Леонид Латынин - Праздный дневник

• Название: Праздный дневник
• Автор: Леонид Латынин
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0503-4

Леонид Латынин – поэт и прозаик. Его книги изданы в Европе и Америке. «Ума не приложу, какой оптикой пользовался поэт, чтобы увидеть то, чего не видели даже профессиональные футурологи, – будущее в настоящем? И почему стихи почти двадцатилетней давности читаются взахлеб, словно написаны сегодня? Да и так ли это важно? Куда важнее, что сильный, своеобразный поэтический голос пробился-таки к своему читателю, и не в потомстве, а здесь и сейчас – с книгой жизни в стихе, без которой, убеждена, история русской поэзии ХХ века будет неполной» (Алла Марченко). Книга лучших стихов Леонида Латынина, отобранных самим поэтом. Некоторые стихи последних лет публикуются впервые.

---

Из книги «Сон серебряного века»

* * *

Не беда, что не сразу доходит наш голос до века,
Не беда, что уходим мы раньше, чем голос доходит,
Ведь не сразу священными стали Афины, и Дельфы, и Мекка,
Да и тех уже слава, как солнце, зашла или ныне заходит.

И Пиндара строфа, и слова Иоанна, как лава, остыли,
Усмехнется душа на наивный призыв толмача – «не убий!».
Сколько раз наше тело, и душу, и память убили,
А бессильных убить выручал своим оком услужливый Вий.

Наши дети растерянно тычутся в землю своими губами,
Но и эти сосцы истощили запасы надежды, желаний и сил,
Не спасает уже ни пробитое небо, нависшее низко над нами,
Ни истории миф, ни раскрытое чрево распаханных веком могил.

Все морали забыты, истрачены, съедены и перешиты.
И религией скоро объявят и горький Отечества дым.
Наша жизнь и планета невидимо сходят с привычной орбиты.
Так до наших ли детских забот – быть услышанным веком своим.

6 августа 1965* * *

Ты видишь —
Иду по земле.
Суковатая палка
Мне помогает в пути.
Смилуйся, Боже,
Она устала,
Поставь ее деревом у дороги —
А мне все равно идти дальше.

Ты слышишь,
Как сердце,
Уставшее биться,
Просит покоя.
Смилуйся, Боже,
Останови сердце —
А мне все равно идти дальше.

Земля —
Она тоже устала вертеться.
Смилуйся, Боже,
Останови землю…
А мне все равно идти дальше.

11 августа 1965* * *

Алле Латыниной
в час рождения дочери
Юлии Латыниной

Да простится мне боль твоя,
Что глаза мои видят свет,
Что руки держат перо,
Что думать могу о тебе —
Да простится мне это все…

16 июня 19664

– Разве это искусство, – спросил я однажды у дятла, —
Деревья расписывать клювом упругим?
– При чем тут искусство? – ответил мне дятел, —
Я просто тружусь, семье добывая немного еды…
– И себе, – я громко ему подсказал.
Но мой собеседник, ответом своим увлеченный, меня не услышал.
– …Как эти деревья, растрескав иссохшую землю, —
Витийствовал дятел, —
Гонят к вершинам ветвей и родившимся листьям
Соки земли.
А то, что рисунок моих разрушений
Заставил тебя заподозрить, что я занимаюсь искусством, —
Меня это, друг мой, наводит на мысль,
Что сам ты бесценное время теряешь
На это пустое занятье.
– О господи, что ты! – воскликнул я тут же
И дятла убил,
Подтвердив, что искренне был удивлен,
Когда обвинили меня в занятье искусством.

Теперь этот дятел, набитый трухой,
Стоит, постигая всю пагубность спора во время работы.

5 ноября 1966,Баренцево море* * *

К. И. Чуковскому

Все как положено по штату —
Белы дома и высоки.
Заставы прежнего Арбата —
На дне асфальтовой реки.

Колеса режут и утюжат
Витые лестницы, следы
И дом старинный, неуклюжий,
Меня хранивший от беды.

Все хорошо, все так же минет,
Снесут и эти этажи
И сохранившийся доныне
Обломок пушкинской души…

3 августа 1967* * *

Она кругами ходит, слава,
Она смыкается с бедой,
Она проклятие и право
Быть до конца самим собой.

Она не спросит, где истоки, —
Запишет сразу в мудрецы
И раньше зрелости – в пророки,
И раньше смерти – в мертвецы.

3 сентября 1968* * *

Н. Ильиной

И так в веках – мне плыть, и плакать,
И возвращаться к берегам,
Где гам лесной, и гать, и слякоть,
И крики уток по утрам.

Где парк и дом, снесенный веком,
И симметричен пней расклад,
Как было раньше в царстве неком,
Здесь был разрушен некий град.

Лишь уцелели эти ели
И этот пруд среди дерев,
Да небеса, да звук свирели,
Да детства жалостный напев.

1 октября 1968* * *

П. К. Сумарокову

Казалось, все было некстати:
Знакомство, зима, Кострома.
Тускнели на полках тома,
Начавшие жизнь на Арбате.

Печален апостольский лик
И плесень на бронзе двуглавой.
Как будто владевший державой,
Встречал меня нищий старик.

Встречали пустые глазницы,
Встречали сутулые плечи,
Но речи – нездешние речи!
Но руки – как крылья у птицы!

Он был одинок, не у дел.
Он был за пределами боли,
Оставленный всеми. И доли
Иной на земле не хотел.

Иначе он мерил обиды
И мерой иною – потери.
И заперты наглухо двери,
Открытые настежь для виду.

И лампа в шестнадцать свечей
Мою освещала удачу…
И разве я что-нибудь значу
Без этих негромких речей?..

1 декабря 1969

Письмо в Крым

А. Латыниной

А день подаренный не гас,
И так тебя мне не хватало,
Но небо лишь соединяло
Степями разделенных нас.

И о простор его с разлета
Мы бились. Падали в пески.
И те паденья и броски
Лечили память и работа.

И кто за это нас осудит,
Что дни палим в огне строки?
Да будут боли нам легки,
Да будет нам как есть – да будет!

29 ноября 1970* * *

Последний час потерянного дня,
Меж сном и встречей нáдолго застрявший,
Мой долг, мой выкормыш вчерашний,
Спаси от жалости меня.

Мытье посуды. Ветер за окном,
Не сон, не явь – усердные потуги…
Слова, заоблачные други,
Помыслим вместе об одном.

Поверим – в неизбежность буден,
В кровосмешение стиха
И в то, что речь всегда тиха
У тех, кто миру неподсуден.

28 февраля 1971* * *

Не плыл тот вечер медленно к реке,
Не гнал пастух пестреющее стадо.
Но было сердце и закату радо,
И куполам, темневшим вдалеке.

Застывший пруд асфальтом окружен,
И лип листы шершавы, как ладони.
А мальчик, заблудившийся в Сульмоне,
В московский пруд до одури влюблен.

Еще когда у Понта коротать
Недолгий век, и мерзнуть, и молиться.
А на Арбате чопорные лица
Ему дано прощально понимать.

Играй, труба, за флейтой торопись,
«Тенелла, о тенелла» – ту же фразу,
Какую не сфальшивили ни разу
Моя судьба, любовь моя и жизнь.

1 ноября 1972* * *

Благослови вас свет создавший
И ты, на грани света, век.
Забытый Бог и зверь, уставший,
Как все познавший человек.

Благослови вас увяданье,
Покоя стертые черты,
И мера общая страданья,
И мера общей доброты.

Благослови в года пустые,
Во все иные времена,
И те великие простые
Безумий наших имена.

Я вас прошу, да будьте святы,
Пусть отзовется словом – медь,
Все, что крылато, – то распято,
Так шло до нас, так будет впредь.

26 ноября 1972* * *

Что за мерзостные звуки,
Как от камушка круги?
Кто-то тянет к небу руки,
Слышу: «Боже, помоги!»
Что за хлипкое стенанье?
Сквозь грошовый плоский ад
Хнычет Божие созданье —
Полуптица-полугад:
«Боже, слышишь, виноват».
Хнычет Божие созданье,
Молит, кружится ужом,
То подпрыгнет в мирозданье,
То пульнет в него ножом,
Возле крови вьет круги,
Слышу: «Боже, помоги!»

Дали с милкой по обету:
Не касаться больше тел
Той зимой – как будто нету
И других на свете дел.
Но едва начаться лету —
Первым к бабе подлетел…
Закурю-ка сигарету,
Только спичек больше нету,
Попрошу у мелюзги,
Слышу: «Боже, помоги!»
Сенокос, пора запаса,
Близ соломенных палат
Рисовальщик бросил Спаса —
Полуптица-полугад.
Скомкал, бросив, чудо Спаса,
И хрипит: «Не виноват,
Что в глазах у Спаса ад…»
Набекрень пошли мозги,
Слышу: «Боже, помоги!»

Бьет портной свою зазнобу,
Колет тонкою иглой.
А потом ползет по гробу
И целует аналой:
«Маша, Маня, что с тобой?» —
«Все в порядке, дорогой, —
Машет чучело ногой. —
Все, что сплыло, береги!»
Слышу: «Боже, помоги!»

Жук в канаве чешет лапки,
Дрозд и кошка под кустом.
«Дай, жена, поменьше тапки.
Разберемся, чьи, потом —
Лешки, Гошки ли, Агапки —
Разберемся в них потом, —
Шевеля железным ртом,
Цедит, чавкая с трудом. —
В загсе даден этот дом.
Если даден дуре дом,
Пуще глаза береги,
Нет друзей, одни враги…»
Слышу: «Боже, помоги!»

То ли сам кричу ли, плачу,
То ль кровать моя скрипит,
Я бы мог, а ты – тем паче
Жить в согласье, жить иначе…
Гаркнул медный монолит:
«Век свинячий, инвалид.
Мало крови попил, сука,
Мало выхлестал вина,
Так молчи, чтобы – ни звука,
Впредь гаденышу наука,
Коль осмелился родиться,
Будешь маяться. Как птица,
Каркать. В мерзости плодиться.
Участь в главном решена,
Остальное – дело тела,
Каши, семени, мочи.
Цыц, бунтарь, смотри, молчи,
Трись и тискай, только смело,
Да и то сокрой в ночи,
Если б мог – себе помог», —
Голос вздрогнул и умолк.
Стихли медные шаги…
Слышу: «Боже, помоги!»

9 марта 1973* * *

Ни сентябрем, ни маем не болею,
Не жду листву, не верую в побег,
Но, как земля, я медленно немею,
Опережая говорливый век.

И все же незлобивое желанье
Я сохраню до выхода в тираж —
Минуй меня напористость кабанья
И слово омерзительное – «наш».

1 сентября 1973* * *

Пришли ко мне поля проститься ввечеру,
Пришла ко мне лиса с заморышем своим.
– Продолжим, – говорит, – охотничью игру,
Пока еще твой дом лишь с севера горит,

Пока твой старый сад окутал только дым,
Пока еще стоят в цветенье дерева.
И болен ты – молись! – прекрасно молодым
Дано тебе стареть, но умереть сперва.

Ату меня! Беги, как бегал за щенком,
По кочкам, по лесам, с ружьем наперевес.
Летела дробь в меня, ниспослана курком,
И спас меня твой враг, твой лютый враг – мой лес.

Ну, руку протяни, пугни меня стволом,
Смотри, как мой щенок на твоего похож.
Мы около тебя, мы за твоим столом.
Пугни меня стволом, чего, охотник, ждешь?

