Юрий Хазанович - Свое имя

• Название: Свое имя
• Автор: Юрий Хазанович
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1962

«В воскресный солнечный полдень жители Горноуральска наблюдали такую картину. По центральной улице шел солдат, а рядом вразвалку шагал светловолосый коренастый парнишка в распахнутом пиджачке поверх синей рубашки.

Вряд ли они привлекли бы к себе внимание, если бы шли, как все люди, по тротуару. Но они шествовали по мостовой. И, хотя солдат был без винтовки и шел не в затылок пареньку, а рядом, все понимали, что он конвоирует его…»

Так бесславно закончился побег Алеши Белоногова на фронт. А сколько надежд было связано с этим! Хотелось совершить какой-нибудь необыкновенный подвиг, чтобы о тебе узнала и заговорила вся страна.

Но за героическими делами, оказывается, не надо далеко ездить. Митя Черепанов, школьный приятель Алеши, пошел в депо и стал кочегаром, заменив ушедшего на фронт отца. Он полюбил паровоз, дальние поездки по таежной стране. В один из таких рейсов Митя совершает настоящий подвиг.

«Свое имя» — это повесть о рабочей гордости, об ответственности за свои дела перед собой и коллективом, о дружбе, любви и честности.

---

Помощник машиниста откинул дверцу топки, а кочегар не возвращался.

— Тебя там ветром не унесло? — нетерпеливо закричал Самохвалов.

Митя не отозвался. Самохвалов выбежал на тендер.

— Где резак?

Митя молчал.

— Ты что, на язык свой наступил!

— Тут он лежал…

— Лежал. Это что, иголка?

— Я хорошо помню, я принимал его у Белоногова.

— Вывалился, значит. Бросил его на произвол, он и вывалился.

— Он цепью был привязанный.

— Выходит, его духи святые унесли. Как в сказке! — Самохвалов крякнул и, пригнувшись, нырнул в будку. Оттуда послышался его гневный голос: — Все. Накрылся резак. Был и нету!

— Вот так новость! — воскликнул машинист.

Мите вспомнилось, как он, впервые придя на паровоз и увидев привязанные цепью резак, пику и другие инструменты, посмеялся. А Самохвалов осуждающе заметил тогда: выпадет на ходу какой-нибудь инструмент, и горько заревешь в поездке. И, хотя резак никак не мог выпасть, слова эти, к несчастью, оказались пророческими…

Митя посмотрел в топку. По всему днищу будто разлилась дымящаяся лилово-серая лава, над которой поплясывали то рыжие, то голубоватые немощные огоньки.

— Видал? — громко спросил Самохвалов.

— Шлак затягивает колосники, — машинально сказал Митя.

— Дутье не проходит… Топка может остудиться, давление в котле сядет. А с ним и мы сядем на мель. — Самохвалов взбешенно сверкал своими цыганскими глазами. — Обязательство пишем — топливо экономить, а тут каким еще пережогом пахнет…

Мите показалось, что стрелка парового манометра неумолимо падает.

Самохвалов попытался «прорезать» топку пикой, но шлак быстро затягивал колосники, топка остывала, давление падало. Перед крутым подъемом к станции Перевальной пришлось остановить поезд: нужно было почистить топку, подкопить пару.

Потный, красный от натуги, Самохвалов орудовал пикой, недовольно хрипел:

— Инструмент пустяковый, всего, может, пятерку стоит, а что получается? Опять заело, лешак его возьми! Да разве в цене дело? Не уберег — и убытков не сосчитаешь. Ну, собачья душа, надо бы свининкой заправиться для такой работы… Уголь пережгли, из графика, считай, выбились… Вот тебе и пустяковый инструмент…

— Могила, — глядя в топку, угрюмо сказал Максим Андреевич. — Месяц доброй работы схоронили…

В Кедровник поезд прибыл с опозданием на тридцать две минуты…

А в середине следующего дня, по возвращении в Горноуральск, Митя передавал смену Алеше. Когда они вышли на тендер, Алеша сказал с улыбкой:

— У вас у всех такой вид, будто вы что-то не то съели…

— Еще чересчур хороший вид, — удрученно ответил Митя. — Вчера поездка была — страх. Всю топку шлаком затянуло, а резака нет. Пропал. Принимал у тебя смену — он был, а потом — как в воду… Пережог топлива, график нарушили… Здорово подсадил я бригаду…

— Резак пропал? — Глаза у Алешки забегали. Потом он опустил их и стиснул губы.

Митя принял это за выражение сочувствия.

— Сейчас заявлю про утерю, тебе новый выдадут. Смотри береги… — и, взяв сундучок, ушел с паровоза.

От дежурного по депо Митя зашел в нарядческую.

На скрип двери Вера подняла голову, быстро встала, подошла к барьеру.

— Что у тебя? — тревожно спросила она, вглядываясь в его осунувшееся лицо.

Митя рассказал.

Верина рука лежала на барьере, пальцы то шевелились, как бы щупая гладкую поверхность дерева, то сжимались в кулачок.

— Как же? Как же это?

— Сам ничего не пойму.

— Да, загадка…

— И никто не поверит…

— Ну зачем так думать? — горячо сказала она. — Обязательно выяснится, что ты не виноват. Говорят же: «Придет ниточка к клубочку…» И придет. Быть не может иначе! — И она убежденно пристукнула по барьеру кулачком.

Значит, не поверила…

Нигде не пил Митя такого вкусного чая, как в Кедровнике. Даже Максим Андреевич, «старый чаевник», уважительно отзывался о чае, который готовила Наталья Митрофановна, дежурная «бригадирки».

