Пантелеймон Романов - Русь. Том II

• Название: Русь. Том II
• Автор: Пантелеймон Романов
• Издательство: "Дружба народов"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-285-00124-2, 5-285-00125-0

Во второй том вошли IV и V части романа Пантелеймона Романова «Русь», вышедшие отдельным изданием в издательстве "Художественная литература" в 1936 году.

---

Но через минуту звуки гармошки замолкли. В раздвинутых дверях вагонов и в высоких окошечках, стеснившись несколькими головами вместе, солдаты молча смотрели на то, что делалось на платформе.

— Откуда это? — крикнул рыжий солдат пробегавшему санитару в белом фартуке, измазанном на животе свежей кровью.

Тот оглянулся и, ничего не ответив, озабоченно побежал дальше.

— Уж, кажись, вдоволь нажрались солдатского мяса, а всё мало, ещё нас гонят, — сказал рыжий солдат, сплюнув при виде заваленной окровавленными телами платформы.

— Эх, что думать — то хуже! Жарь, Миронов! — крикнул другой, с небритым подбородком и большими усами, обращаясь к гармонисту и доставая из кармана кисет с табаком. — Хорошо, что хоть махорочки на дорогу дали, и на том спасибо.

Валентин подошёл к врачу в окровавленном фартуке, жадными, торопливыми затяжками курившему папиросу, и спросил:

— Откуда столько навезли?

Врач недовольно оглянулся, но, увидев, что перед ним человек в офицерской форме, согнал с лица недовольное выражение и сказал:

— Оттуда откуда-то всё везут, должно быть, из-под Новой Александрии.

И как человек, у которого назрела потребность хоть кому-нибудь высказать накопившееся раздражение, продолжал:

— Вторые сутки работаем, сил никаких нет. И куда их девать, никому неизвестно. А их всё везут и везут. Сотни врачей околачиваются в тылу, бражничают там, а мы здесь разрываемся на части.

Вдруг в конце платформы показался какой-то черноватый человек в шинели и сдвинутой назад офицерской фуражке, с тонким, породистым лицом.

Он посмотрел в сторону говоривших, сделал несколько шагов и вдруг, в удивлении взмахнув руками, возбуждённо зашагал к Валентину, перешагивая через раненых, как через огородные грядки, и, видимо, не замечая их.

— Ну, конечно, ты! Я за двадцать шагов узнал тебя! — закричал офицер, как будто он стоял на самой обыкновенной станции, куда зашёл справиться о поезде и неожиданно встретился со знакомым. — Какими судьбами?

Это оказался Львов, имение которого было рядом с имением Нины Черкасской. Львов летом почти не встречался с Валентином в деревне и, во всяком случае, не был с ним на ты. Но тут обрадовался ему, как своему близкому другу.

— Судьбами довольно обыкновенными, такими же, какими, вероятно, и ты, — отвечал Валентин.

— Едем к нам, наплюй на всё, не показывайся пока начальству. Мы тут за х о р о ш и м и вещами… с доктором, душа малый!

— А где это и в чём дело? — спросил Валентин.

— Это в десяти верстах отсюда… наш парк там. А дело в том, что у нас в некотором роде именины: спирту достали! Нас там ждут как ангелов божиих: целую неделю не пили ничего, прямо гибнут.

В это время в конце платформы показался другой человек, в форме военного врача. Сначала он удивлённо оглядывался, так же, как и санитар, избегая встречаться глазами с ранеными, которые со всех сторон с немой надеждой смотрели на него. Потом увидел Львова и подошёл.

— Куда же ты исчез? А я тебя там ищу.

— Вот он, вот! — закричал Львов, хватая доктора за рукав и представляя его Валентину.

Первый доктор, в окровавленном фартуке, встрепенулся и тоже схватил подошедшего за рукав.

— Я вас не отпущу! Вы нам должны помочь. Мы не в состоянии одни вести эту адскую работу. Ведь их будут везти всю ночь.

Тот замахал руками с выражением человека, у которого у самого дела по горло и он отлучился только на минуту.

— Что вы, что вы, у меня у самого сотни раненых! Я думал, что вы мне поможете.

И, обратившись к Львову, торопливо, с комической серьёзностью проговорил:

— Идем скорее, каждая минута дорога. Там люди гибнут, а вы тут разговорами занимаетесь.

Доктор, просивший помочь, растерялся, а вновь подошедший подхватил Львова и, кивнув головой Валентину, потащил их в вокзал.

Львов, едва сохранив серьёзность на лице, вбежал в вокзал, который тоже весь был завален ранеными, и сказал:

— Уморил!..

— А ты прочный человек… — сказал Валентин.

— А что? А, ты про это? — сказал Львов, оглянувшись на раненых.