Ухмылка хороша, когда жива душа.
Ты чуешь, зверь, мой враг, как лезет дым в окно
И как огонь ползет, нажитое круша.
Наследникам твоим наследства не дано…

И я сказал: – Уймись, прекрасная из лис,
Ты женщина в душе, не женщина умом.
Я болен не всерьез – к глазам моим нагнись,
Из камня и стекла да не сгорит мой дом.

Сгорит всего лишь сад, да книжный склад сгорит,
Цветы мои сгорят, да я еще сгорю.
– Да мы с твоим щенком, – лиса мне говорит.
– Да ты с твоим щенком, – в ответ ей говорю.

Огонь лизнул лицо. Паленой шерсти смрад
Коснулся губ моих и до души проник.
Я дрался как умел, но дрался наугад
И уцелел не сам, а только мой двойник.

Прекрасно пуст мой дом. Прекрасно пуст мой сад.
Лишь рыжей шерсти клок на письменном столе.
Чему-то я был рад. Чему – не помню – рад.
Пустой патрон застрял. Застрял патрон в стволе.

8 июня 1974* * *

В чем же дело? Лишь в июле,
В непогоде, облаках?
В теплой коже, шатком стуле
И опущенных руках?

Может, это показалось
Или все придумал сам:
Ножка гнутая сломалась
В восемь ровно по часам.

Дождь шумел, лупил по крыше,
Бился градом, брякал гром.
Ты сказала: – Только тише,
Слышишь, слушают кругом…

А потом пошли зарницы,
Гром, побрякав, скоро сник,
Струйка тонкая водицы
Протекла за воротник,

Это липы ветви гнули
И дышали не спеша…
Только час жила в июле
Наша общая душа.

24 июня 1974* * *

М. Тереховой

Сад ты мой, больной и белый,
Свет ты мой – на склоне дня.
Жест по-детски неумелый…
Вспоминай меня.

Двор. И выход в переулок.
Вечер долгий без огня.
Лес не прибран, гол и гулок…
Вспоминай меня.

Все неправедные речи.
Речка. Полынья —
Место нашей главной встречи…
Вспоминай меня.

Позабудешь – бог с тобою,
Все у нас равно.
Опускаюсь с головою
В трезвое вино.

Ах, какая там удача
Среди бела дня —
Вечер. Снег. Чужая дача…
Вспоминай меня.

Что за сила мчит нас лихо,
В разны стороны гоня?
Еле слышно. Еле. Тихо.
Вспоминай меня.

10 декабря 1974* * *

Вспышка короткая страха,
Слабой надежды повтор,
Благословляя из праха,
Крестит рука Мономаха
Наш семиглавый простор.

Трубно гудит самолетик,
В небо вперяя крыло.
Грузная мощь библиóтек
Ванек валяет и мотек
Миру и мере во зло.

Тянет Сибирью и дымом,
Пахнет мужицким умом.
Изнемогая за Крымом,
Оставленный Серафимом,
Рушится наш окоем…

21 августа 1974* * *

Что за притча, право, что за наважденье,
Повторенье – гибель или возрожденье?..

Выпускная бала. Школьное прощанье.
Речка Таха. Ели. И – непониманье.

Ни меня, ни мною… А кругом – веселье.
В первый раз из чарки пью по капле зелье.

Золотое зелье – и исчезло тело.
Чьи-то пальцы душу держат неумело.

Предо мною очи – ах, нездешней силы,
Девочка в веснушках повторяет: – Милый.

Но все жестче пальцы, все сильнее хватка,
В седине погасла золотая прядка.

Отшатнулось сердце, и вернулось тело,
Ухмыльнулась ведьма, в ухо прохрипела:

«Мальчик неразумный, вы к себе не строги,
Подводи итоги, подводи итоги».

И опять веснушки в платьице из ситца,
И фонарь под нами, и счастливы лица.

И другие ели, и чужая дача,
Где живу два срока, на себя ишача.

Только бы пробиться и успеха ради
Подороже сбагрить школьные тетради.

Лунная поляна. Стынут ели в белом.
Я и здесь – меж нами – занят важным делом:

Выдумать сюжетец позаметней надо…
Долгожданна встреча, да душа не рада.

Женщина чужая плачет виновато,
Та, что я любимой называл когда-то,

Кружит меня, кружит, плачет и смеется:
– Бросил меня милый, больше не вернется.

Шел ко мне и умер посреди дороги… —
«Подводи итоги. Подводи итоги…»
Я забросил споры и пустое рвенье,
Я боюсь до боли упустить мгновенье.

Я бессмертью верен – хороша октава
И для тех, кто слева, и для тех, кто справа.

Что за злая драма – стук в мою квартиру.
Девочка в веснушках протянула лиру:

– Золотую лиру я нашла у входа,
Пролежала лира в хламе больше года.

Мне в мои пятнадцать все на свете ясно,
Я читала: лира – это так прекрасно,

Но чтоб быть поэтом, надо быть любимым.
Вас считают люди самым нелюдимым.

Я живу напротив – вы один все время.
Без любви, поймите, жизнь – не жизнь, а бремя.

К счастью звал тот голос тихо, без тревоги:
«Подводи итоги. Подводи итоги».

Я шагнул навстречу – пусто на пороге.
Подводи итоги. Подводи итоги.

26 марта 1975* * *

Черной крови выплевывай сгустки
На исходе прекрасного дня,
Осененный крылом трясогузки,
Мимоходом крещенный по-русски
Двоеперстьем воды и огня.

Бедный мальчик шестого десятка,
Раскусивший успеха закон —
Седину выручает присядка,
И спасает от смерти оглядка
До законных твоих похорон.

Суетись и верти головою,
Все, что должен, смотри, не плати.
Справедливость – занятье пустое,
Да отымется вдвое и втрое
Без согласья на нашем пути.

Перемена, опять перемена,
К новой жизни крутой поворот,
Впереди – мировая арена,
А за нею – Святая Елена,
Словно вечер за полднем, грядет.

Так стирай у горячего крана
Черной кровью залитый платок,
Порожденье кино и Корана,
Может, поздно, а может быть, рано
Жэком принятый в должность пророк.

26 июня 1975* * *

Ах, какая капля влаги,
Красной влаги на бумаге
В половине часа ночи,
В половине часа сна.
Подымаем права флаги,
Входим, полные отваги,
Где сияют девы очи
И царит она одна.

Нам – безродным и горбатым,
Плесом выгнанным, Арбатом
Непривеченным и только
Прописавшим в старом доме —
В этом образе распятом,
В этом ангеле крылатом
Открывается вот столько,
Обязательного кроме:
На пол-лейки – два цветочка,
В переводе глупом – строчка,
Словно рыба, вместо глаза
Обращенная хвостом,
В коммуналке – два звоночка,
В книжке титул «Крест и бочка»,
И прекрасная зараза
На кушетке вверх нутром

Отрывается с ухмылкой,
И любовью самой пылкой
Дарят эти причиндалы,
Атрибуты сна и быта, —
Мне, владеющему вилкой —
О, с отвагой самой пылкой —
Как трезубцем в Риме галлы —
Вот собака в чем зарыта.

Мне, следящему глазами
За движеньем с тормозами,
С тормозами мне, любящу
Еле-еле, пальцем в небо…
Только призраки возами,
Но они навстречу сами,
Не кричащу, говорящу,
Пусть шепчащу мудрость мне бы.
И распятая картинка —
От двуперстья паутинка —
Свой печальный опыт кажет,
Пылью пальчики чернит,
Прошлой жизни половинка,
Полунемка, полуфинка,
Ухмыльнется, слово скажет,
В нужном месте промолчит.

«Место главное – в чулане», —
Это присказка в романе,
И не пахнет здесь финалом,
Пахнет мудростью одной:
«Передайте сыну Ване:
Мир замешан на обмане,
Посему в большом и малом
Все кончается войной.

Посмотри на мир пропащий
И на подвиг предстоящий,
В чем ты видишь неувязку,
В чем иной устрой и ход,
Чем мычащий, говорящий,
Пьющий, воющий, скорбящий
Опровергнет ту побаску,
Предъявив наоборот?
Посему не брось старушку,
Здесь поставишь раскладушку,
И от носа вдоль гортани
Сеть раскинет паучок.
Тело бросишь на подушку,
Ноги кверху на кадушку,
И, как сказано в Коране,
Время сядет на крючок.

Нас найдут на нас похожи,
Все прочтут по нашей роже
И останутся в чулане,
Но, конечно, на полу.
На полу, но рядом все же.
Нам покой всего дороже. —
Это присказка в романе,
Но и истина полу-».

Я ложусь без лишней фразы.
Пауки приплыли сразу
И – за дело без затей.
Ах, старанье, ах, сноровка,
Надо ж – точно – полукровка —
В дверь колотятся заразы
И в меня без лишней фразы
Светят светом фонарей.
Тишина под нами тихо
Ткет, как сонная ткачиха,
Полотно «не-раз-берихи»,
Полотно «все напле-вать».

Мыши с шипом, как шутихи,
На поверку – надо ж – лихи,
Нос грызут, хрустят хрящами
И носильными вещами.
Мы молчим, и дева с нами.
Ходит мерно под мышами
Односпальная кровать.

3 июля 1975Воображаемый монолог А. Эфроса, обращенный к Ю. Любимову,3 июля 1975 года

Я кручу не еле тихо педаль,
Он свистит себе в кулак, как в свирель,
А они кричат: «Во дают!».

Собирался я, как водится, вдаль,
Да обрыдла ему канитель,
И позвал он меня в свой уют.

Полюбили мы любовью одной
Ввечерочку выпивать по одной,
В первый раз это случилось в выходной.

Хорошо! Я мешаю кисель —
Он мешает мне прилежно мешать.
«Расцарапай ему рожу!» – кричат.

А весна на дворе и капель,
И погода хоть куда, твою мать,
И сосульки по асфальту бренчат.

Я сказал ему: «Ты не мешай!»
Он ответил мне: «Вонючий лишай,
Ты мешанья меня не лишай».

А кругом уже содом или гам,
А кругом уже и сопли, и свист,
А кругом уже канаты висят.

И на музыке, приставленной к ногам,
Наступленье барабанит солист,
И в копытца сто стучат поросят.

Я сказал: «У меня, брат, дела».
Он сказал: «Тебя вошь родила».
Я сказал: «Не гложи удила».

И пока я о том говорил,
Убеждал его нас пожалеть,
Уговаривал не тешить партер,

Кулаками он меня молотил,
Опускал мне на голову медь,
Бил то чем, то ногой, например.

«Ах ты, сука, – говорил, – миролюб, —
И вонзался ботинок меж губ, —
До чего ж ты, паскудина, глуп».

Я ему отвечал: «Ты не злись,
Стыдно видеть себя в дураках,
Никогда я, мол, не был шутом».

«Это жизнь», – говорил он – и хлысь!
Хрясь! – чем попадя было в руках,
То плечом, то клыком, то пинком.

«Ты же брат, – шевелился кадык, —
Разберись, – шепелявил язык. —
Не срамись перед нами, срамник».
……………………………..
Тихо плывет лодочка,
Где-то гремят громики,
Тело не шевелится.

Без меня пьется водочка,
Без меня строят домики,
И мука без меня мелется.

Я судьбе своей всевышней не рад,
Что я в мире, не хотя, натворил? —
Коль другого убил, говорят, —

Воскресенье свое погубил,
Не могу я помочь тебе, брат,
Я есмь червь – не пророк Гавриил.

