Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том первый

• Название: Избранное в двух томах. Том первый
• Автор: Тахави Ахтанов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Тахави Ахтанов — представитель среднего поколения казахских писателей. Участник Великой Отечественной войны. Его стихи и очерки печатались еще во фронтовых газетах. Первый роман «Грозные дни» вышел в 1956 году. Через два года был напечатан в журнале «Дружба народов». В дальнейшем, на русском языке выдержал пять изданий. Переведен также на немецкий язык и некоторые языки народов СССР.

Второй роман писателя — «Буран», за который автор удостоен Государственной премии Казахской ССР имени Абая. Роман опубликован я журнале «Новый мир» (1965) Переведен на немецкий, персидский языки, а также на языки народов СССР.

В первый том его избранных произведений вошли роман «Грозные дни» и драматическая поэма «Клятва». Второй том составили роман «Буран», «Индийская повесть», рассказы, эссе и размышления писателя

Тахави Ахтанов является также одним из ведущих казахских драматургов. Им написаны десять драматических произведений. Наибольшей популярностью среди зрителей пользуются драмы «Сауле», «Печаль любви», «Отец и сын», «Клятва». Писатель занимается литературоведением и переводами.

---

— Вы где родились?

Она рассказала, что росла в маленьком городе Восточного Казахстана, а родилась около Кокчетава. Но те места она помнит плохо.

Лет десять назад ее отец работал в Чимкенте. Этот жаркий, пыльный город хорошо сохранился в памяти Раушан. Потом они жили в окрестностях Усть-Каменогорска. В этом году, окончив десятилетку, приехала в Алма-Ату, поступила в вуз. Приехала пораньше и остановилась у родственников, решила хорошо подготовиться к экзаменам. А тут началась война. Одни уходят на фронт, другие, не покладая рук, работают на оборону. Молодому здоровому человеку как-то неуютно без главного дела. Это же так легко понять.

Она, Раушан, не какая-нибудь девушка старого времени, ничего на свете не понимающая и от всего далекая. Она перечитала горы книг, не пропустила, кажется, ни одного фильма. Сколько смелых женщин было в гражданскую войну! Разве могут нынешние девушки отстать от них? Раушан подала заявление о зачислении в армию, скрыв это от брата. Она знала, что он будет недоволен. Золовка — женщина старых понятий. Не совсем, конечно, но отчасти. Узнав, что Раушан уезжает, золовка разливалась в три ручья: «Да разве это женское дело — война? Тяжело тебе будет, моя баловница». Ей и в голову не приходило, что нынешние казахские девушки в отваге не уступают ребятам: нужно винтовку держать — возьмут и винтовку.

В ней, в золовке, было кое-что от старины, этого не скроешь, но она человек доверчивый, простодушный, и сердце у нее золотое. Раушан уже немножко соскучилась по ней и по матери. Потом Ержан узнал о заветной мечте Раушан: воевать не в санитарках, а разведчицей или снайпером. Она уже говорила об этом с командиром батальона капитаном Арыстановым. Вначале он и слушать не стал — ребячество, вздор! А потом задумался и сказал, что будущее покажет.

Пока он посоветовал ей как можно лучше исполнять обязанности санитарки. Поэтому Раушан считает себя в санвзводе человеком временным.

К чему еще горячо стремилась Раушан — это попасть на Западный фронт, на Московское направление, где в эти дни враг наступал с особенной яростью. Как только Раушан сказала об этом, Ержан поддержал ее. Здесь он чувствовал себя компетентным. Несколько снисходительно, чего он и сам не заметил, молодой командир остановился на стратегических моментах, высказал авторитетное суждение о развитии дальнейших операций, а также уверенность в том, что их дивизию бросят именно в Московском направлении.

Кулянда окликнула их и предложила сыграть в домино. В игре Коростылев с Куляндой были партнерами, а Раушан — партнером Ержана. Теперь им казалось, что они уже давно знакомы.

И вот, постукивая костяшками, Ержан с таким видом поглядывал на Раушан, будто у них был общий секрет, надежно укрытый от посторонних.

«Пусть они поиграют в домино, а у нас с тобой есть что-то получше», — было написано на лице Ержана. Раушан часто вскидывала на него свои черные глаза, словно спрашивала: «Как сыграть дальше? Боюсь, перепутаю». И он, готовый на плутню, подсказывал ей ход энергичной мимикой.

— Ну, ну, вы там вдвоем, не перемигивайтесь! — басом говорил Коростылев,

И от этого слова «вдвоем» на душе у Ержана теплело. До чего же мило для слуха словечко «вдвоем».

— Раушан, следи за своим джигитом, пусть не заглядывает в чужие руки! — сказала немного погодя Кулянда.

— Нет, нет, я не смотрел. Только и увидел, что шестерку дубль, — рассмеялся Ержан, невесть чему радуясь.

Теперь он уверен, что все довольны его болтовней с Раушан. Каждый дружески их поощряет. Ержан переполнен благодарности. И, желая вознаградить Кулянду, он говорит:

— Ладно, дуплись! — И, не покрывая шестерку, закрыл свою тройку.

В свой вагон Ержан вернулся в приподнятом настроении и тут же освободил Добрушина от внеочередного наряда. Весь вечер он перебрасывался с бойцами шутками и первый раз за дорогу спокойно заснул.

А когда открыл глаза, в окно падали косые солнечные лучи — будто поперек вагона поставили четырехгранный серебряный столб. И бойцы проснулись в самом хорошем расположении духа.

