Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

• Название: Дарвин и Гексли
• Автор: Ирвин Уильям
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

В книге рассказывается о жизни и деятельности двух великих английских биологов: основателя эволюционной теории Чарлза Дарвина и крупнейшего борца за дарвинизм Томаса Гексли. Повествование основано на глубоком изучении документальных материалов и разворачивается на широком историческом фоне.

APES, ANGEIS, AND VICTORIANS

DARWIN, HUXLEY, AND EVOLUTION

William Irvine

Meridian Books

The World Publishing Company

Cleveland and New York

Fifth edition, 1967.

Послесловие И. А. Рапопорта

Примечания Е. Э. Казакевич

Художники Ю. Арндт, М. Папков

---

В 1864 году в «Антропологическом обозрении» выступил с работой, посвященной человеку, Уоллес. Доказывая, что все человечество берет начало от единого вида, он делает заключение, что физические различия между расами, вероятно, восходят ко временам зарождения разума, ибо, когда благодаря одежде, орудиям труда, оружию и общественной организации отпала необходимость в шкуре, когтях и клыках, естественный отбор перестал действовать на строение тела отдельных особей и начал влиять на мозг племен и общественных групп, так что сохранились «наиболее благоприятствуемые расы». «Самые суровые условия жизни, требуя наивысшей сообразительности, осуществляли отбор наилучших разновидностей человеческого мозга».

В работе Уоллеса при относительной скудости фактов содержалось много светлых мыслей; на Дарвина она произвела большое впечатление. Он только был не согласен с тем, что Уоллес держится в тени, говоря о теории естественного отбора. «Не нужно… называть эту теорию моей, — протестовал он, — она в такой же мере моя, как Ваша». Поскольку «Происхождение» давно и прочно закрепило ее за ним, Дарвину, вероятно, было теперь гораздо легче оценить и великодушие Уоллеса-соперника, и неистощимость Уоллеса-теоретика. «В жизни не слыхал ничего более остроумного! — восклицает он и прибавляет далее: — Пример с белыми бабочками великолепен; просто душа радуется, когда видишь, как почти полностью подтверждается таким образом теория». Отчего бы неизбежную книгу не написать Уоллесу? Дарвин предложил ему все списки литературы и записи по этому предмету, какие у него накопились за двадцать семь лет, но Уоллес любезно поблагодарил и отказался. Он был занят книгой о своих путешествиях по Малайскому полуострову.

Что поделаешь, Дарвин стал нехотя склоняться к решению посвятить великой проблеме «маленький очерк». Были кой-какие мысли насчет типов лица, кой-какие соображения, связанные с возникновением рас. Нельзя ли объединить их в таком очерке? В 1867 году, когда «Изменения» пошли в типографию, он принялся за «главу о Человеке» и скоро с ужасом увидел, что очерк разрастается в новую словесную махину. Он решил, что напечатает главу отдельной, «совсем маленькой книжечкой». Но тут на него лавинами корректурных листов обрушились «Изменения». Судя по чувству неудовлетворенности и обиды, вызванному этой помехой, он уже был во власти новой темы. Он не мог дождаться, когда возьмется за нее опять. Все прочее потеряло всякую привлекательность.

1868 год был прожит вне науки и похож на затянувшийся переход в засушливой пустыне без единой капельки воды. Только разделался с корректурой, как сразу заболел; едва успел поправиться, как тут же домашние увезли его во Фрешуотер, на остров Уайт. Впрочем, следует признать, что Фрешуотер имел и свои светлые стороны. Во-первых, в одном доме с ним поселился Эразм, а во-вторых, хозяйка, миссис Камерон, занималась фотографией и оказалась на редкость живой и неглупой женщиной. Чарлза она сняла так удачно, что он прямо-таки пришел в восхищение; эту карточку потом напечатали вместе с его собственноручной надписью: «Эта фотография мне нравится несравненно больше всех других». Миссис Камерон покорила сердца стольких Дарвинов, что перед отъездом, когда Чарлз распростился с нею, Эразм позволил себе холостяцкую вольность, крикнув:

— Вас покидают восемь по уши влюбленных!

Тем временем начала заявлять о себе и молодая поросль Дарвинов: Джордж был вторым по математике в Кембридже, Ленни прошел вторым по списку на приемных экзаменах в Вулвич. Удивлению и радости Чарлаа не было границ. Правда, столь выдающиеся успехи имели и свои последствия. Дети решили, что им больше не пристало говорить «папа» и «мама». Чарлза весьма твердо уведомили о том, что он отныне «отец». Новость была воспринята с чрезвычайной горечью:

— Называли бы уж просто «Пес», было бы одинаково приятно.

Во Фрешуотере Дарвины несколько раз обедали у Теннисонов, но удовольствия не получили: что ни говори, Теннисон был нелепым человеком, хоть и производил лучшее впечатление, чем его стихи. Несколько интересней оказался Лонгфелло, который побывал во Фрешуотере, совершая поездку по Европе, — с ним можно было хотя бы потолковать об Агассисе. Знаменитый швейцарский геолог, который занимал в ту пору должность профессора в Гарварде, стал в последнее время выказывать все более очевидные признаки уважения если не к аргументации, то, во всяком случае, к успеху «Происхождения видов».