Я бы место свое уступил,
Где и совесть, и смерть белы, как крахмал —

Да пророк мою дверь на засов закрыл,
Да повесил замок, да гвоздем забил
И меня пинком от нее прогнал.

3 июля 1975* * *

Закутай мне плечи, закутай,
Свяжи меня крепким узлом,
И буду я счастлив минутой,
Добром обойденный и злом.

Ну что же ты медлишь и тянешь,
Не стукнешь в закрытую дверь?
Рябиной за окнами вянешь,
Совсем ослабев от потерь.

Неужто закончены страхи,
Не встретиться больше уже?
Неужто измучены пряхи
На нашем шестом этаже,

И больше не крутятся нити,
Свивая нас в парную прядь,
И больше не выказать прыти
В умении брать и терять?

И только всего и осталось —
Припомнить сквозь быт и дела,
Как прошлое нежно сломалось
И нити судьба расплела.

10 ноября 1975* * *

Вступленье. Середина. Эпилог.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок.
– Мне с вами невозможен диалог.

Но вы – и хлеб, и кров моих детей.
Владельцы вод. И рыбы. И сетей.
Но вы – вверху на каждый мой прыжок,
И в ваше ухо вставлен мой рожок.

И все же, вновь распластанный у ног —
Не одинок – и трижды одинок.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок.

– Мне с вами невозможен диалог.

6 января 1976* * *

Отпраздновав последнюю победу,
Не дотащась до первых рубежей,
Сажусь в вагон и в город мертвый еду —
А может быть, мне кажется, что еду, —
С женою общей местных сторожей.

И в болтовне, раскосой и румяной,
В пусканье слов на ветер из окна
Я вижу вдруг, что в бабе этой пьяной —
Не от вина, от слов случайных пьяной —
Моя душа, представь себе, пьяна.

И что с того? За ней – десяток ружей,
Все в два ствола, и палец на курке,
И город твой – за вьюгой и за стужей,
Тот город твой – в душе твоей недужей,
И вся она в твоей лежит руке.

Что говорить, что выхода не видишь,
Священен град, надежны сторожа,
Так, может быть, не доезжая, – выйдешь,
Ты с ней в руке на полустанок выйдешь,
От холода возникшего дрожа.

А как же ты и с долгом, и с раскладом,
Великодушьем сумрачным твоим?
Но то – потом, сначала ты за складом,
На банках с розоватым маринадом
Вот этой потаскухою любим.

Сначала – ночь и сонный полустанок.
Сначала – свет, бегущий из ночей.
Сначала – жесть заржавленная банок,
Сначала – та судьба – судьбы твоей подранок
И свет звезды по роже из очей.

Еще не поздно – есть на свете кассы,
И поезда уходят каждый час
Туда, где ты, избранник божьей массы,
Король и маг продажной этой трассы,
Один из тех, а не один из нас.

Но мертвый город тоже не из малых,
И у него законные права,
И ты везешь счастливых и усталых,
Любивших на перронах и вокзалах,
Засунув их, как пальцы, в рукава.

1 августа 1976* * *

Собираться пора уже скоро
Сквозь таможенный строй за кордон,
Где такое раздолье простора
Для души, и полета, и взора,
Где нас ждет не дождется Харон.

Нас таможня обшарит надежно,
От души до карманов и плеч.
Ей, таможне, обшарить несложно,
Пропустить ничего невозможно,
Что от тленья дано уберечь.

Не присвоят надежды и встречи,
Память белых и черных ночей,
Все твои домотканые речи,
Что подстать и шуту, и предтече,
И еще полдесятка речей,

Заклинанья, желанья, примеры,
Серебро из курганов седых
И начало неведомой веры,
Где и волки, и жертвы их серы,
А законы верны для двоих.

Лишь одно эти точные руки,
Эти пальцы умелых кровей
Не пропустят ни в жесте, ни в звуке,
Ни в любви, ни в ремесленной муке
Не пропустят они, хоть убей, —

Это – малую толику света,
Это – малую каплю тепла,
Чем с зимы и до самого лета
Еле-еле, и все же согрета,
Просто женщина, просто жила.

26 января 1977* * *

Так бережно, как вы меня любили,
Так ласково, как вы смотрели вслед,
Смотрю на вас и спрашиваю – были
Те наши дни? Мне отвечают – нет.

Был просто час, когда душа светила
Всем, кто глаза навстречу подымал.
Я говорю: – Ведь ты меня любила?
– Нет, не тебя, а ты не понимал.

Был просто час, была одна минута…
Так к солнцу степь выходит по весне.
Так все равно принадлежать кому-то…
– Раз все равно – принадлежите мне.

– Ты не поймешь, кому была удача
И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача…
– Я был с тобой.
– А я – одна была.

22 мая 1977* * *

Н. Эйдельману

Он уходил, уверен в правоте, —
Все по закону чести и отваги,
А то, что Александр марал бумаги,
Отражено на мраморной плите.

Он уходил, удачей осенен.
И позади счастливая развязка,
Веселой лени выгодная встряска.
Героем дня. Беспечен и влюблен.

Он уходил, Россию сокруша,
Удачливей в тот час Наполеона,
И женщины вослед ему влюбленно
Взирали, от восторга не дыша.

Ну хорошо – свет мстил поэту так,
Французский мальчик свету был послушен —
Но кто-нибудь ведь был неравнодушен
К стиху, к судьбе или охоч до драк?..

Он уходил свободно, свысока
Взирая на заснеженные дали.
И в грудь ему ствола не упирали,
Ничья к курку не вздрогнула рука.

7 июня 1977* * *

Шел, окруженный праздною толпой,
Был вид его и сумрачен, и беден.
И было далеко до славы и обеден,
А близко было до любви слепой.

Но, как они, он жалок был и слеп,
Но, как они, – жесток и фанатичен.
Своею смертью в смерти ограничен,
Своей судьбой – в избранности судеб.

Так незаметно к озеру пришли;
Смеялись дети, плакали старухи,
Везде следы погрома и разрухи,
Но средь камней шиповники цвели.

И он прошел сквозь тернии к воде,
И кровь свою смешал с прозрачной влагой
С такой спокойной доброю отвагой,
С какой вчера держался на суде.

Собаки, люди, жажду утоля,
Расселись на развалинах по кругу.
Он встал, спиною обращенный к югу,
Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.

И так сказал в умолкнувший партер:
«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.
Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,
И вечною подачкой полумер.

Лишь нищий духом, мыслью и мошной
Поймет меня и в равенстве успеет.
Иной другой дышать и жить не смеет,
Все началось с войны и кончится войной.

Всех, кто не с нами, вырежем до дна
И выровняем судьбы перед Богом.
Пусть каждый будет раб в значенье строгом
Теперь, во все и присно времена».

И повернулся к солнцу не спеша.
Собаки, люди тронулись по следу.
И, ты подумай, одержал победу,
И нищей стала плоть, и нищею – душа.

И только тот, с насмешливым бельмом,
Смотрел на сброд с развалин храма,
Как шел пророк, стреле подобен, прямо,
Одним добром и верою ведом.

14 июня 1977* * *

День прожив, возвращаться к итогу —
Все равно, что вернуться туда,
Где молились горячему Богу
Ныне мертвые города.

И бренчать милосердия сдачей —
Все равно, что забыть о труде,
И возиться с задрипанной дачей,
Полусползшей к весенней воде.

Все же пусто в кармане вчерашнем,
Даже если он плотно набит,
Что сказать позапрошлым домашним
Мне на их укоризненный вид?

Что наступит – еще непонятно,
А наступит, приму ли вполне,
День грядущий глядит виновато,
Дню минувшему равен в вине.

22 октября 1977* * *

Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,
Когда выходит ночь на небо, не спеша,
Причастность ли судьбе минутной обнаружу,
Когда не говорит, а молится душа.

Когда повремени – и вслед забудешь слово,
И только позови – надвинется покой,
Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,
Текущий под землей невидимой рекой.

И в нем купай коня и женщину открыто,
И с виду утони, уверив близких в том,
А сам потом ступай по краешку зенита
Дорогою любой, ведущей в отчий дом.

И будет день и час, и красный конь прискачет
И грянет о порог железным каблуком,
И пусть с его спины дитя зовет, и плачет,
И в шею бьет коня бессильным кулаком.

Они теперь твои, они твоя забота,
Легко их потерять и никогда – вернуть,
Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,
Пока еще ничей лежит, дымяся, путь.

Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,
Животное гони, но не сходи с ума,
Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой,
Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама.

4 ноября 1977* * *

Как же биться было рано
И усердствовать в труде.
Не читай, Иван, Корана,
А иначе быть беде.

Не лишай себя порока,
Замышляя чин большой, —
Жить учиться у Востока
И легко кривить душой.

Виждь подобье и поддержку
В псе, виляющем хвостом,
Выдавай ферзя за пешку
И игру – за жизнь потом.

Был стакан. И нет – осколки.
Свет пронзает, как стекло.
Было время треуголки,
Было время. Истекло.

Истекло? Куда? В посуду.
Истекло зачем? Затем.
Время нынче самосуду
И осколки – тема тем.

Не читай, Иван, Корана.
Пса приблудного пои.
Две версты до Тегерана,
Где ровесники твои.

21 декабря 1977* * *

Весь мир – причина
Стиха и прозы.
Горит лучина,
Трещат морозы.

Замерзла речка,
Замерзла птаха.
Погасла свечка,
Лучина, Таха.

Ничто на свете
Не минет тлена.
Прошла Мария,
Пройдет Елена.

Что после света?
Что после праха?
– Опять Мария…
Елена… Таха…

22 декабря 1977* * *

В. Скуратовскому

Остывает свод небесный —
Холода.
Нынче речи неуместны,
Господа.

Те возвышенные речи
Хороши,
Если бронза, если свечи…
Две души.

Если голос дан от Бога,
Если честь.
И в грядущее дорога
Тоже есть.

«Дили-дон» – бокалов пенье.
Нынче май.
Скоро пост, потом Успенье,
Дальше – рай.

«Дай, любимый, погадаю!»
– Погадай.
«Я сегодня умираю».
– Умирай.

Год семнадцатый за гробом
Побредет.
Наша гордая Ниоба —
Этот год.

«Дили-дон» – еще немножко
Мне налей.
Лица белые в окошке
Фонарей.

И октябрь в окно стучится,
Прост и прям,
Пожелтевшею страницей
Телеграмм.

«Дили-дон» – заупокойный
Звон и бой.
Если можно, то достойно,
Милый мой.

Если можно, то немного
Погоди.
Обрывается дорога
Впереди.

Остывает свод небесный.
Холода.
Дальше речи неуместны,
Господа…

22 декабря 1977* * *

Когда метель стемнеет за окном
И Божий свет исчезнет и растает,
Приходит женщина, потом
Ее партнер лениво прилетает.

И мы втроем садимся за чаи,
Не спим, молчим и курим папиросы,
И вот уже ответы не мои
Идут на ум не на мои вопросы.

Они враги, они уже давно
Не ищут то, что мне необходимо, —
Понять, зачем постелено сукно,
И всё в слова легко переводимо.

Сидим и пьем – лениво, не спеша.
Чужой ему, я для нее – забава,
Зажата с двух сторон моя душа —
Ошую он, она, как должно, справа.

