Кипхардт Хайнар - Герой дня

• Название: Герой дня
• Автор: Кипхардт Хайнар
• Жанр: О войне

Аннотация издательства: Хайнар Кипхардт ( Heinar Kipphardt, род, в 1922 г.) - немецкий драматург, писатель (ФРГ), доктор психологии. Автор более десяти драматических произведений, наиболее известны из них пьесы «Собака генерала» («Der Hund des Generals», 1962), «Дело Роберта Оппенгеймера» («In Sachen.J. Robert Oppenheimer», 1964). Первый роман X. Кипхардта «Мерц» («Marz»), вышедший в 1976 г., был удостоен премии г. Бремена. За телефильм по этому роману писатель отмечен «Призом Италии». Предлагаемая вниманию читателя повесть «Герой дня» взята из одноименного сборника, вышедшего в 1977 г. (Heinar Kipphardt. «Der М ann des Tages und andere Erzahlungen», Munchen, Autoren Edition/c. Bertelsman Verlag, 1977).

---

Сидя на ящике с минами, Рудат уплетал песочный пирог из посылки. В пакет мать положила фотографию. Как она состарилась. В очках. Улыбается. Пишет, что теперь прилично зарабатывает шитьем, потому что всех портных призвали в армию, и копит ему на учебу. Он спрятал снимок в солдатскую книжку и расстегнул френч. Солнце уже здорово припекало. Взгляд его упал на яркую литографию на стенке окопа: голая баба в одном-единственном полосатом чулке. «Крестьянская Венера» Зеппа Хильца, любимого живописца фюрера. Красоток вроде этой солдаты развесили повсюду в тех местах, которые просматривались с русских позиций. В случае нехватки цветных картинок прибегали к самодельным рисункам, большей частью примитивным, но доходчивым. На своем берегу русские уснастили просматриваемые участки всевозможными лозунгами: «Гитлер капут!» или: «Да здравствует революция во всем мире!» Все знали, что в этих местах надо держать ухо востро: снайперы не дремлют, и на пулю обычно нарывались только новички, расположившиеся писать письма или по нужде.

Мать писала, что от отца третий месяц нет вестей. Отец был в Бухенвальде. Последний раз Рудат видел его семь лет назад. Перед вторым [51] арестом. Ранним утром, в излюбленное для арестов время. Под песочным пирогом еще одна фотография: отец в пенсне, мать, стриженная под мальчика, и он, Рудат, в шерстяном костюмчике от Бляйле. В ту пору отец был редактором окружной рабочей газеты «Пролетарий». И эту карточку Рудат тоже спрятал в солдатскую книжку. Потом вытащил из посылки мешочек с кремнями, пакетик сахарина и фунтовую пачку соли. Все это можно выгодно обменять у местных жителей на яйца или сало. Городок Рыльск, спускавшийся к самому Сейму, был только частично очищен от гражданского населения. За один кремешок давали четыре-пять яиц. Рудат раздумывал, не отдать ли сахарин Башаровым - матери, двум дочерям и худенькому мальчику. Он частенько заходил к ним.

Познакомились они две недели назад, когда какой-то пьяный ефрейтор учинил в прихожей дебош, пальнув в кошку и разбив три лампочки, так как ему, видите ли, не открыли дверь и тем самым нанесли оскорбление. Когда Рудат вмешался, ефрейтор поспешил раз десять заверить его, что он самый смирный человек на свете и поэтому не терпит грубостей и бесчестия. Девчонки в это время отсиживались на чердаке. Старшая чуточку смахивала на японку, только была покруглее. Она во все глаза смотрела на Рудата, а Рудат - на нее. На секунду у него даже мелькнула мысль о любви с первого взгляда, но потом он сообразил, что девчонка просто боится. Тогда он повесил автомат на вешалку и сказал по-русски: «Все дерьмо». Она засмеялась. А он добавил: «Гитлер ж…». Девушка опять засмеялась, и с тех пор Рудат стал туда захаживать. Таня - так звали девушку - знала всего несколько слов по-немецки, а Рудат столько же по-русски. Они нравились друг другу, и по ночам Рудат иной раз воображал, какая у нее грудь. Но он никогда не бывал с нею наедине… Размышляя о Тане, Рудат отсыпал половину сахариновых таблеток в подарок Башаровым.