Но Валентин отказался ехать с приятелями, а через три дня присоединился к той части Семнадцатого корпуса, в которой был и Львов. А ещё через день части корпуса получили приказ перейти Вислу у Кожениц, севернее Ивангорода.

LXI

Батарея Валентина стояла на пригорке в редких берёзках. Мимо неё под гору спешно проходили в сумерках ряды пехоты, безразлично оглядываясь на батарею и скрываясь за срезанным откосом загибающегося шоссе. Некоторое время ещё виднелись из-за кромки земли концы колеблющихся штыков. За ними, мягко погромыхивая, ехали зелёные ящики патронных двуколок. Потом проезжали фуры Красного креста. Ездовой с вожжами в руках, приподнимаясь на сиденьи, заглядывал через спины лошадей вперёд под гору.

Офицер, ехавший верхом стороной дороги, с биноклем, болтавшимся на груди, остановил лошадь и, стоя поперёк движения, пропускал мимо себя поскрипывающие повозки и лошадей с наезжавшими на шеи хомутами, потом поскакал вперёд под гору. Лошадь, вскидывая задними ногами, далеко разбрасывала комки земли и грязи.

Чем больше уходило под гору войск, тем сильнее чувствовалось напряжённое ожидание чего-то.

Львов в шинели и в щёгольски смятой назад фуражке, стоявший у батареи с Валентином, то подходил к краю бугра и смотрел в лощину, то опять возвращался к пушкам.

— Ну, смерть подходит к нам всё ближе и ближе, — сказал он.

— Ничего. Эта смерть хорошая, она конца не испортит, — ответил Валентин, всматриваясь в сумеречную даль.

Где-то далеко справа и впереди послышался дальний выстрел из тяжёлого орудия, и вслед за ним, как будто по сигналу, заговорили пушки.

Лошади, с закинутыми постромками стоявшие под горкой, настораживали уши на эти звуки и беспокойно переступали ногами.

Небо впереди вспыхивало, точно от дальних зарниц, и на нём то и дело сверкали какие-то искорки.

Львов был в приподнятом, возбуждённом настроении.

— Знаешь, — сказал он Валентину, — я считал себя конченым человеком. Внутри гнусная пустота была и каждую минуту ощущение этой пустоты. Летом пил, безобразничал и за каждый проступок ненавидел себя и презирал. Постой, как будто кричат.

Раздражённое воображение, в самом деле, каждую минуту обманывало слух: иногда вдруг начинало казаться, что где-то впереди и внизу кричат протяжным воем толпы бегущих людей; иногда даже чудилось, что слышен лязг сабель.

— Нет, так показалось, — сказал Львов и продолжал: — Я чувствовал себя ничтожеством, когда был один и мне всё казалось, что все видят моё ничтожество. Ведь, казалось бы, я свободный, обеспеченный человек, что мне ещё нужно? И вот нет! Гложет что-то неотступно. Точно не знал, куда себя деть.

— Говорю тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается… — медленно проговорил Валентин.

— Откуда это! Именно так! — воскликнул Львов. — Теперь же, когда нас собрали всех, сбили в кучу, всё снялось со своих мест, с меня точно спала какая-то тяжёлая ответственность. Я не знаю, в чём дело, но здесь, что бы я ни делал — вино, женщины, — я не чувствую никакого угрызения совести. Я свободен. Меня освободили, понимаешь?!

— От самого себя? — сказал Валентин, продолжая смотреть вперёд, в сгущающуюся темноту ночи.

Он встал и, подойдя к краю бугра, остановился там. Его высокая фигура неподвижно возвышалась на чуть светлевшей ещё полоске горизонта.

Львов долго смотрел в ту сторону, потом, не будучи в состоянии бороться с охватившей его вдруг усталостью, сел на ящик у колеса пушки и задремал.

Иногда он испуганно просыпался. На батарее было тихо. Вверху чернело уже ночное небо в осенних тучах, слышался храп лошадей, и по-прежнему впереди стояла неподвижная фигура Валентина.

Вдруг он проснулся от какой-то суеты вокруг него.

— Через полчаса снимаемся, — сказал голос Валентина около него.

Львов, чувствуя на лице туманную сырость, встал, стараясь прогнать сон из слипавшихся глаз.

К орудиям спешно подводили лошадей.

Уже брезжил рассвет, когда пушки, гремя железом и подпрыгивая на неровностях, тронулись на рысях под гору.

Чёрное небо постепенно серело и бледнело на востоке. На западе сбегали последние тучи и как будто всё больше и больше открывали свет.

В лощине белел туман. Лошади, сталкиваясь боками и раскатываясь ногами по лужам от вчерашнего дождя, спускались с крутого места.

Под горой уже стали встречаться двуколки с ранеными, ноги которых висели сзади и болтались. Иногда виднелась бледная рука.

Стороной дороги длинной вереницей тоже шли раненые.

— Как дела? — спросил командир батареи, придержав лошадь.