Но иногда она коснется головы,
Губами тронет у меня запястье,
И я пойму, что на краю Москвы
Возможно незатейливое счастье.

И целый век продлится этот миг,
И хмыкнет он, и оторвет за косы,
И скажет: – Цыц, бездарный ученик,
Ответь сначала на мои вопросы.

И потечет беседа не спеша —
Лицом об стол рука меня замесит.
– Вы совратите, баба, малыша, —
И ей шлепок рука его отвесит.

Урок второй начнется, только чуть
Я вытру кровь и глаз набрякший глянет:
Руки моей коснется тихо грудь,
И в ней тугая плоть засохнет и завянет.

И черный глаз, раскатисто смеясь,
И белый клык мою проколет кожу:
«Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь,
На зеркальце», – и им ударит в рожу.

«Ты посмотри внимательно сюда —
Здесь бородавка, значит, ты – бесенок,
Здесь вместо глаза тусклая слюда,
Красавец мой, ты толст, как поросенок».

Я закричу, я встану тяжело,
Я зрелый муж, старуха – только дева,
И мне плевать на ваше ремесло,
И той, что справа, и того, что слева.

– На, дуралей, – партнер ее швырнет
Мешок костей на простыни из ситца,
И я сдаюсь, и здесь невпроворот,
Где каждому подняться – мне разбиться.

Потом грехи, чем совесть тяжела,
Они, глумясь, подробно перескажут,
Всех соберут, с кем жизнь меня свела,
И каждый грех собравшимся покажут.

И с кем и как подробно повторю —
Мгновенья счастья, подлости минуты,
При всех о них опять проговорю
Слова хулы, что говорил кому-то.

Увидев гнев и слезы – не умру,
Но чтоб не видеть мне людей и мира,
С глазами кожу медленно сдеру,
Как скатерть со стола во время пира.

Сквозь боль и стыд услышу только смех,
Да крыльев шум, да шорохи, да вздохи…
И суд людской – не первородный грех —
Начнет отсчет неведомой эпохи.

6 января 1978* * *

Невесома, немыслима, неопалима,
Безобразна, груба и жалка,
Но однако – не выстрели мимо,
Незлобивого бога рука.

Да, некстати, да, противу меры,
Да, вокруг и внутри – жернова,
Да и судьбы – всего лишь примеры,
Что усталость верховно права,

Да, убоги счастливые лица,
Разум прав, ненасытно трудясь,
Но без этого вдруг прекратится
Смерти с жизнью надежная связь.

Все растает в бесплодном потоке,
В этом важном скольженье струи…
Пусть сомкнутся тяжелые топи,
Ненасытные губы твои…

19 марта 1978* * *

Мы связаны бываем с целым светом —
Листком бумаги, ниткой телефонной
И детскою игрой в любовь и долг.

Но вот приходит время расставаться,
И нити рвутся с треском или тихо,
И кажется, ничто уже не тронет
Твоей души – ни искренность, ни право
Убить тебя реально или в мыслях.
Живешь в лесу и ходишь за грибами,
И ловишь рыбу даже равнодушно,
Забыв, что у нее, быть может,
Подобная твоей, угрюмая и нежная душа.
Отрезав голову, и выпотрошив рыбу,
И вылив на железо масло,
Что привезла тебе печальная курсистка,
Застенчиво на нежность намекая,
Еще когда ты был свободен,
Не всунут в одиночество,
Как голос в тело, как гвозди в банку из-под краски,
Как мышь по шею в мышеловку,
Как скальпель в глаз и как в кулак змея.
Однако же, вернемся к сковородке.
Зажарив рыбу на шипучем масле —
Полезной памяти курсистки,
Ты вытащишь из банки из-под краски
Хорошие и правильные гвозди
И, обкусав, конечно, не зубами —
Кусачками округлые головки,
Вобьешь их в стену.
Для чего же рыба?
Конечно же, для силы.
Хороший завтрак прибавляет силы.
Но главное – сумей не переесть.
Потом восстань, помой посуду
И, разбежавшись, стукнись головою,
Но если смел, полезнее – лицом
Об эту стенку. И когда железо
Войдет в твою расколотую плоть,
Ты, как и я, сумеешь ощутить
Живую связь тебя и мира,
Конечно, если гвозди
Уже успеют заржаветь от влаги —
В лесу ее всегда намного больше,
Чем в городе, напичканном теплом и духотой.
Так, если ржавчина, считай – пришла удача.
Побившись головой или лицом
Об эти гвозди,
Иди живи, и пусть гниет лицо,
И вот когда слепой, в коросте,
В хлопьях гноя, ты закричишь,
Не выдержав гниенья,
Сумеешь ощутить, с какою силой
Твоим несчастьям сострадает мир,
Умри потом спокойно. Не забудут,
А будут говорить:
Он просто глуп,
Не стоило так биться головою,
Не только что лицом,
Смотрите, ничего не изменилось…
Ты им не верь и не печаль души.
Как воды, загорожены плотиной,
Когда-нибудь весной сумеют путь найти —
Внизу ли, сбоку ли, а может, через край перевалив, —
Когда-нибудь, но выйдут за пределы водоема
И проведут свою полезную работу.

Так твой поступок незаметно
Для их ума
Изменит их и жизнь, и представленье,
О том, как следует и жить, и поступать,
И даже, к счастью,
Изменит жизнь неверующих в это.
Но какова механика влиянья
И в чем секрет, и сам я не пойму.
Но станет мир щедрей на состраданье,
И никакая сила помешать не в силе
Забытой боли сделать милосердней
Живущих после нас
И вслед за нами.

20 марта 1978* * *

Как летний вечер душен и протяжен,
И потным жаром тянет от камней,
Да, путь земной недолог и продажен,
Так человек на кол бывал посажен,
А вот за что – всевышнему видней.

Не умирал, в сознанье пребывая,
Сквозь боль смотрел туманную окрест —
А сквозь нее земля плыла кривая,
Каленая, сквозная и живая,
Похожая на чашу, а не крест.

И первый день толпа еще глазела,
Хоть скорбный вид ее не веселил,
Как хорошо и плавно гибло тело —
Оно еще жило, оно уже летело,
Да, на колу, без примененья крыл.

На день второй заела ждавших скука.
И то – прождали сутки с небольшим.
– Молчит, – сказали, – надо же, ни звука,
Смотреть и ждать бессмысленная мука, —
И разошлись, растаяли, как дым,

Дым от костра, от спички, от пожара,
Дым от судьбы, от истин, от времен,
Дым от сгоревшего земного шара,
Дым юности, любовного угара,
Дым выцветших хоругвей и знамен.

На третий день сломило тело волю.
И мир, как дым, растаял из очей,
Живой внутри себя, он жил, еще позволю
Сказать, что выбрал сам указанную долю,
Единственный средь них, ненужный и ничей.

И девочка – зеленые сапожки,
От сытости похожа на слона,
Швырнула камень хоботком ладошки,
Движеньем гибким, как походка кошки —
Да жив ли он, и метка ли она?

Конечно, как стрелок закваски экстра-класса,
Как мастер мастеров-ухватки-хоть-куда,
Ударил камень в грудь, ускоренная масса
Пустила кровь, достигла даже мяса —
И дальше в путь, как по камням вода.

И он вздохнул и мир увидел снова,
И счастлив был, что жизнью наделен,
Дымил закат, что было так не ново,
Не без него – и то была основа,
Что нежен был его разумный стон.

29 мая 197839

Оборвана нить, и надеяться только на чудо
Осталось судьбе и особой закваски строке.
И чашу поднес и уже прикоснулся губами Иуда,
И плата за это зажата в его кулаке.

И крест натирает плечо, и простуда глаза наслезила,
Какая работа – исполнить искомый завет.
Уже и копье подымает в сверкающем шлеме верзила —
Вот сердце стучало, надеялось. Вот его нет.

Теперь, отстрадав, и не худо подумать о страхе,
Который осилило сердце в последний момент.
И мертвому телу приятна шершавая шкура рубахи,
Приколот к кресту, как к столу под ножом пациент.

А ну как не выйдет затея с твоим воскрешеньем,
Волнуется Бог, и волнуются, маются мать и отец.
И все же – о чудо! – верховным и умным решеньем
Ты встал и идешь, и летишь надо мной наконец.

Но время проходит, и эта иссякла развязка.
Бессмертных судьба для имеющих смерть – не урок.
Ни ада ни рая, лишь в Риме покоится мертвая маска,
Которую там обронил улетающий в небо пророк.

5 марта 1979* * *

Предугадать нетрудно, и давно —
Я вижу смерть с лицом белее мела,
Она ко мне сквозь грязное окно
Все приближает стынущее тело.

И день придет, настанет этот срок,
Когда, обняв озябнувшие плечи,
Я повторю бессмысленный урок,
Связав слова в бессмысленные речи.

Я совлеку лохмотья и сомну,
И ляжем мы, любя оледенело
И поздний час, и раннюю весну,
И по земле развеянное тело.

Как хорошо, что это навсегда,
Что ты моя, что время бесконечно
И вниз скользит полынная звезда,
Как мы теперь – и круто, и беспечно.

11 апреля 1979* * *

Кружится синий лист, дрожит сухое тело,
Колеблется трава, – лишь ветер недвижим,
Как хорошо лететь, не ведая предела,
И знать, что этот лист мы музыкой кружим.

Как хорошо лететь и падать, тихо тлея,
Как тает снег, и лед, и жизни нашей срок,
А мимо – сон, и явь, и лунная аллея,
Где шепот, и шаги, и птичий голосок.

Где некогда рука любила верно руку,
Где никогда для них не кончится тепло,
И вот они живут, опередив науку,
И та же птица к ним клонит свое крыло.

Да осенит их день и этой жизни тленье,
Да осенит их ночь и сохранят века,
Рука лежит в руке последнее мгновенье…
Мелькнули жизнь и свет… – в руке лежит рука.

19 апреля 1979* * *

А. Латыниной

Покуда боль не одичала
И не кончается добро,
Мы начинаем жизнь сначала,
Мы начинаем все сначала,
Что, может статься, и старо.

На склоне дней, горы на склоне
И где-то возле сорока
Опять тоскуем на перроне,
Мелькнет ли вдруг в пустом вагоне
Тебя узнавшая рука.

И день мелькнет, и вечер прежний
Так не похож и так похож,
И что с того, что безнадежней
Дорогой той же, но безбрежней
От смерти медленно идешь.

Устань, душа, ведь ты остыла,
Как солнца круг, сошедший в даль.
Не ново то, что с нами было,
Но ново то, что это было,
Вот слишком кратко – это жаль.

Так начинаем жизнь с начала,
Жизнь без начала и конца?
А может быть, не так уж мало —
Друг с другом сомкнутых устало
И две руки, и два кольца…

31 июля 1979* * *

Вбирая все в себя – и ход звезды, и пробу
Раздавленной души осмыслить свой удел,
И ту в самом себе таинственную злобу,
Что мог смирить, но вон исторгнуть – не сумел.

И ход червей земли, и пенье птицы, рьяно
Стремящей плыть туда, где воля и полет,
Вбирая все в себя – и вещего романа
Пропахший пóтом глаз – картонный переплет.

Вбирая смерти знак и рода продолженье,
Отечества раздел, единство чуждых рас —
Я все тебе отдам, мое самосожженье,
В далекий или нет нерукотворный час.

Я движим Богом был, но кончилась дорога,
И позади рубеж истории и дней,
Где ветхий крест стоит сутуло и убого,
Чем дальше путь вперед, тем менее видней.

