Кипхардт Хайнар - Герой дня

• Название: Герой дня
• Автор: Кипхардт Хайнар
• Жанр: О войне

Аннотация издательства: Хайнар Кипхардт ( Heinar Kipphardt, род, в 1922 г.) - немецкий драматург, писатель (ФРГ), доктор психологии. Автор более десяти драматических произведений, наиболее известны из них пьесы «Собака генерала» («Der Hund des Generals», 1962), «Дело Роберта Оппенгеймера» («In Sachen.J. Robert Oppenheimer», 1964). Первый роман X. Кипхардта «Мерц» («Marz»), вышедший в 1976 г., был удостоен премии г. Бремена. За телефильм по этому роману писатель отмечен «Призом Италии». Предлагаемая вниманию читателя повесть «Герой дня» взята из одноименного сборника, вышедшего в 1977 г. (Heinar Kipphardt. «Der М ann des Tages und andere Erzahlungen», Munchen, Autoren Edition/c. Bertelsman Verlag, 1977).

---

Низенький, бюрократического вида шарфюрер СС включил карманный фонарик и делал какие-то пометки в черном блокноте. Справа и слева от него сидели дюжие эсэсовцы с автоматами. На Вилле он и не глядел. На рукаве шарфюрера виднелась эмблема гестапо.

– Есть еще вопросы, господин обер-лейтенант?

Вилле счел за благо воздержаться от вопросов, пробормотал что-то смягчающее насчет чувства ответственности, заботы о батальоне и прочая и прочая.

Он не договорил, с радостью увидев подъезжавшего Муле. Рудат вытянулся перед Вилле по стойке «смирно» и доложился.

– Отлично, Рудат, - сказал Вилле. - Погодите минуточку. Я только что получил приказ о передислокации.

Муле грубо выругался и развернул мотоцикл. Луч света от мотоциклетной фары скользнул по лицам эсэсовцев в автомобиле.

«Быть не может! - подумал Рудат. - Я просто-напросто в стельку пьян. Таких лиц тысячи». В шарфюрере он узнал человека из подвала и отчетливо понимал, что ошибка исключена. Человека, который был тогда в никелевых очках. В темноте Рудат искал его глаза. И заметил, как один из сопровождающих навел на него, Рудата, автомат.

– Где-то я вас видел, - опять послышался из машины сипловатый голос. - Кажется, мы с вами уже сталкивались. - Фонарик осветил лицо Рудата, белые пятна вокруг ожоговых пузырей.

– Нет, - возразил Рудат, - я ни разу не имел дела с гестапо.

– Ни разу? - Человек задумчиво посмотрел Рудату в глаза. Потом погасил фонарик. Вилле облегченно вздохнул.

– Порядок, - сказал обертруппфюрер. - Через тридцать минут батальон должен быть готов к маршу, господин обер-лейтенант. Выступайте прямо на Хабровку. Вот здесь, - он показал по карте. - Радиосвязь установите уже из Хабровки, так требует безопасность.

– А кто мне гарантирует, что дорога не заминирована? - спросил Вилле.

– Мы, - ответил обертруппфюрер. - Мы поедем впереди, чтобы вас, чего доброго, не напугали. - Он заржал, хлопнул обер-лейтенанта по плечу и уже на ходу вскочил на подножку машины. [70]

Рудат глядел им вслед. Слышал брань Вилле, но не понимал слов. Парализованную щеку дергало, во рту все пересохло и склеилось.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант, - зачем-то сказал он.

Вилле посадил его в вездеход, распорядился на батальонном КП насчет передислокации и велел отвезти себя на квартиру.

– Что этому гестаповцу от вас понадобилось? - спросил Вилле, когда они с Рудатом остались наедине.

– Понятия не имею. Наверно, пошутить решил.

Оба замолчали.

– Вы меня тревожите, Рудат, - начал Вилле совсем другим тоном. - Честное слово. Скажите на милость, ну почему столько народу вас ненавидит? Цимер, Муле… или хотя бы давешний гестаповец. История с иконами, история с девчонками. Почему вас ненавидят? Мне бы хотелось услышать ответ.

– Не знаю, господин обер-лейтенант. Унтер-офицер Цимер знаком мне еще по казарме. Меня никогда не любили.

– Почему? Хотите, я вам скажу? Потому что вы, Рудат, человек неглупый и не скрываете этого. Умные люди всегда одиноки, Рудат. Очень одиноки. Поверьте, я могу об этом судить.

