Люциус Шепард - Прогулка по саду

• Название: Прогулка по саду
• Автор: Люциус Шепард
• Жанр: Научная Фантастика

Война в Ираке. Где-то на севере страны, около какой-то горной деревушки, после того, как здесь упала бомба, образовалась огромная пещера. Где, по словам местных жителей, открылся вход в Рай. И группа спецназа американской армии отправляется туда на разведку…

Что они там найдут? На самом деле Рай? Или все-таки Ад? Или каждый должен решить это для себя сам…

Рассказ из сборника «Eternity and Other Stories».

---

Дно ада было выложено желтоватым металлом, по крайней мере Уилсон думал, что он желтоватый, и что это металл. Трудно распознать цвет в огненном, прыгучем свете пламени, да и дно могло быть не выложено, оно могло быть веной из какой-то совершенной субстанции, Богом в форме минерала. Это было ни золото, ни медь, ибо эти металлы расплавились бы от жара, а этот метал не повреждался. Он был исписан змеящимися завитушками и изгибами арабских букв, каждая размером больше человека, и они были записаны всюду, куда падал взгляд. Наверное, тексты Корана, либо какой-то другой священной книги, еще не доставленной на землю. В глубинах блеска вокруг себя он видел движения, что не были текучими движениями пламени, и формы, что не были формами огня, намеки на тяжелые, неторопливые образы, и он задвигал своей винтовкой быстрыми прикрывающими арками. Эта винтовка — красивая штука. Даже если ему суждено упасть в огонь, даже если его победит жара, она продолжит функционировать, лежа там, где случиться быть любому обезоруженному солдату, безотносительно к тому, что никакой солдат никогда не пройдет этой дорогой снова. Он держал ГРоб слева от себя, сосредоточившись скорее на ее устройстве выбора цели, нежели на своем. Рев звуков ада теперь стал другим, рекой звука, текучим, волнообразным напором, его мерцающий ритм стал сложным и почти успокаивающим.

Через полмили он понял, что они в беде. Жара. Его скафандр, защищающий его своей машинерией и пластиком, плотно прилегал к коже, сочась некими мазями и впрыскивая в него мягкие успокаивающие. Он слышал по их частному каналу связи, как ГРоб тяжело дышит. Его шлем, уже темный, потемнел еще больше. Если верить показаниям его инструментальной панели, их окружают мириады невидимых жизней, а все остальные показания бесконечны. Он не стал выключать панель, но понимал, что верить ей нельзя. Аллах, сказал он себе, и позволил звучности и мощи этого имени расцвести в своей голове словно фейерверку, громадной надписью прохладного блеска, бурей покоя, что позволит ему игнорировать боль обожженной кожи. Они продолжали движение. Ибо они таковы. Не отступать — таково правило у этой испорченной блондинки и у ее парня шестьдесят-пуль-в-секунду, у этой бешеной детонаторши и ее киллера из Колорадо… Глупая лирика этих мыслей делала его радостным, беззаботным, соблазненным золотой легендой рок-энд-ролла, которой он подмешивал в свою походку, и для того, чтобы слегка замедлить себя, он впаял еще IQ. На мега-опасном уровне. Он после долго будет отходить, но это не имеет значения. Он будет жить или умрет по воле Бога и единственно по ней.

Они преодолели три четверти пути по оценке Уилсона и теперь были в серьезной беде. Они шли медленно под наркотическими инъекциями, волдыри превратились в ожоги, они спотыкались и шатались из стороны в сторону. Слишком много энергии уходило на ходьбу, поэтому он врубил музыку, передал ее ГРоб и почувствовал, что их контакт усилился. Ее зеленая отметка на его экране помаргивала. Сигнал. Она тоже чувствует его. Он подошелбы поближе, но боялся, что может шатнуться и свалить ее. В башке медлеено копошились мысли. Имена и рожденные ими образы. Словно бусины на ожерелье его жизни. ГРоб. Бакстер. Дом. Рай. Аллах. Он понял, что природа Бога это огонь и лед, яд и бальзам, это и анти-это, все соединенное в изумительный рисунок, по которому он бредет, и если их акт веры будет успешным и они достигнут Рая, в глазах Бога они едва передвинуться на дюйм, потому что вот какое расстояние лежит между верой и безверием. Вся его жизнь была потрачена, чтобы пропутешествовать этот дюйм, и ныне, будучи в состоянии восприять величие замысла Бога, мастерство Его бесконечного текста, Уилсон был переполнен радостью, его опаленное знание мгновенно осветилось, превратившись в кристаллическую линзу, сквозь которую он глаза в глаза личезрел Аллаха, громадную золотисто-белую фигуру, что заполняла пустоту… а потом он узрел нечто реальное. Не просто намек на форму, но нечто солидное, имеющее субстанцию и объем. Он вырубил свою музыку и впился глазами. Длинная гибкая конечность, балв его первая мысль. Черная, с мозаичным рисунком какого-то бледного цвета. Хлыстнувшим в их сторону из пламени. Хвост, понял он. Громадный хренов хвост. Он начал поднимать винтовку, но рефлексы притупились, пальцы не слушались, он не успел захватить цель, когда кончик хвоста обвился вокруг туловища ГРоб и высоко вскинул ее. Она выкрикнула „Чарли!“, пока болталась высоко над головой. Потом хвост убрался. И когда он уходил от Уилсона, хлеща ГРоб направо и налево, сила его ударом отбросила пламя, сотворив проход, и на стенах пламенного прохода обнаружилась иконография мучений. Распятия, четвертования, бичевания, потрошения, повешения, люди, обремененные массивными ярмами. Демоны резвились среди них. Отвратительные и нечеловеческие, со свернувшейся обожженной кожей, с выставленнми наружу бугристыми мускулами и жилами. Но Уилсон едва замечал их, глядя в конец прохода, где пребывала ящерица размером с динозавра. Саламандра с мозаичной черно-серой кожей. Задняя часть с хвостом вздымалась, плоская голова на гибкой шее и одна мощная передняя нога тоже были подняты, остаток тела окутывало пламя. Стеклянный желтый глаз злобно воззрелся на него. Саламандра дернула хвостом к своей зияющей черной пасти и, с деликатностью аристократической дамы отщипывающей кусочек креветки насаженной на палочку, она откусила голову ГРоб.