И мало проку в том, что Бог во мне всевышен,
Когда народов тьма, но ни в одном – души,
Лишь только их язык да может быть услышан
И в римской и в иной, владимирской, глуши.

Вбирая все в себя – и холмик неказистый
С поваленным крестом последних мужиков,
И этот путь вперед, губительный и мглистый,
Как самолет к земле – без крыл из облаков.

И разум мой, больной от будущего света,
И долгий тяжкий груз, как опухоли рок.
И этот страшный дар грядущего поэта,
Который я убил, но победить не мог.

3 января 1980* * *

На добро отвечаю добром,
Равнодушьем на зло отвечаю.
Я любую судьбу примечаю,
Постучавшую бережно в дом.

И в столице, и в самой глуши
До последнего слова и дела
Я с любым, кто не предал души,
Своего достигая предела.

В этой жизни еще наугад,
В этой жизни короткой и тесной,
Никому до конца не известной,
Только имени доброму рад.

Слишком малый нам выделен срок,
Чтобы, меря бессмертием годы,
Злу ответить я чем-нибудь мог,
Не нарушив законы природы.

27 марта 1980* * *

Г. Гачеву

Власть вертикали слишком велика,
Чтоб твари уподобило нас бремя
Забот и бед, чем медленное время
Гнетет к земле нас долгие века.

Я вверх расту, и корни не в земле —
Они туда, за облако и вьюгу,
Скользят винтом по сумрачному кругу,
И пропадают истины во мгле.

Ты дерево рукою погуби
И вырви вон с корнями – глянет яма.
Сруби меня – и в небе будет яма,
С корнями неубитыми в глуби.

6 июня 1980* * *

Владимиру Сидорову

Все пройдет, все растает в тумане,
На коне пролетит, как весна.
И опять тишина на кургане,
Где недавно гремела война.

И леса облетают поспешно,
И река остывает в ночи.
И, прощаясь, кричат неутешно,
Собираясь в ватаги, грачи.

Все пройдет, и растает, и сгинет,
Заметет и дорогу, и след.
Только солнце меня не покинет,
Не ослабит спасительный свет.

Только женщина в ласке прощальной
Не обманет и будет щедра,
Только век мой, больной и печальный,
Осенит нас крылами добра.

Вяньте, травы, и мерзните, реки,
Облетайте покорно, леса.
Покрывайтесь морщинами, веки,
И старейте, друзей голоса.

Изменяйтесь, знакомые лица,
Превращайтесь, деревья, в кремень,
Пусть к закату устало стремится
Каждый век, каждый час, каждый день.

Все равно среди рая и ада,
Средь ночной нестареющей тьмы,
То ли веры мерцает лампада,
То ль горим еле видимо мы.

5 августа 1980* * *

Судьба подарила удачу:
Восточной окраины час,
Фанерную хрупкую дачу
И в ней – пролетающих нас.

На звук голосов невозможных,
На зов вне забот и земли,
Отторженных, мудрых, безбожных,
Что выжить случайно могли.

И пусть тебя нету со мною,
Ты – только московская тень,
С улыбкой своей неживою
Слетевшая в призрачный день.

Четыре часа перелета
Для памяти святы давно,
В которую сеет забота
Надежды живое зерно.

Мне больно и счастливо разом,
Судьбу, наважденье, реши…
Как жалок блистательный разум
При сумрачном свете души.

2 мая 1981,Алма-Ата* * *

Ты покапризничай, я потерплю,
Я поболею, а ты полечи.
Я понемногу украдкой коплю
Даже тепло от горящей свечи.

Сколько дано, сколько на нет
Шло и сошло судеб и дат,
Сорок за что выпало лет,
Встречей за что был я богат?

Вправо пошел – вижу обрыв,
Не одолеть с виду его,
Полз, переполз, выбрался – жив.
Глянул назад – нет ничего.

Влево свернул – горы кругом.
Еле прошел, глянул – холмы.
Прямо шагнул – каменный дом,
В нем, как в тюрьме, бедные мы.

Свечка горит еле, темно,
Воздух промерз, камень продрог,
Смотрит с небес прямо в окно,
Может быть, лес, может быть, Бог.

Может, недавно, а может, давно.

Нежно цветет рядом герань,
Скоро рассвет. Сплю и не сплю.
Гаснет луна, ранняя рань…
Я потерплю… Я потерплю…

15 октября 1981* * *

В. М. Василенко

Я напьюсь живой воды,
Защищаясь от беды.
Мостик шаткий перейду
В приснопамятном году.

Листьев веер наберу
И начну свою игру.
Карта клена бьет напасть,
Лист осины счастью в масть,

Ивы цвет осилит страх
С белой пеной на губах.
Подойдет к концу игра,
Умирать, скажу, пора.

Лесу в пояс поклонюсь.
В жизни грешной повинюсь.
Под ракитовым кустом
Поселюсь в последний дом.

Через вечность напрямик
Будет течь живой родник.
Может быть, когда-нибудь
Он в мою прольется грудь.
И вернет опять в игру.
…Если весь я не умру…

15 октября 1981* * *

Любовь – это страшное чудо,
Смертельно его торжество,
Вот выживу и позабуду
Свинцовое счастье его.

Мы, к счастью, болеем не часто,
Чем хочешь чуму назови,
По паре на вечность, и – баста,
И хватит об этой любви.

Пусть жены рожают бесстрастных,
Пусть множится род без чумы,
Разумных рожают и властных,
Холодных, как камень тюрьмы.

И если засветится чувство
В безумных от счастья глазах,
Да здравствует ствол и искусство,
Всесильный, всевидящий страх,

Что счастье размажут по стенке,
Что душу развеют во тьме,
Что спрячут в железном застенке,
Как в тигле, расплавят в уме.

Тогда только жизнь и возможна
На этой земле не на миг.
И истина та непреложна —
Твердит полумертвый двойник.

19 октября 1981* * *

Привыкаю к коридорам
Без шагов и суеты,
Даже к воздуху, которым
В такт со мной дышала ты.

Привыкаю к предстоящей
Долгой солнечной зиме,
К жизни, с виду настоящей,
С болью мертвой на уме.

Привыкаю круг за кругом,
Шаг за шагом, не спеша,
Ты была мне верным другом,
Мой двойник, моя душа.

Привыкаю, как деревья
Привыкают к холодам,
Как старинные поверья
К строчкам книг и телеграмм.

Привыкаю неизбежно
И во сне, и наяву.
Так деревья листья нежно
Опускают на траву.

Понемногу каменею,
Смерти здешней не боюсь,
Привыкаю как умею,
Дальше – лучше научусь.

Из тумана утром рано
Светит желтое жнивье.
И болит святая рана —
Сердце глупое мое.

23 октября 1981* * *

Узнал – не умер, не сошел с ума,
Не вбил в висок назойливый свинец,
Не сжег судьбы и не спалил дома,
А просто стал свободен наконец.

Лишь в первый раз я сердце раскачал,
Чтоб лопнул шар, кровавый, как ракета.
Я каждый день как судный день встречал,
И дожил вдруг до нового завета —

Беги людей, коль хочешь уцелеть,
Не требуй с них ни истины, ни платы,
Уходит все, лишь остается медь,
В которой мы предавшими распяты.

Чем ближе ты, тем кара тяжелей,
Тем беззащитней перед каждой тварью,
Но ты живи и сердца не разлей
На тротуаре теплой киновáрью.

Ты их люби, прощая до конца,
Предавшую не оставляя душу.
Коль не случилось кары от Творца,
Я тоже их за это не разрушу.

Всей самой белой памятью своей,
И черною – дотла и без остатка —
Жалей людей, воистину жалей,
Всю жизнь жалей, и медленно, и кратко.

20 ноября 1981* * *

Дорогой мой, родной обыватель,
Мой помощник и мой господин,
Потребитель и мой наниматель,
Современник до самых седин,

Неподкупный, непереродимый,
С кем мы связаны общей страной,
Обывай понемногу, родимый,
И владей на здоровие мной.

Потому что когда-нибудь всё же,
На просторе безумной Москвы
В незатейливой бронзовой роже
Мы сольемся с тобою, увы…

4 апреля 1982* * *

В этом мире одиноком
Без начала и конца
Разминулись ненароком
Два серебряных кольца,
Два греха и два рассвета,
Две надежды, два тепла,
А вверху – ночное лето
Плещет в сонные крыла.

Возле самого зенита,
Неподвижна, как луна,
Легким облаком прикрыта,
Тень бессмертия видна.

19 апреля 1982* * *

А. Парщикову

Мы жили больно дни и годы,
И бездны желтый голосок,
Не раз, пронзив глухие своды,
Стучался медленно в висок.

И отнимал такие силы,
Такие лучшие дела,
Что храм таинственный могилы
Не принял грешные тела.

И вот живем, почти бессмертны,
Смерть пережив в душе не раз,
И мысли, тусклы и инертны,
Не покидают тускло нас.

Но эта истина изжита,
Горька она и неточна,
В нас только прошлое убито,
Где мудро правил сатана.

И в нашей власти все границы
Времен прожитых пересечь,
Ленивым взмахом вольной птицы
Себя в грядущее увлечь.

Как льдом ни скованы усилья,
Как ни задавлены они,
Вода имеет тоже крылья
В свои единственные дни.

И клокоча, не зная меры,
Летит, верша нелегкий бой.
А власти гибельной примеры —
Удел смирившихся с судьбой.

3 мая 1982* * *

М. Тереховой

Выплываю из омута,
Попадаю в грозу,
Снова время расколото
На удар и слезу.

Снова время направило
В Зазеркалье шаги,
Где железные правила
Безнадежно строги.

Где смешно милосердие
И защита слаба,
Выживает усердие,
Вымирает судьба.

Безымянные ратники,
Мы торопим шаги,
Вымирают соратники,
Выживают враги.

Но пока еще трудятся
В нас и время и честь,
Безнадежное сбудется,
А надежное – есть.

16 мая 1982* * *

Все равно, кого любить,
Все равно, кому молиться,
Лишь бы к берегу прибиться,
Лишь бы строить, а не плыть.

Дом с окошком и крыльцом
Возвести рукой не слабой,
В нем родить с дородной бабой
Дочку с писаным лицом.

И смотреть, как худо-бедно
Люди мудрые снуют,
Пьют, плутуют, правят суд,
Понемногу устают,
Постепенно мрут бесследно.

26 мая 1982* * *

Уходит речь из памяти моей,
Тепло руки в ладони остывает…
Прошу тебя, и музыку развей,
Которая в душе моей витает.

И этот жест, что бережней крыла
Птенца слепого в сгорбленной ладони,
И эту весть, что женщина была
Попутчицей нечаянной в вагоне.

И все ладони на сырой коре
В заклятии старинного обряда,
В осенней той и пасмурной поре
Московского святого листопада.

Освободи от смуты, наконец,
От ожиданья жаркого озноба,
От этих двух невидимых колец,
Связавших нас невидимо до гроба.

От страха новой встречи сохрани,
От всех надежд, что сердцем завладели.
Пусть ночи все и медленные дни
Для нас не собираются в недели.

Одно прошу у минувших времен,
Одной не излечить мне нежной жажды —
Оставь душе несовершенный сон,
В котором были счастливы однажды.

22 августа 1982* * *

Мне бы выдохнуть имя «Арина»,
Мне б пустить его птицей в ночи,
Только знаю – судьбы половина
Не ответит, кричи не кричи.