* * *

– Кого я вижу! Рудат1 Спец по нужникам! Неужто до сих пор тебя земля носит?!

Рудат узнал Цимера, но продолжал невозмутимо копаться в посылке.

– Тут что же, мода такая - не вставать, когда с тобой говорит начальник? - елейно сказал Цимер. - Встать! Шапку долой! Ишь патлы распустил, как шлюха в ванне!

Цимер подходил все ближе. Рудат поднял глаза. Заметил прямо у него за спиной, на уровне бычьего затылка, изображение «Крестьянской Венеры» и почему-то вспомнил, как однажды утром со злости плюнул Цимеру в чашку, когда тот в четвертый раз погнал его за кофе - кофе, видите ли, был то слишком холодный, то слишком жидкий, то слишком горячий.

Цимер извлек из нагрудного кармана складные ножнички, которыми обыкновенно кромсал новобранцам вихры. Рудат по-прежнему сидел с посылкой на коленях. На секунду Цимер опешил. Потом потянулся к Рудатовой шапке, но тут… солдат рванул его к земле да еще двинул кулаком в зубы. Послышался тонкий свист, и на глазах у старшего рядового Рудата «Крестьянская Венера» лишилась левой груди. Цимер лежал на спине, верхняя губа разбита в кровь, рот приоткрылся, обнажая короткие сероватые резцы и золотую коронку. Ноги дергались, как у лягушки под током. Наконец он поднялся и заорал, даже не успев перевести дух:

– Я вас под суд отдам! Там мигом спесь собьют! Нападение на командира!

– Ошибаетесь, - сказал Рудат. - Я вас от смерти спас. Снайперы. - И показал рукой на безгрудую литографию. - Ваши ножницы. - Носком сапога он подвинул их к Цимеру.

– Поднять ножницы! Поднять! [52]

– Какие ножницы? - спросил Рудат.

– Придержите язык, вы, вошь недобитая! И нечего ухмыляться, точно медовый пряник!

– Я не смеюсь, - сказал Рудат. - Просто у меня парализована щека, еще с первой здешней зимы. Это вам не Мазурские болота.

– Лечь! Ах ты погань! Висельник! Лечь! Лечь! Лечь!

Рудат с любопытством разглядывал физиономию Цимера. Обрюзгшие щеки, молочно-голубые глаза, беспокойно шныряющие в жировых мешочках, орущий рыбий рот, большие мясистые уши, которые при каждой команде двигались то вверх, то вниз, бледнели, набухали. Рудат соображал, где он мог видеть похожую морду, и наконец вспомнил. В концлагере Дюрргой под Бреслау{3} весной 1933 года, когда одиннадцатилетним мальчонкой ездил навестить отца.

