Валерий Шамбаров - Тайна воцарения Романовых

• Название: Тайна воцарения Романовых
• Автор: Валерий Шамбаров
• Издательство: “Алгоритм-Книга”,
• Жанр: История
• Год: 2005

Эта книга — не художественный роман, но и не сухой учебник истории. Автор приглашает Вас окунуться в неповторимую атмосферу XVII века, взглянуть, как и чем жили наши предки. И разворачивает перед читателем яркую и образную картину царствования Михаила Федоровича, когда Россия воскресла их разрухи, энергично развивала экономику и культуру, присоединила огромные территории на Востоке и Юге и в борьбе с многочисленными врагами отстояла свое право на существование.

---

Да, применялись и пытки, и телесные наказания. Более мягкое — батоги, когда секли по спине прутьями. И суровое — кнут, его еще называли “торговой казнью”, так как секли на Торгу — Красной площади (смертные приговоры приводили в исполнение поотдаль от жилых районов, на Козьем болоте). Олеарий оставил описание, как в 1634 г. наказывали 8 мужчин и женщину за подпольную торговлю водкой и табаком. Каждый должен был “обнажить свое тело вплоть до бедер”, ложился на спину помощника палача, обхватив его шею, а тот нагибался, чтобы спина приговоренного натягивалась. И “заплечных дел мастер” бил, каждым ударом просекая полоску кожи… Но разница между Россией и Западом все-таки была. Те же иноземцы признавали, что у русских казнят реже, чем у них. “Преступление крайне редко карается смертью” (Герберштейн). “Законы о преступниках и ворах противоположны английским. Нельзя повесить за первое преступление” (Ченслер) “Никто ради воровства, если при этом не было совершено убийства, не карается смертью” (Олеарий). Причем “немногие из начальников имеют право приговаривать к казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-нибудь” (Герберштейн).

В отличие от западных стран, местное начальство от общины и выше могло применять лишь батоги. Допросы под пыткой имели право производить губные старосты и воеводы, но только по некоторым преступлениям: воровство, измена, разбой, умышленное убийство (убийство в целях самообороны преступлением не считалось). Вора, скажем, полагалось пытать даже если он сознался — не украл ли где-то еще? Уездный воеводский суд мог приговорить и к наказанию кнутом, при этом количество ударов определялось в приговоре и не должно было превышать 30 — больше могло быть смертельно.

А вопросы жизни и смерти находились сугубо в компетенции Москвы. Если дело попадало под соответствующую статью, на местах велось только следствие, а затем материалы и протоколы (иногда — вместе с обвиняемым) отправлялись на рассмотрение царя и Боярской Думы. “Во всей России нельзя казнить человека без постановления верховного суда в Москве” (Маржерет). “И судьи так стеснены в отправлении своей должности, что не смеют решать ни одного важного дела сами собой, но должны пересылать его в Москву в царскую Думу” (Флетчер. О том же — Олеарий, Герберштейн). Царь лично рассматривал апелляции, мог смягчить наказание. Правом амнистии обладала и царица, которая “поступает в этом случае совершенно неограниченно, прощая преступников”. Ко всему прочему даже убийца получал отсрочку на год — должен был каяться и лишь потом отправлялся на казнь. Для людей верующих это было серьезной поблажкой. Опять же за год по случаю какого-то события в царской семье могла случиться амнистия — значит, отмолил, согласился Бог помиловать.

Поэтому, если не выдергивать из контекста цитаты, окажется, что повышенное внимание иностранцев привлекала не “русская жестокость”, а “экзотика”. То, чего не было у них самих. Например, обычай казни мужеубийц. Это, кстати, вовсе не значило, что женоубийцы оставались безнаказанными, из 5 известных уголовных дел 1 четвертовали, 1 обезглавили, 2 после пыток подверглись отсечению руки и ноги, и лишь дворянин Долгов, имевший “смягчающие обстоятельства”, доказанную измену супруги, был бит кнутом и сослан в Сибирь. Но для женщин-мужеубийц существовал древний особый закон, по которому их следовало закапывать в землю по шею, чтобы они пребывали так, пока не умрут. Вот только неизвестно, применялся ли этот закон на практике. Единственным “очевидцем” выступает англичанин Витворт, уже во времена Петра, в 1706 г. — и явно наврал. Поскольку в его рассказе “знатная московитянка”, убившая мужа, прожила, зарытая, целую неделю… в конце ноября! А в реальных судебных делах XVII в. сохранилось 6 подобных прецедентов. Из них в 2 случаях царь приказал ускорить смерть и прикончить приговоренных в первую ночь после закапывания, в 4 им заменили казнь пострижением в монастырь.

А “русский кнут” вызывал интерес гостей из-за того, что в их государствах для аналогичных процедур применялись другие орудия. Но особенно поражало их иное обстоятельство — в Европе знать от публичных телесных наказаний освобождалась, а в России под кнут мог попасть и дворянин, и даже боярин. И Дженкинсон уточняет: “Законы жестоки для всех обидчиков”. Отметим также, что битье кнутом полагалось за преступления (например, за кражу — плюс 2 года тюрьмы), за которые на Западе лишали жизни. Маскевич приводит случай, как в польском гарнизоне в Москве солдату грозил смертный приговор. Но пожалевший его судья Бобовский указал, что они на службе у “царя” Владислава, значит, судить надо по русским законам. И получилось — кнут, чему подсудимый был чрезвычайно рад.