Где по свету тебя замотало,
Что ни писем твоих, ни звонков?
Видно, мало нас било, и мяло,
И ломало во веки веков.

Видно, был я наказан сурово
За чужие, свои ли грехи,
Но ни встречи, ни явного слова —
Только зов да больные стихи.

Да вверху через веси и долы,
Через весь этот звездный трезвон —
Безнадежного света глаголы
И размытый, нерадостный сон.

Только музыка долга и права,
Только дерево возле руки,
Одиночество слева и справа
Нашей встрече живой вопреки.

Ты права, если твердо решила,
Если что-то весомей любви
И всесильнее разум и сила,
Чем святое волненье крови,

Чем души беззащитная жалость,
Чем порыв без руля и преград…
Быть оставленным – экая малость
Для того, кто спасен и распят.

Кто, пропав в неприкаянном небе,
Позабыв золотое жнивье,
Как голодный молитву о хлебе,
Повторяет лишь имя твое.

24 августа 1982* * *

Как вдохну я в каменную душу
Самый малый доразумный стыд,
Я себя бессмысленно разрушу
От твоих нечаянных обид,

Не согрею сердце ледяное
Ни свечой, ни солнцем, ни лучом,
Никогда вовеки не открою,
Чем я жив и мучаюсь о чем.

И недостучусь в твои темницы,
В лабиринтах душных задохнусь,
Как воздушно хлопают ресницы, —
Я у них неведенью учусь.

Не придешь, не вызвонишь, не встретишь,
Не примчишься, пальцы теребя,
Равнодушье – истина и фетиш —
Ныне и вовеки для тебя.

Дослужу, доверю и не брошу,
Доползу до смертных рубежей…
Жизнь мою – спасительную ношу
Для самой себя – недоразбей!

26 августа 1982* * *

За третьим криком петуха
Не наступил рассвет,
А только ночь была тиха
И лился лунный свет,

За третьим криком стук в окно
Был робок и несмел.
– Пора, вставай, пора давно, —
Мне кто-то прохрипел.

– Пора, вставай, повтор нелеп,
Петух свое пропел,
Над книгой избранных судеб
Твой ангел пролетел.

– А как же ночь, луна и мрак,
Ни зги еще вокруг?..
– Решил – иди. Не хочешь – ляг
И слушай смерти звук.

– Куда идти, зачем, ответь,
Какой в движенье толк?..
И тихо так, как медь о медь,
Раздался смех и смолк.

Петух пропел. В зените – тьма.
Решаться или нет?
Я, может быть, сошел с ума,
И ночь теперь – рассвет?

А может, кочет манит вон —
Попутал сатана,
И справедливо смотрит сон
Родная сторона?..

А может, я один ослеп,
А день уже кипит,
Открыта книга тех судеб
И ангел мой летит?

28 мая 1983* * *

Продолжается работа,
Не кончается зима,
Облетела позолота,
Не прибавилось ума.

Только все же почему-то
Больше света впереди —
Стала медленней минута,
Хоть беги или иди.

Стали медленнее сутки,
Еле движутся года,
И меж ними в промежутке
Леты черная вода.

Да еще литая лодка,
Тяжела и велика,
Белый кормщик смотрит кротко
Сквозь меня на облака.

Что в его улыбке кроткой —
Страсть былая, давний бой?
Для меня он мост короткий
Между жизнью и судьбой.

Как он видит все, наверно,
Из своих свинцовых вод.
Жизнь прошла светло и скверно,
А могла – наоборот.

Кормчий ждет, года все тише,
Тише, медленней, страшней,
Словно крылья, кружат крыши
Среди улиц и огней.

И под тем крылом железным
Так устало и темно
Смотрит оком бесполезным
Одинокое окно.

11 января 1984* * *

Не суйся в этот мир с желанием заботы,
Не думай, не звони, в спасители не лезь,
Отдай, что есть в тебе, безделице работы,
В которой был всегда и будь вовеки весь.

Смотри, как каждый шаг кривыми зеркалами
Отброшен наугад уродливо и зло,
Как мерзок твой портрет в дежурной этой раме,
С которою тебе столкнуться повезло.

Когда-то Рим стоял и вот уже разрушен,
В Афинах на холмах развалины черны.
Я знаю, кто-то был и к ним неравнодушен,
Но кончилась любовь бессмыслицей войны.

Мы преданы с тобой рассудку и покою,
У каждого свой дом, а возле дома сад…
Не трогай этот мир, он создан не тобою.
Твое добро темно. И сшито наугад.

2 апреля 1984* * *

Карлов мост молчит в ночи,
Спит вода у ног.
В облаках плывет свечи
Тусклый огонек.

Что ты смотришь в эту даль,
Сквозь слезу светло?
На плечах струится шаль,
А в руках весло.

Сонный лебедь за кормой,
Медленно плывет.
Чей-то шепот: «Милый мой» —
Над туманом вод.

Ах, какая тишина,
И сквозь белый дым
Вся вселенная до дна
Видима двоим.

12 сентября 1984* * *

Осенней жизнью медленно дыши
И пей до дна надколотую чашу,
В бреду ума и ясности души
Прощальный час я нежностью украшу.

Не той – шальной и пьяной, не святой,
А той – живой, и медленной, и тихой,
Скользящей за предельной высотой
Звездой падучей, яркою шутихой.

Все позабыв, у краешка стола
Колдуй, лепи и выводи узоры.
Нам жизнь уже и тéсна, и мала,
Так начинай невидимые сборы.

Не ближний путь, и много не возьмешь,
Добро и зло дели уже надежно,
Возьми любовь, но ненависть не трожь —
С ней можно жить, но вечно невозможно.

Тепло свое последнее раздай,
Зачем оно холодному покою,
Где не плывут ни Волга, ни Валдай
И дна морского не достать рукою?

От каждой капли губ не отрывай,
От каждой капли вод и каждой капли суши.
Тяжелых век на мир не открывай,
Чтоб круг святой хранил живые души.

10 декабря 1984Памяти В. Б. Шкловского

Подставив левое плечо,
Я Шкловского несу,
Но будет позже горячо
От ноши той в лесу.

Я две гвоздики положу
У свежего холма
И черный узел завяжу,
Чтоб не сойти с ума.

Кому же он в прощальный час
Сказал: «Убей меня»?
И не закрыл тяжелых глаз
Как раз в зените дня.

Узнать ответ не суждено,
Беда невелика,
Мое прощальное вино —
Вода из родника.

Мои прощальные слова
Не слышит здесь никто,
Без шапки мерзнет голова,
И холодит пальто.

И, в воротник упрятав нос,
Замерзший пономарь,
Читаю здесь среди берез
Чужой судьбы словарь.

И понимаю наконец
Под белый вой и свист,
Что Бог – создатель и творец,
А дьявол – полемист.

11 декабря 1984* * *

Свиток жизни так печален,
Так легко его крыло.
Словно молот наковален,
Бьется сердце тяжело.

Длится ночь, протяжно длится,
Тонок голос снегиря,
Недочитана страница,
А уже читалась зря.

Что за магия запрета,
Отчего такой испуг?
Отчего мелькнуло лето
Средь снегов и ночи вдруг?

Бог японский точит лясы.
Кресло старое скрипит.
У заснеженной террасы
Нежилой и белый вид.

И скользит, тепло и свято,
Снег из нашей высоты,
Где крылато и распято,
Где не мы, но я – как ты.

17 января 1985* * *

Как гибок этот звук и как протяжно пенье
Летящей над землей взметнувшейся руки,
Пробил верховный час и послано знаменье
И жизни в этот миг и смерти – вопреки.

Пускай кружится снег и ластится пороша,
Так музыкален взмах и совершенен жест,
Уже не тяжела немыслимая ноша
Природы, и судьбы, и даже отчих мест.

Лети на этот снег, кружись под эти звуки,
В изломанных лучах вершится торжество.
О, как парят легко раскинутые руки,
Как будто в этот мир явилось божество.

Двенадцатых небес широкое пространство,
Еще над ними – высь и нежности волна.
Я дать тебе могу всего лишь постоянство,
Принять и не принять которое – вольна.

Как нежен кожи свет и как крылато время,
Как совершенен жест и полон смысла вздох.
Конечно, нас сильней забот житейских бремя,
Но если мы умрем, то что такое Бог?

18 января 1985* * *

Звено добра негромкого начну,
Звено навета выброшу из цепи,
Прощу друзьям и новую вину,
Как конь прощает бесконечность степи.

Вершится суд неправедный в душе,
И судят нас за дело и не дело
По всем законам вечного клише,
Которыми судимо только тело.

Ты подошла, в глазах твоих клеймо,
Какая мелочь – истина и право…
Вот две свечи, два зеркала в трюмо —
Кривое – слева, и кривое – справа.

О, как мы в глубину искажены!
О, как уходят в глубь они, мельчая!
И там внутри, где свечи зажжены,
Стоит стакан невыпитого чая.

И там, на дне, мерцание звезды
Да волосы неведомого мрака,
Усталых рук размытые следы
В созвездье Пса или созвездье Рака.

Размытых глаз тяжелая печаль,
Размытых губ кривая вереница,
И эта даль, такая в душу даль,
Что там Сибирь и даже заграница!

Я, может быть, вернусь в грядущий век,
Куда еще ведет меня дорога…
На дне зеркал мерцает человек,
Искавший путь, а встретивший лишь Бога.

23 января 1985* * *

А. Латыниной

Ложится на землю пороша,
А лес и неприбран, и тих,
Какая веселая ноша —
Печальная жизнь на двоих.

Мы лыжи поставим у ели,
Костер запалим неспеша,
Пока нас не видят метели,
Пускай отдыхает душа.

И снег растворяется в кружке,
И пар над водою багров,
Хоть нет поддувала и вьюшки,
Достаточно веток и дров.

Сочится румяное мясо,
И влага ладони пьяна,
Не хватит ни жизни, ни часа,
Чтоб выпить все это до дна.

Чтоб выпить бездонные губы
И тут же уснуть на снегу,
Где елей широкие трубы
Поют на крутом берегу,

А рядом березы застыли,
Огонь копошится в золе.
Как странно, что жили и были
Мы все же на этой земле.

24 января 1985* * *

Черный ворон, надо мною не кружи,
Ворожи, ворожея, ворожи.

Защити меня от бед, ворожея,
От навета, от хулы вражея.

Птица бедная бескрылая Мугай,
Все несчастья мои оком распугай,

Все заботы, все желанья, все дела
Не оставь без неусталого крыла.

Ворожи, ворожея, ворожи,
Чтоб от недуга мне спрятаться во ржи,

Чтобы тот, кому я душу открывал,
Не оставил, не ушел, не предал,

Чтобы каждому по яви да по сну,
Где прощают ему главную вину.

А умру, об этом долго не тужи…
Ворожи, ворожея, ворожи.

6 февраля 1985* * *

Тане Крошилиной

Не звени над рекою, коса,
Не пугай меня звоном своим,
Я – трава, а на листьях роса,
И туман надо мною как дым.

Кто там точит в тумане металл,
Кто поет про примятую рожь,
Кто там слово в дали прошептал,
А о чем прошептал – не поймешь?
Только бросило бедного в дрожь.