Ержан испытывал какое-то сладостное изнеможение. Будто, как в далекие годы детства, смотрит он через тундик на бездонное голубое небо. И такое ощущение, что вот сейчас, сию минуту, вольется в душу ослепительная радость, как вчера. Что было вчера? Раушан! Как перелетная птица, садясь на ветку дерева, заставляет его томиться по весне, так Раушан примостилась у его сердца и томит, и ласкает его, и будит надежду. Ержан собрал все свои силы, чтобы вызвать в памяти образ Раушан. Но черты ее лица, ее плечи, ее руки словно плыли в тумане и тут же исчезали. Он не мог поймать ее очертаний. Только глаза остались в памяти.

Ержан поднялся с нар. Неожиданно его охватило беспокойство. Так бывает с людьми, которые, проснувшись с похмелья, с тревогой спрашивают себя: «Не натворил ли я вчера чего-нибудь?»

Да, это так, вчера он держал себя с Раушан неуклюже. Уж очень много говорил. Есть же у него такая противная черта: то замкнется в себе, клещами слова не вытянешь, а то разболтается — удержу нет. Стоит ему увлечься разговором, как он уже повышает голос, и до того неприятен становится этот голос — грубый, резкий, он прямо уши режет. Да, да... Вчера Раушан не вытерпела и два раза перебила его.

И он не замолчал. И Раушан это не понравилось.

А когда вслед за девушками входил в вагон? Тогда он улыбался фальшиво, противно. Раушан, конечно, видела его противную рожу в ту минуту. И потом, играя в домино, он позволял себе паясничать перед человеком, видевшим его в первый раз. Паясничал, кривлялся. И, раззадорясь, ляпнул: «А меня начальство собирается повысить».

Вспомнив эту похвальбу, Ержан готов был сквозь землю провалиться. Ощущение радости, с которым он проснулся, сменилось терзаниями совести. Ну что за пустой человек! Взял и запачкал себя перед чистой в строгой девушкой... Конечно, теперь Раушан, встретив его, отвернется с отвращением.

Она увидела его на ближайшей же остановке. Как ни боялся он этой встречи, но мимо пройти не смог. Раушан быстро повернулась к нему и крикнула:

— Доброе утро, Ержан!

— Здравствуйте, — неуверенно ответил Ержан.

Улыбка погасла на лице Раушан. Она посмотрела на него с испугом:

— Что-то вы бледный. Вам нездоровится?

— Нет, просто так, — сказал Ержан и радостно улыбнулся.

IV

Перед отправлением эшелона сильное волнение охватило Кожека. Он лихорадочно оглядывался по сторонам, но в толпе, собравшейся на перроне, не увидел ни одного знакомого лица. Тоска сжимала его сердце. «Апырмай, — думал он, — не пришла, не смогла прийти. Вот так и уеду, не повидав Еркинжана».

В душевном смятении Кожек молил всевышнего укрепить его и сам старался убедить себя, что в кровопролитном побоище погибнет лишь тот, кому суждено погибнуть. Но как знать, не ему ли суждено сложить голову? Все это было плохим самоутешением.

Нужно понять человека, который за всю свою жизнь ни на шаг не отходил от аула, а теперь уезжал на войну, в самое ее пекло. И вдруг его окликнула Балкия и сказала, что она привезла Еркина. Сердце может разорваться от такой радости! «Апырмай, — сказал себе Кожек, чувствуя, что у него трясутся колени, — Балкия приехала, меня ждет счастливая дорога».

Маленький старенький тарантас без верха, на котором приехала Балкия, стоял в саду напротив вокзала. Кожек издали увидел Еркина и припустил к тарантасу торопливыми шажками, восклицая: «Ой, любимый мой жеребеночек!» Балкия догнала его, потянула за плечо.

— Что ты, поначалу поздоровайся с аксакалом, — сказала она и повернула его лицом к Жексену.

Это был низенький, горбоносый старик с редкой седой бородой. Он суетливо соскочил с тарантаса и раскрыл свои объятья. То, что Жексен приехал, польстило Кожеку, — старик был старшим из рода Мазы, составившего костяк колхоза «Екпенды». «То-то, — самолюбиво подумал Кожек, — и аксакал считает, что я не последний человек на свете».

— Голубчик Кожек, — начал старик, быстро оглядев его слезящимися старческими глазами. — Услышал, что ты отправляешься на фронт, и не смог усидеть дома. Вот и приехал, чтобы взглянуть на тебя, пожелать удачи. Ты мне не чужой. Ты на моих глазах рос, сынок. Не чужой мне.

— Спасибо, аксакал, спасибо вам за внимание, — сказал Кожек, растроганный словами старика.

— Глазами аксакала на нас смотрит мудрость народа. Он — справедливый наставник наш, — проговорил Бейсен, старший брат Кожека, тоже приехавший на вокзал.

Слова Бейсена имели особый смысл: отец Кожека Шожебай был пришлым человеком в роде Мазы. В давние годы он появился здесь и прижился в роде. А так как единственным прямым родственником Кожека был Бейсен, то колхозные старики и решили: пусть Кожек перед отъездом не чувствует себя одиноким. Они выбрали Жексена, как самого старшего в ауле, и послали его проводить Кожека.

У Кожека стало веселей на душе. Он взял себя в руки и, как подобает мужчине, стал расспрашивать об аульном житье-бытье.