Старик уже позавтракал, выполнил свою «чаевую норму» и теперь хрипловатым утренним голосом с волнением читал сводку, в которой сообщалось, что войска Первого Белорусского фронта вышли к реке Эльбе…

— Знать, скоро миром заживем, слава богу… — негромко сказала Наталья Митрофановна.

«Как бы папаня сейчас радовался!» — с болью подумал Митя.

Допивая чай, он вдруг заметил, что дежурная пришивает вешалку к его тужурке. Вешалка оборвалась вчера ночью, и он пристроил тужурку на петле лацкана. Вскочив со стула, смущенно благодаря, Митя хотел отнять тужурку, но женщина не уступила.

— И вовсе не стоило вам свои глаза натружать, — с шутливой ревностью заметил Самохвалов. — Есть кому за ним с иголочкой ходить, хоть он и холостой-неженатый.

— Маме-то его, должно, хватает забот, — спокойно ответила Наталья Митрофановна, откусила нитку, повесила тужурку и увидела, что Митя допил чай.

— Отпей еще чашечку. Как раз свежая заварка поспела…

Ему не хотелось больше чаю, но он не стал отказываться: это было единственно приятное, что он мог сделать для этой женщины, так похожей на его мать.

В тот момент, когда Наталья Митрофановна поставила перед Митей дымящуюся чашку янтарного дуплистого чая, в комнату шумно ввалилась бригада машиниста Ваганова, только что приехавшая из Горноуральска.

Машинисты поздоровались за руку, обменялись несколькими замечаниями насчет дороги, а кочегар, плотный парень с плоским, безбровым лицом, подошел к Мите.

— Читали, брат, читали! Хлестко написано. И намалевано, — живот надорвешь…

— Ты про что? — Митя обжег губы и отставил чашку.

Самохвалов перестал жевать.

На низком лбу кочегара собрались длинные складки.

— Так ты, выходит, не видал газетку? Вот это здорово! — И он с бездумной веселостью пересказал содержание заметки о кочегаре Черепанове и карикатуры, посвященной ему же: паровоз 14–52 летит на всех парах, а рослый парень с темным ежиком («сразу скажешь — Черепанов!») зацепил длинным резаком колесо и, упираясь изо всех сил, старается удержать машину…

— Что ж тебе так весело? — отложив газету, строго спросил Максим Андреевич.

— Вот именно, — вставила Наталья Митрофановна сердито. — Принес поганую весть и радуется…

Парень мгновенно сник, плоское лицо его обиженно вытянулось.

— Я ничего… Нешто я радуюсь? Просто смешно…

— Мог бы и про тех подумать, кому не смешно. Думалка-то у тебя вон какая! — Наталья Митрофановна ткнула сухим пальцем в сморщенный лоб кочегара и обернулась к Мите.

Он сидел сжавшись. Женщина не знала, что сказать ему, и молча положила руку на его плечо.

Митя вздрогнул, словно его разбудили, обвел всех затравленным взглядом. Потом вскочил, как попало насадил на голову ушанку, сорвал с вешалки тужурку, схватил сундучок и выбежал из комнаты.

Стараясь не шелестеть бумагой, Самохвалов завернул остатки завтрака, отодвинул недопитый чай. Старик спрятал очки, громко щелкнул крышечкой железного футляра.

Вчера перед выездом из Горноуральска Максим Андреевич и Самохвалов увидели стенную газету. Не сговариваясь, они решили не расстраивать человека перед дорогой и, чтобы Митя не зашел в дежурку, встретили его на путях…

— Горе с этими писаками! — раздосадованно крякнул машинист. — Посоветовались хотя б. Рады, что писать выучились…

— И Кукрыникса эта тоже… — возмущенно поддержал Самохвалов. — Только бы малевала, кукла!..

А Митя быстро шел по улице, с сундучком в руке, с тужуркой под мышкой.

Значит, не поверила. Ни одному слову не поверила. Сказала, что верит, а сама села строчить заметку! Что же это? Как можно? Как она могла? Даже если кто-то другой написал, все равно, она в редколлегии, она могла протестовать. А еще обвиняла Митю в предательстве! Вот тебе и «загадка»! Нет, не загадка, все уже разгадано. Начал клубочек разматываться…

В депо, возле паровоза, Митю встретил дежурный кочегар, старичок с остренькой бородкой.

— Припекает солнышко-то? — кивнул он на тужурку в Митиной руке.

— Сильно припекает. — Митя грустно усмехнулся каким-то своим мыслям.

— Сердце радеет, как поглядишь на справного работника, — приветливо говорил старик, — Обнаковенно сперва помощник приходит, погодя — сам машинист. Ну, а ваш брат, кочегар, — на самый напоследок. Поди, в ударниках ходишь, парень, на Доске почетной значишься?

— Прямо как в воду глядите, папаша, — насмешливо отозвался Митя. — На всех как есть Досках значусь…

Из Кедровника они выехали в полдень. Митя почти не уходил с тендера. Что и говорить, он виноват. И он смирился бы с любым наказанием — с выговором, с карикатурой, с заметкой в газете, если бы к ней не имела отношения Вера. Как он ошибался! Должно быть, нет людей, которые бы не ошибались. Но ошибиться в человеке — что может быть страшнее и горше? Хорошо бы сейчас взять да и умереть. Пускай погрызет, помучает ее совесть. Да разве она вспомнит, пожалеет о нем? Мать будет убиваться. Кто-нибудь вздохнет: «Жаль парня, самые расцветные года…» — и тут же забудет. И все забудут. Быстро и навсегда. А ведь отца-то помнят не только дома, в семье. Он много оставил по себе: душевное отношение к людям, методы вождения тяжеловесных поездов, «машинку Черепанова», наконец, березки на улице Красных Зорь… А Митя? Умри Митя сегодня — что напомнит о нем людям?..