Что ты выдумал – это река
По камням торопливо звенит,
Да далекая птичья тоска
Подымается в самый зенит,

То влюбленные стонут во ржи,
То далёко петух прокричал,
Не дрожи ты, душа, не дрожи
И не слушай металл о металл…

Никому эту жизнь не отдам:
Я не роздал долги, да и срок не истек,
Я еще не гулял по домам-теремам
И не трогал заветный замок.

Еще ключ не скрипел тяжело,
Еще ты не встречала меня,
А уже натрудилось крыло,
А в душе – уже меньше огня.

Сколько длиться последней ночи,
Сколько выпадет нового дня?..
Так надежнее косу точи,
Чтоб металлом не мучить меня.

7 февраля 1985* * *

Вода пролита на ковер,
Стакан остался цел.
И тонкий свет из плотных штор
Дышал и голубел.

И тени жили на стене,
Крылами шевеля.
И медленно плыла в окне
Далекая земля.

Сметали ветры с крыльев снег,
И падал он, шурша,
И медлила закончить бег
Бессонная душа.

И были так на вид легки
И свет, и та земля,
И две простертые руки
На снежные поля.

15 февраля 1985* * *

Испанец Родриго пришел к своей милой впервые,
И плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

Испанец Родриго сказал, что она для него как мадонна,
И тронул ей руки, и тронул ей губы, конечно, влюбленно.

Она же любила кого-то, но точно кого, к сожаленью, не знала,
И с этим испанцем судьбу свою тотчас руками связала.

И годы прошли – десять лет они жили прекрасно,
И ей показалось однажды, что жили, конечно, напрасно.

Когда этот кто-то пришел к своей милой впервые,
То плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

И тронул ей губы и руки, сказал, что она для него как святая,
И долго она горевала, по небу устало летая,

Что где-то на острове чудном живет ее главный избранник,
Гуляка, безбожник, на острове чудном, и странник.

И ждет не дождется, и ждет не дождется теперь уже точно,
И любит ее, и лелеет, и молится милой заочно.

И тихо она повернула, по небу устало летая,
И кто-то вослед ей сказал еле слышно: «Родная…»

Она же давно торопилась, спешила, летела,
И тело ее облаками вверху голубело.

И плакал безбожник, и видел высóко впервые,
Какие вверху облака, как она, голубые.

Сперва облака, но потом уже тучи, конечно,
И дождик над островом падал и лил неутешно,

И остров он смыл, и, конечно, безбожника тоже,
Потери на этой земле бесконечные множа.

И плакал Родриго, и «кто-то» уже не впервые…
И плыли и мимо и дальше, все дальше, конечно, вверху облака голубые.

16 февраля 1985* * *

Белые аисты танцевали,
По лунной стерне ступая,
Как будто в огромном зале,
Безлюдном от края до края.

Как все уходили печали,
И страхи все отступали,
И ты позабудешь едва ли,
И я позабуду едва ли.

Когда танцевали птицы,
И сено едва шуршало,
И было мне нечем молиться,
И чем мне молиться стало.

Те аисты плавно плыли
В лунной серебряной дáли,
Тогда мы еще не были,
И оба не быть перестали.

17 февраля 1985* * *

Грех говорить, но не хочется жить,
Нищим ходить и на почте служить.

В юности было легко не иметь
То, что потом начинает звенеть

В бронзе, кармане, курсисткой больной,
Целой страной и цыганской струной.

В зрелые годы мириться легко,
Что не всегда на столе молоко.

Тонкие книжки калеченых строк,
Рыночный, бедный, сиротский итог.

Ну а теперь, когда скрипнула дверь
Первых утрат и великих потерь?

Что же, когда собираться пора?
Снова нора или вон со двора?

Снова с начала, по ложке, шажком?
Снова молчком да тишком, шепотком?

Снова, дурак! И пока не умрешь —
Если ты чашу с водою несешь.

Чашу? В пустыне? Один? По песку?
Чашу! Один! Повезло дураку.

Где-то за тем или этим холмом —
Старая песня – засыпанный дом.

Плачет дитя и кого-то зовет,
Мать и отца занесло у ворот.

Слышишь, дурак, этот крик в тишине,
В снежной лавине, пожаре, войне?

Плачет дитя и кого-то зовет.
Слепы глазницы. И высохший рот.

Только попробуй устать и остыть,
Волчий последыш и волчая сыть.

Погань, заморыш, ублюдок седой!..
Чашу с живою и мертвой водой…

Плачет дитя в небесах над тобой
Раненой цаплей и медной трубой.

Ну же, хороший! Последний – шажком,
Снова молчком, шепотком и ползком…

1 ноября 1985* * *

Д. Голубкову

Ты прожил день. А мог прожить и год,
А мог прожить… Кому какое дело.
И вот лежишь, свинцом набитый рот
В чумазый пол уткнув оледенело.

Гурман, эстет, молившийся цветку,
Печальным звукам сонного органа,
Финал судьбы доверивший курку
И суд ее – присяжным балагана.

Лежи ужо, оденут на парад,
И ты в цветах предстанешь благороден,
Вперив во тьму остекленелый взгляд,
Неизлечимо миру инороден.

Лежи один, урок мне этот в масть;
Не повторю, хоть жизнь не по карману.
Брезгливо мне на грязный пол упасть,
Свою судьбу доверив балагану.

21 ноября 1985* * *

Кому дано, с того и спросится,
И, в общем, не о чем жалеть,
Кромсает путь чересполосица,
И жизнь немытая проносится
В полунавоз и полумедь.

С утра евангелье кропается,
В обед – детант со стукачом,
И это жизнью называется,
И это вовремя карается —
Рублем и сладким калачом.

Под вечер музыка забойная,
Кино по видео к утру,
Ах, жизнь, слюнявая и знойная,
Ты служишь мне, корова дойная,
Пока я вовсе не умру.

Ну что с того, что годы вынуты,
Что прочерк в зрелости графе,
Что судьбы по свету раскинуты,
Что мы испачканы и вымыты,
Что я – на «рэ», а ты – на «фэ»,

Что чешут мысли бесполезные
Маршрутом с головы до пят.
И дети Авеля железные,
Напялив ситцы затрапезные,
В конторе Каина корпят.

22 ноября 1985* * *

Его, конечно, не отпели,
А закопали – и айда
Туда, где белые метели,
Туда, где черная вода.

И торопились, и спешили,
Кто на машине, кто пешком,
И где-то там до рвоты пили,
Слова ворочая с трудом.

Один стишки читал уныло,
Другой по клавишам стучал,
Но сколько нас в ту пору было,
Я до конца не сосчитал.

Неужто так и нас когда-то
По ветру пустят в тишине
Родные пасынки Арбата,
На час дарованные мне?

А впрочем, что за разговоры —
Удачи праху твоему…
Надежна дверь, крепки запоры
В чужом и временном дому.

12 января 1986* * *

Как медленен, медлителен восход,
И как закат торопится остыть,
Как долог день, как быстротечен год —
Как этот смысл в душе соединить?

И в этой несуразности вещей,
В отсутствии единого ключа
Мне ближе вдруг погубленный Кощей,
Чем два его наивных палача.

Не воскресят ни музыка, ни речь,
И даже ворожба не помогла.
Какой урок – бессмертье не сберечь…
Убить. Сломать. Тайком. Из-за угла.

15 января 1986* * *

Не сажали, не ссылали, не лишали…
Мимоходом незатейливо душили.
Но от этого отдышишься едва ли
И в работе, и в почете, и в могиле.

26 марта 1987* * *

Нас немоте учили рьяно,
Ломая глаз, корежа слух.
Уху казенного Демьяна
Вливали в плоть, попали – в дух.

О, как мы были совершенны,
Послушны были до конца,
Как нас пугали перемены
И смены крестного отца.

Сажали нас – и мы садились,
Нас поднимали, мы брели,
И всё же не переводились,
И размножались, как могли.

И вот теперь нас слишком много,
И всё имеем, что дано,
И доморощенного бога,
С громоздкой свитой заодно.

Спешим, гордясь и не переча,
Все ближе цель, которой нет,
Двадцатый век – веков предтеча,
В которых мы оставим след,

Где будет время передышки
Для тех, кто умер и воскрес,
Где с пулеметом ангел с вышки
Взирает весело с небес.

27 марта 1987* * *

Я полон музыки и слов
На грани бытия,
Где выход есть из бедных слов
В небесные края.

И эту грань не перейти,
Стреле не одолеть,
Где грань надежды и пути
Проходит через медь.

Где ты и явен, и нелеп,
Где ты и прям, и ал,
И где простор упрям и слеп,
И невесом металл.

Где без тебя и эту грань
Увидеть не дано,
Ты подошла в такую рань,
Когда в душе темно.

И осветила путь и тьму
Лениво, как-нибудь,
И предназначила уму
Не голову, а грудь.

И так прозрачна теплота,
Так трепетно внутри,
И чей-то шепот: «Лепота…» —
В ответ на вздох: «Гори…»

И кружит снег из наших снов,
Ложится не дыша,
И тает талый вытек слов
По имени душа.

21 января 1988* * *

Я смотрю на свое окруженье,
Современников бедную тьму,
И рискую сказать, что движенье
Моему не доступно уму.

Мне не ближе вчерашняя драка,
Что украсила нынешний век,
Чем созвездие Девы и Рака,
Чем песком занесенный ковчег.

Одинаково чужды и близки
Свинство Брута и Цезаря спесь,
И железные вдаль обелиски
От шумеров и галлов до днесь.

Что мне это протухшее чудо,
Что дырявило деда свинцом,
Этот бурый заштатный иуда
С незастегнутым глупым лицом?

Это время во всем виновато
И эпоха, туды ее в глаз,
Не душа, а стеклянная вата
Чуть звенит и колеблется в нас.

И живу я в просторном загоне,
Не чужой и не свой никому,
Еле кланяясь Ване и Моне,
Что хозяева в этом дому.

И мечтаю грядущего ради,
Что загоны отправят на слом,
И поселят меня в зоосаде
С обезьяной в затейливый дом.

Буду прыгать я с ветки на ветку
С Цицероном и флейтой в ноге,
Да еще бы потолще соседку
В красно-белом одном сапоге.

Может все это, в общем, неплохо,
В чем-то даже, возможно, на ять…
Все же люди, и все же эпоха,
Что с них спрашивать, что им пенять…

8 апреля 1988* * *

Такая жажда весом в полглотка,
А сердце гулко падает с откоса.
Дорога над мостами коротка,
От крымских плит до паводка и плеса.

Вот здесь, где от реки через дома,
Меж гаражом и Млечною дорогой,
Мы целый раз совсем сошли с ума
В зеленой осени, холодной и убогой.

И где-то плыли юг или восток,
И где-то плакал брошенный ребенок,
Ты на коленях у небесных ног,
Родная от запястий до гребенок.

Ломался лед, шумели поезда,
И музыка замерзшая дрожала,
И та, внутри текущая звезда,
Свои круги до выдоха снижала.

А мир спешил, заботы торопя,
Но сквозь огни, и очередь, и руки
Вознесся луч, на вылете слепя,
И рос и гас в полуживые звуки.

И клокотали, булькали во рту,
Они перемещались и кипели,
И медленно взрывались на свету
Под кап ноябрьской бешеной капели.

29 ноября 1988* * *

Как бешено люблю я эту воду,
Что хлещет сверху, золотом дымясь,
Лицо и грудь подставив небосводу,
Я с ней вступаю в медленную связь.

Деревьев ветви жёлты и прозрачны,
И алых маков головы влажны,
И облака – и дымчаты, и мрачны —
Из края в край плывут, обнажены.

