цветами, которые гирляндами вились по решетке. Как к этому личику шли цветы! Девушка казалась феей.

Кенелм вздрогнул и быстро встал. Девочка, от которой он так нелюбезно ускользнул, бросилась к нему через калитку. Ее спутница скрылась.

— Так это ты? — сказал Кенелм. — Это ты так безжалостно напала на меня? Неблагодарное создание! Не, я ли передал тебе лучшую землянику с блюда и все сливки, которые мне достались?