В белой матроске, держась за руку матери, он стоял возле железных ворот, горло забито пылью, потный, стиснутый со всех сторон женщинами и детьми, которые пытались высмотреть мужей, братьев, отцов среди бритых наголо узников в полосатых робах и деревянных башмаках, тройками бегущих по шлаку вокруг блока и распевающих, что на лугу цветет крохотный цветик под названием вереск. Порой кого-нибудь из них выкликали, и он мчался к воротам, к шефу отделения СА… Внезапно мать сказала: «Отец» и позвала: «Гарри! Гарри!», а он никак не мог понять, что человек с яйцеобразным черепом, без очков, с разбитым носом - его отец, пока не услышал голос изможденного узника, который сосредоточенно тянулся в струнку перед опухшим от пива штурмовиком и докладывал, стащив с головы полосатую шапчонку… голова сплошь в струпьях от бритвы… Штурмовик благосклонно вопрошал: «Хочешь посещения?», а заключенный отвечал: «Никак нет, господин отделенный!» - «А почему не хочешь?» -«Не заслужил, господин отделенный!» - «Почему же не заслужил?» - «Я письменно и устно порочил немецкую женщину, немецкую семью и мораль. Следовательно, на посещения не претендую, господин отделенный!» А близорукие глаза искали между тем бледное как мел женское лицо в обрамлении коротких волос и мальчугана в белой матроске, который даже идти не мог, когда мать потащила его прочь. На обратном пути в поезде она купила ему полфунта клубники, он съел ягоды, а потом его вырвало прямо на матроску, когда проводник выкликал остановки: Пристам, Грос-Вилькау, Нимпч, Бад Дирсдорф, Гнаденфрай… И сейчас, спустя десять лет, хватающая ртом воздух, багровая морда унтер-офицера Цимера живо напомнила Рудату того штурмовика.

– Лечь! Я вам приказываю! Вы что, отказываетесь подчиняться?

– Почему? - спросил Рудат. - Почему бы это мне отказываться? Он застегнул френч и медленно лег на дно окопа, размышляя, как это он, Рудат, заметив дульное пламя, помимо своей воли умудрился рвануть унтер-офицера Цимера к земле.

– Встать! - орал Цимер. - Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь!

И Рудат медленно ложился и медленно вставал, пока не подошел обер-ефрейтор Пёттер. Он выплюнул окурок сигары и легонько хлопнул Цимера по плечу:

– Война дарует нам поистине великие мгновения. До сих пор я только раз видел столь преданную фатерланду голову - а нужкике своей бабушки. В порыве патриотизма старуха украсила это местечко серебряным рельефом немецкой овчарки. Глупость - прекраснейший из даров божиих. Ты, браток, не иначе как из Красного Креста, а? Катись-ка отсюда, любезный! Рудат в моем отделении, и в данный момент мы изо всех сил стараемея выиграть для фюрера войну. Салют! [53]

Он сунул Рудату под мышку автомат, отодвинул Цимера в сторону и вместе с Рудатом скрылся за поворотом траншеи.

Цимер просто онемел. В мозгу у него мелькало: «Бунт! Восстание! Законы военного времени!» Он лизнул губу, почувствовал вкус крови - во рту все словно шерстью обросло. Хотел было кинуться вдогонку, но не двинулся с места. Поднял ножницы. «Вот до чего дошло, - думал он. - Вот до чего докатился германский пехотный полк!» Ему вдруг открылись масштабы морального разложения. Какой тяжкий груз ответственности ожидает его! Что ж, он готов взять ее на себя. Как немец и как унтер-офицер.

«Верная моя Мина! - писал он жене. - Как я горжусь, что мне выпала великая миссия защищать фатерланд на переднем крае. Земля тут первосортная, как почти по всей Украине, чернозем - в самый раз для сахарной свеклы. Конечно же, земля толком не используется, пока нет немецкого крестьянина. Старослужащим, говорят, выделят от пятисот до тысячи моргенов: большевики по расовым и другим причинам слишком ленивы и не способны обрабатывать землю, а стало быть, их можно использовать только как грубую рабочую силу. Обратись в Материнский крест и назови ребенка Паулем, если вышло по-моему и родился мальчик, или Паулиной, если нет. Ты не поверишь, в какую кучу дерьма я угодил: военной выправкой и не пахнет, кругом необученные кляузники, но ты-то знаешь Пауля Цимера, вот и они с ним познакомятся. Я по-прежнему верен своему девизу: лучше быть, чем казаться. Виды на орден здесь хорошие, и отпуск я получу, ведь недаром я унтер-офицер с темляком. Уповаю на бога. Пришли мне сахарину и кремней. Русские бабы заросли грязью. С любовью. Твой Пауль».