В августе Чарлз вернулся домой и подвергся новым мукам вынужденных, хотя и кратковременных, отсрочек. Томился, например, позируя ради увековечения своей особы скульптору Вулнеру, который лепил с него бюст — и наконец с наслаждением отдался исследованию полового отбора. Слов нет, работа лучше отдыха, но и она есть своего рода мученичество. Мелкие каверзы непослушных фактов заставляли Дарвина страдать, как страдает нетерпеливый влюбленный, как страдал Флобер, делая роковой выбор между определительным предложением и предложным оборотом в неудачной фразе. Покровительственная окраска у особей женского пола его «неимоверно озадачила», а полигамия и соотношение между полами у многих видов животных и вовсе «едва не свели с ума».

К тому же, как на грех, старые друзья, прежде всегда готовые прийти на выручку с добрым словом или советом, по той или иной причине в эту новую и трудную область за ним последовать не могли. Гукер, убежденный ботаник, редко забредал далеко от своих гербариев, Гексли был занят школьной реформой, а Ляйелл состарился и впал в трансцендентализм[161]. Жаждая сочувствия и поддержки близкой души, Дарвин за последние годы стал незаметно тянуться к своему давнему сопернику Уоллесу, который некогда был не более как живой укор, напоминание о перенесенном унижении.

Правда, Уоллес и теперь не утратил способности самым ошеломляющим образом предвосхищать чужие идеи:

«Я прочел Ваше письмо с большим интересом, — писал Чарлз в 1867 году, — однако Ваша точка зрения для меня не нова. Если Вы заглянете на 240-ю страницу четвертого издания „Происхождения“, Вы найдете очень сжатое ее изложение с двумя примерами таких крайних случаев, как павлин и тетерев… Я давно держусь этого взгляда, хоть как-то никогда не находил повода его развить. Но мне недоставало знаний, чтобы зайти так далеко, как Вы, в обобщениях относительно окраски и гнездования. Быть может, Вы вскользь сошлетесь в своей работе на мое беглое замечание в четвертом издании, потому что в очерке о Человеке я собираюсь всесторонне рассмотреть вопрос о половом отборе, который, я полагаю, применительно к человеку объясняет многое. Я собрал все свои старые записи, частично изложил теоретические положения, и преподносить эту мысль как исключительно Вашу было бы для меня безотрадное занятие».

В ответ на это Уоллес прислал ему все свои записи по половому отбору. Дарвин тотчас вернул их обратно.

«Я искренне… надеюсь, что Вы продолжите работу над Вашей рукописью… Признаюсь, получив Ваши замечания, я несколько приуныл: ведь мои последние труды, можно сказать, пошли насмарку — но я намерен был ничем не выдавать свои чувства. В доказательство того, как мало я преуспел в этом вопросе, достаточно упомянуть, что Ваше объяснение, относящееся к особям женского пола, мне не приходило в голову, хоть и я занимался подбором фактов, относящихся к окраске и другим половым различиям у млекопитающих. Поражаюсь собственной глупости, — впрочем, я давно убедился, насколько ясней и глубже меня Вы умеете проникать в суть вещей…

За проявление нетерпимости по отношению к Вашей работе простите меня, если можете».

Он был такой непритязательный, этот Уоллес, такой великодушный, так умел обнадежить.

«Что касается самой теории естественного отбора, — писал он Дарвину в 1864 году, — я всегда буду утверждать, что она подлинно Ваша, и только Ваша. Вы разработали ее в подробностях, о каких я и не помышлял, и разработали за много лет до того, как передо мной здесь забрезжил первый свет; моя статья никогда и никого не убедила бы, а если бы обратила на себя внимание, то разве как небезынтересное предположение, и только; меж тем как Ваша книга произвела революцию в изучении естественной истории, пленила и увлекла за собой лучших людей нашего времени».

И потом он был такой отзывчивый, так полон сострадания, когда у вас не ладилось со здоровьем, так полон удачных мыслей, когда не ладилось с теорией. То, что прежде сделало из него соперника, ныне превратило его в друга: он занимался теми же вопросами, наталкивался на те же трудности, жил теми же идеями. Он был, во всяком случае в какой-то мере, alter ego[162] в ином обличье, таинственный и опасный незнакомец, который неведомо как обернулся самим Дарвином. Чарлз постепенно проникся ощущением, что во всем касающемся науки они с Уоллесом сойдутся.

К счастью, такого единомыслия у них почти никогда не бывало — разве только в самом основном. Указывая на непрестанные войны между дикими племенами, Дарвин высказал предположение, что естественный отбор оказывает действие и на эволюцию человека. Уоллес возразил, что войны лишь уносят самых отважных и сильных. Дарвин уступил, но тут же сделал новое предположение: у птиц яркое оперение самцов объясняется половым отбором. Уоллес выдвинул встречное предположение: яркое оперение у того и другого пола, возможно, объясняется скорей в плане покровительственной окраски, или мимикрии. Положительно, временами с Уоллесом нетрудно было потерять терпение.