Российская ссылка в Сибирь тоже очень отличалась от европейской ссылки на галеры. Олеарий пишет: “Если кто-либо за оскорбление величества (!) или за доказанные великие его проступки ссылается в Сибирь — что в настоящие дни бывает не очень часто — то и эта немилость смягчается тем, что ссыльному устраивается сносное пропитание, смотря по его состоянию и личным его достоинствам; вельможам при этом даются деньги; писцам даются должности в канцеляриях сибирских городов, стрельцам и солдатам опять там предоставляется место солдат… Имеются, впрочем, примеры к тому, что некоторым подобная немилость послужила весьма на пользу, а именно: в промысле своем и торговле они получили там гораздо большую выгоду, чем в Москве, и достигли такого благосостояния, что, имея при себе жену и детей, уже не просились более в Москву даже по получении свободы”.

Так же, как и на Западе, в ту пору строго подходили к возврату долгов. Не расплатившихся по судебному приговору брали “за приставы” (под домашний арест). Если это не помогало, то, по желанию заимодавца, могли отправить в долговую тюрьму и каждый день ставить на “правеж”, где в течение часа били прутьями по голеням. Это могло продолжаться год. Если за год человек не “вспоминал” о спрятанных деньгах, и не находилось никого, кто внесет за него долг, кредитор имел право забрать его вместе с семьей в холопство. Впрочем, он мог и прекратить “правеж”, убедившись, что должник действительно не в состоянии расплатиться. За своего члена могла заплатить сельская, посадская и т. д. община, прекрасно знающая, что он за человек, заслуживает ли жалости и выручки. По праздникам, в качестве “милостыни”, часто выкупали должников царь и вельможи. Но даже в случае отдачи в холопство это вряд ли было более жестоко, чем бесконечное пребывание в тюрьме или изгнание на все четыре стороны с перспективой голодной смерти.

И к тому же в России человек мог попасть на правеж только за личный долг — сам брал, значит, должен был думать, как отдавать. А вот выколачивания налоговых недоимок, как во Франции или Польше, не практиковалось. Наоборот, как подчеркивал Олеарий, “государь… не желает допустить, чтобы хоть один из его крестьян обеднел. Если кто-нибудь из них обеднеет вследствие неурожая или по другим случайностям и несчастьям, то ему, будь он царский или боярский крестьянин, от приказа или канцелярии, в ведении которых он находится, дается пособие, и вообще обращается внимание на его деятельность, чтобы он мог снова поправиться, заплатить долг свой и внести подати начальству”.

26. ПОЛКИ “НОВОГО СТРОЯ”

За ходом европейской войны следили несколько политиков, пока воздерживавшихся от участия в ней. Ришелье, Густав II Адольф и Филарет. Ришелье ставил своей целью сокрушение Габсбургов и европейскую гегемонию Франции, Густав Адольф — создание шведской “Балтийской империи”, Филарет — возврат земель, захваченных Польшей. Причем планам шведского короля и патриарха способствовали серьезные ошибки Сигизмунда III. С точки зрения национальных интересов Речи Посполитой было бы выгоднее поддержать протестантов, тогда она имела шанс вернуть Силезию, некогда захваченную у нее Габсбургами. Но Сигизмунд пошел по пути, на который его подталкивали иезуиты. Встал на сторону императора. Отряды польской шляхты пополняли армии Фердинанда II, сражались в Германии, Чехии, Венгрии.

Усиливающаяся Россия пользовалась в Европе все большим авторитетом. И трансильванский король Габор Бетлен даже вынашивал проект создания “некатолического союза”, который раздавил бы Габсбургов — а во главе этого союза видел Москву и прислал к царю посольство для переговоров. К идеям венгров Филарет отнесся осторожно, вступать в борьбу за чужие интересы он считал ненужным. Но и не отвергал потенциальных союзников, их обнадеживали, обменивались дружескими заверениями. Оказывалась и реальная поддержка странам протестантского лагеря.

В первую очередь это ощутила Голландия. Близорукое хозяйничанье ее правителей вызвало страшный перекос в экономике. Олигархи ориентировались на развитие своих мануфактур, на роль “всемирных извозчиков” и перекупщиков, на колониальные выгоды, а сельское хозяйство очутилось в полном загоне, нидерландцы жили на привозном хлебе. В войну это сказалось. С суши их блокировали армии противника, а когда войска Тилли и Валленштайна принялись разорять Северную Германию с ее портами, вторглись в Данию, стало совсем туго. В Голландии начался голод. Выручили ее русские, согласившиеся продавать зерно в больших количествах. Испанский агент в секретной записке сообщал: “Надо принять во внимание, что самая большая торговля, которую голландцы ведут теперь и все долгие годы и которую они считают наиболее обеспеченной — это торговля с севером, главным образом с Московией”. А Олеарий писал: “И сами голландцы признают, что несколько лет назад во время большой дороговизны Россия сильно помогла им своим хлебом”.