Уилсону наконец удалось прицелиться в саламандру и открыть огонь, но пламя снова нахлынуло и затопило проход. Мучимые и мучители исчезли, поглощенные языками огня, снова став мириадами невидимых жизней, словно создание прохода сделало их резче и они стали видимыми на несколько секунд. Уилсон не понял, попал он своими пулями или нет. Все стало как прежде. Огонь, золотые надписи под ногами, намеки на движения. Все показания приборов снова стали бесконечными. Он был сликом потрясен, слишком ослаблен, чтобы закричать, но рассудок его был чист и этот рассудок вопил. Он продолжал видеть, как кровь ГРоб прыскала с рыла саламандры из порванных шейных артерий, образ вызывал тошноту и обрел в памяти лоск извращенной сексуальности. Он хотел потратить то, что осталось от его времени, в поисках этой саламандры, выследить ее в Мире Аллаха и уничтожить. Он пылал гневом, но воля его находилась в ошеломлении, не соответствуя этой обязанности, и, постояв немного, достоточно, чтобы почувствовать неудобство, он спотыкаясь снова двинулся вперед, с сжатым сердцем, пытаясь стереть видение ее смерти, справиться с утратой, невозможный труд, ибо он не был уверен насколько сильно он потерян. Мера его горя казалась чересчур щедрой, и он подумал, что должен горевать и за себя тоже, о том, что он вскоре потеряет, хотя это самый простой из возможных путей — не глядеть пристально на вещи. Его вера была потрясена и восстановление ее должно стать его приоритетом. Наверное, думал он, надо венить веру ГРоб. Наверное, ее убили из-за сомнений, а не случайно. Наверное, не только его защита оказалась для нее недостаточной, но он и плохо молился за нее. Кругом вина Уилсона, как ни крути, но оправдания хорошо послужили ему, он перевооружил свою веру мнением, что ГРоб просто не смогла отбросить свои старые предрассудки, не смогла повернуть голову по новому.

Он не мог припомнить, глядит ли он в правильную сторону, не закрутился ли он совершенно, когда вел огонь, и не идеть ли обратно к цветам. Он слегка запаниковал, однако головокружение, что он чувствовал, боль и замешательство, они превзошли панику, истончили ее, пока она не стала всего лишь не слишком важным оттенком в его голове. Вера, говорил он себе. Храни веру. Он прошел еще четверть мили. Самую медленную чеверть мили. Воздух стал проблемой. Слишком горяч. Припекает легкие, сушит поверхность глаз. Либо сам огонь потемнел, либо нечто обширное и темное становится видимым за пламенем. Уилсон понимал, что если не это, то он мертвец. Наркота держала боль чертовски низко, но он чувствовал, как она ждет, чтобы прорваться и нахлынуть на него. Охлаждающее устройсво в шлеме делало свою работу. Лицо не сильно обожжено. Но другие устройства перегружены, и ему не хотелось представлять, как он выглядит под скафандром. Он шатался, спотыкался, почти падал, опираясь на винтовку, двигаясь, словно забулдыга ко времени закрытия бара. Словно он выходит из пустыни, умирая от жажды и ковыляя в сторону оазиса. Тень дерева, думал он. Вот что говорил Бакстер. Сначала берег реки, а потом тень дерева. Потом Рай. Ему надо найти тень дерева. Во тьме. Он не мог вернуться к своим мыслям. Аллах. Это единственная мысль, что держит его, и это едва ли мысль, больше заявление, как если бы он какой то будильник с боем и нерегулярно отбивает свое: „Аллах“, звук, все время переходящий в эмоции и идеи, которые не вполене заявляют себя. Чарли. Это имя тоже всплыло разок. Называя его Чарли, означало, что она думала о нем так… и это делает имя более преемлемым. Но он не может позволить себе думать о сладости, что оно подразумевает.