И я молюсь и плачу не напрасно,
И вот вверху, пронзив земной зенит,
Кривой зигзаг колеблется прекрасно
И колет вдрызг гранитный монолит.

Гроза моя, сестра моя по страху,
По ужасу, по свету и огню,
Залей дождем казенную рубаху,
Дымящеюся влагой парвеню.

И задыхаясь, чудом пораженный,
Я в травы на колени упаду,
Полуживой, уже полусожженный
В твоем, гроза, божественном аду.

30 ноября 1988* * *

Сомкнутся губы на губах,
И руки на лугу.
Прости меня за этот страх,
Иначе не могу.

И ветер будет рвать траву,
И слезы течь во сне.
Скользить и падать наяву
Придется только мне.

А вам лететь, сплетясь в кольцо,
Кружиться надо мной.
И ваше общее лицо
Принадлежит одной.

И пусть наш сон продлится так,
Чтоб, нежностью раним,
Зажегся в небе Божий знак —
И две звезды над ним.

8 декабря 1988* * *

Медовые губы твои горячи,
И белые руки твои – холодны.
Горят на окошке четыре свечи,
И звезды сквозь пламя видны.

Качаются стены, стрекочут часы,
И воздуха дух распирает звезду,
Судьбу и любовь положив на весы,
Туда и обратно тебя я веду.

Какая дорога, душа в потолок,
Стена помогает усердно пути,
Быть может, последний прекрасный урок,
Который нам вместе проплыть и пройти.

Случайная крыша, короткий приют,
И все не кончаются – дух и прыжок.
И ангелы где-то высóко поют,
И все не проходит удар и ожог.

И я открываю навстречу глаза,
И плечи сжимаю с усердьем ножа…
А где-то на привязи бродит коза,
В тумане от холода кожей дрожа…

4 марта 1989* * *

Когда я с тобою венчался
На этой земле неживой,
Серебряный всадник промчался
Над самой моей головой,

Поводья сжимая рукою,
В трубу золотую трубя,
Он клялся одною тобою,
Что любит отныне тебя.

И мне не осталось иного,
Как вторить убого ему…
И падало бледное слово
Над всадником в бедную тьму.

И звезды лениво светили,
И месяц взошел и погас.
И меряла версты и мили
Судьба, отлетая от нас.

30—31 марта 1989* * *

Ночь и звезды, и ствол за спиною,
И упругие ноги теплы,
И качаются вместе со мною
Две широкие ветви ветлы.

И песок осыпается тихо,
Лист дрожит на ветру, невесом,
И срывается в небо шутиха,
Плещет в заводи медленно сом,

И играет, и в кольца тугие
Свое тело упругое вьет.
Мы с тобою совсем не другие,
А быть может, и наоборот.

Плотно, плотно, почти неподвижно,
Еле-еле на грани грозы,
По оценке всеведущих – книжно,
По закону ножа и лозы.

О, как бел этот сок на разрезе,
На изломе кровавой коры,
По теории Карла Боргезе,
Захороненной в чреве горы.

И толчками до края и выси,
До упора, до света и дна…
Схватка нежная волка и рыси
Только Богу случайно видна.

4 января 1991* * *

Еще одна раскрыта дверь,
Распахнута стремглав.
Еще один родится зверь,
Движеньем смерть поправ.

Вот тень дождя у края губ,
Течет зеленый ток.
Как отсвет этой кожи груб,
Бесстыден и жесток.

И как он держится, дымясь,
У света на краю,
Какая вогнутая грязь,
Как змея шаг в раю.

Еще нездешний силуэт,
В иное царство вход:
И ничего, похоже, нет,
И нет наоборот.

И кровь смешалась с молоком,
С дождем – ослепший пот,
И в горло пролезает ком,
Открыв навстречу рот.

Вверху дымятся дважды два,
Насквозь горит свеча.
Луну смещает голова
К звезде внутри луча.

11 февраля 1991* * *

Е. Сарни

Небо туманами вдавлено
В плоскую плоть бытия,
Даже и недооставлено,
Словно бы ты или я.

Бродим с глазами открытыми,
Полными тьмы пелены,
Даже с недоубитыми,
В жизнь и туман вплетены.

Молча, кустарно, уродливо,
Бешено, трепетно, зло,
Все-таки недоугодливо,
Даже тепло и бело.

Ныне и присно изгнанники
В собственной смутной стране —
Рыцари, лодыри, странники,
Бедные люди вполне.

16 марта 1991* * *

Далёко-далёко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.

Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.

Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,

Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.

Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу —
До встречи всегда и до Судного дня».

29 июня 1991* * *

Сердце холодное тает,
Капает бедный лед,
И прошлое улетает,
Быть перестает.

Я заплатил с лихвою
За каждый поданный грош.
Я тебе дверь открою
Под непонятную дрожь.

Голос твой осторожный
В той короткой ночи
Мир изменил безбожный
Под колыбель свечи.

Как ты меня качала,
Баюкала, берегла,
И это было начало
В два разноперых крыла.

Я взял в багровые губы
Медный открытый звук,
Конечно, мы были грубы,
Не расплетая рук.

Но как это было свято,
Спасительно до конца
Под запахи летней мяты,
Солода и чабреца.

Милое мое чудо,
Любимая, как во сне,
Почему ты пришла оттуда,
А не отсюда ко мне?

Я к тебе так прикован,
Прибит и привязан так…
Омен, любимая, омен,
Омен – мой Божий знак.

7 июля 1991* * *

Блажен родившийся и живший,
Дышавший, мучимый, уставший,
Ничто на свете не открывший,
Ничто на свете не познавший,

Проведший жизнь во тьме и страхе,
Как червь убогий и ничтожный,
Истлевший заживо во прахе
Судьбы и жалкой, и безбожной.

Блаженней всех святых на свете
Ничто на свете не познавший,
Блаженней чем цари и дети
Дышавший… мучимый… уставший…

1 февраля 1992* * *

Проснулся Петр, а жертвенник потух,
И падал снег на мраморные плиты,
Все жертвы были до него убиты,
Что подтвердил назойливо петух.

И вот тогда он разделил народ,
Назначил лучших в жертвенное стадо,
Кого кормить и холить стало надо,
Потом зарезать позже в свой черед.

Манеры, лоск, парады, языки —
Все отвечало вечному обряду,
За будущие муки им в награду
Дома вручались, парки, парики,

Чтоб это все в семнадцатом году
Собрать в костер и сжечь неторопливо
Во время бунта, игрища, разлива
Под праздничную резвую дуду,

Что пела громко музыке не в лад,
Предвосхищая важность ритуала,
Когда же жертва эта допылала,
Пошел ужо с мечом на брата брат.

Так Петр, проснувшись, спас родной народ,
И вслед за ним и мы готовим жертву,
Которой быть, да будет мертву,
Конечно, не теперь, а в свой черед…

23 августа 1993* * *

Устало, непохоже и бездонно,
И некому сказать про этот свет,
Вот почему он плачет монотонно,
Как будто бы его и вовсе нет.

Нет облаков и черных, и пернатых,
Нет голубей, воркующих навзрыд,
Железных, неподвижных, виноватых,
Под пенье скудоумных энеид.

И легкое движение оттуда,
Где было и уснуло бытиё,
Вещей забытых сваленная груда,
И влажный свет ее и не ее.

И что мне издалёка переливы
Щемяще-уходящего лица,
Мне кажется, что некто были живы,
Как мы, в пределах медного кольца.

23 апреля 1997* * *

Как грубо, светло и бешено,
Бережно, нежно так
Было кольцо подвешено,
Несущее вверх гамак.

Сети ячеи крупные,
Проруби пьяных глаз,
И неподсудные, и неподкупные
Речи венчали нас.

Все, что дрожало – тлело,
Все, что дышало – жгло,
Как тесто пучилось тело
Нáбело и набелó.

Проруби глаз парили,
Пар по земле таща,
Мы на мгновение были
Мгновенней стрелы и праща.

И как это было грубо,
Бешено было как,
Когда разнополые губы
Сплелись, как пальцы в кулак.

15 декабря 1997* * *

Заклятье пало почему-то так,
Как падает не занавес, но штора,
А может, свет дрожащий светофора,
А может, на пол – стершийся пятак.

И голова от туловища вдаль
Куда-то плавно унеслась поспешно,
И стало вдруг грешнó, точнее, грéшно
В крутом рассудке размешать печаль.

И все опять звенит, напряжено,
Все на пружине взведено и сжато,
Как будто в стены дряхлого Арбата
Господь прорезал круглое окно.

И я смотрю на мельниковский дом,
И рук твоих тепло стекает в душу.
Я, может быть, и этот дом разрушу,
Что дался нам с таким большим трудом.

Девятый день сплошного января,
Зеленый чай пролит во время оно,
И ты, босая, сладко спишь у трона,
В растворе спирта пальцы растворя.

22 февраля 1999* * *

Как дышала наотмашь дико,
Как садилась насквозь, до дна,
Так, что вздрагивала повилика,
Так, что гасла в окне луна.

Эта осень сквозь красный омут
Среди глади кривых зеркал
Отстраняла рукою холод,
Что во влаге твоей сгорал.

Как дождем исходило небо
Среди черных завес плаща,
Рот отверстый давился хлебом,
Вздрагивая и трепеща.

Друг о друга скрипели кроны
Возле дерева, павшего ниц,
И кричали светло вороны
Средь мерцавших навзрыд зарниц.

29 октября 1999* * *

Оценила бедные пожитки,
Вместе с мужем, брошенным вчера —
Кофемолка, кафельные плитки,
Сложно перепутанные нитки,
Пуговицы, кольца, веера.

Оценила, подвела итоги,
Подсчитала тщательно и зря,
Каждому досталось по дороге
Да по счастью, как иголка в стоге,
На излете света января.

Волосы устало уложила,
Губы чуть заметно подвела,
Над диваном тихо покружила,
Полежала, нежно поблажила,
Сок морковный лежа попила,

Двери нетяжелые закрыла,
Окна занавесила. Потом —
Все, что было, незаметно сплыло,
Так же постепенно тает мыло,
Так же незаметно рухнет дом.

Задремала, наяву уснула,
Под щеку ладони положив,
Чтоб не слышать гибельного гула
В вечности вертящегося стула
Узкого, кривого, для двоих.

11 ноября 1999* * *

Этот день, золотистый и мглистый,
До конца не успевший пропасть,
Может, мертвый, а может быть, истый,
Как уже наступившая власть.

Что сулишь мне, свидетелю эха
Неразгаданных вех бытия,
Может, всуе ошметки успеха,
Чем богата эпоха твоя?

Может, тень незнакомого Слова
На туманном и белом холсте,
В ком мерещится мира основа,
Возрожденного во Христе?

Ну а может быть, дат вереницу
Где-то в Богом забытой стране —
Дом, корову и кузницу в Ницце,
Красно-кованый крендель в окне?..

16 января 2000* * *

Сон Серебряного века,
Неглубокий и больной,
Заставляет человека
Бредить стоптанной луной,

Фонарем светя пространство,
Светом малым, в три вершка,
С незавидным постоянством,
Но взначай исподтишка.

И шептать, прищурив губы,
Не себе и никому:
– Те серебряные трубы,
Помещенные в суму,

Пригодятся, право слово,
Легким росчерком пера
иванову и петрову —
Пусть не завтра, так вчера.

24 июня 2000

Из книги «Фонетический шум»