Он пристально смотрел Рудату в глаза. В его писклявом, как у кастрата, голосе звучали новые нотки, он словно пытался скрыть сильное волнение. «Ни дать ни взять отставной актер, - подумал Рудат. - Старая изолгавшаяся комедиантка». Вилле положил свою узкую ладонь ему на плечо и продолжал:

– Я хочу помочь вам, Рудат, ибо понимаю вас и чувствую, что и вы меня понимаете, чисто по-человечески. Вы не из середнячков, вы чужды обычности, чужды психологии толпы. У меня есть для вас сюрприз, вы будете довольны.

Он убрал руку с плеча Рудата, провел его в поповскую комнату и принялся рассуждать о мистерии искусства, которая есть не что иное, как открытая рана, о мифе страдания, первооснове всякой культуры. Показал Рудату лик Христа, блаженно кровоточащий из пятнадцати ран, и резиновые баллоны с высохшей краской. Разложил на аналое иконы с изображением пяти великомучеников, а под ними - пять объявлений о розыске партизанских вожаков, достав их из планшета. Физиогномические сопоставления. Говорил о бунте души против массовой цивилизации и болтовни насчет прогресса, о крестовом походе сокровенной искренности и о том, что Гитлер всего-навсего орудие мировой идеи. Рудат долго смотрел на фотографию человека в никелевых очках, потом сказал:

– Я должен идти. У меня вещи в Короленко.

– Вас отвезут. Надеюсь, мы вскоре сумеем продолжить нашу беседу в спокойной обстановке и поговорим основательнее.

– Охотно, господин обер-лейтенант, - ответил Рудат и подумал: «Мне только этого гомика не хватало».

Вилле изумился, застав в своей комнате Муле. Тот уплетал из банки селедку в желе и, по-видимому, уже давно подслушивал их разговор, не делая поползновений доложить о своем возвращении. На физиономии у него сияла добродушная ухмылка, ибо приехал он от Цимера, которому продал историю с пуховиками. Он, Муле, не намерен позволять всяким там извращенцам путать себе карты.

– Ты поосторожнее с Цимером, - посоветовал он, высаживая Рудата в Короленко. - Это большая лиса. Кстати, обер-лейтенант ничего тебе не говорил насчет группы управления?

– Нет, - сказал Рудат. - А при чем тут Цимер?

– Я тебе ничего не говорил. Сигареты есть?

– Ни одной.

Рудат не слишком доверял Муле. Настроение у него было препаршивое. [71]

Пёттера Рудат на квартире не нашел. И вещей тоже не было. Пёттер грузил их в венгерскую санитарную машину, которую нанял за сотню сигарет.

– В чем дело? Что приспичило этому болвану? - полюбопытствовал Пёттер.

– А, ерунда, - махнул рукой Рудат. - Приспичило рассказывать мне о мистерии искусства, которая есть не что иное, как открытая рана.

– И что же?

– Ничего. Оставь вещи. Мы в этой колымаге не поедем.

– Почему?

– Она потребуется для другого, и потом, у нее тонкие стенки. Нас перебрасывают в Хабровку, на семь километров в глубь леса, прямехонько к партизанам.

– Ночью? Опупели они, что ли?

– Приказ СС, - коротко сказал Рудат. - Надо найти тарантас посолиднее.

– А чем тебе плоха «санитарка», пока она в тылу? Залезай!

Рудат покачал головой:

– Чует мое сердце, не миновать нам хреновой ловушки. Оставь машину.

– Да что с тобой? Что нюни-то распустил? Какая ловушка?

– По-моему, у меня температура, - сказал Рудат, вытирая рукавом парализованный уголок рта, и подумал: «Как же этот переодетый эсэсовцем тип меня не ухлопал? Почему они уверены, что я буду молчать? А потом сдохну вместе с Пёттером и остальными. Я им не цепной пес! Кому «им»? Никому не позволю делать из себя цепную собаку! Мать отравится газом, если меня убьют. А старика небось уже загнали на проволоку. Не стану я убивать для них школьниц. Таня… Как она выглядела? Желтые туфли с пряжками. Маленькая нежная грудь. Какое мне дело до этих деревенских Иванов? Должно быть, они захватили машину полевой жандармерии. Не могу я сказать об этом Пёттеру. Даже ему. Впрочем, попробуй-ка докажи, что я о чем-то знал! Ничего я не знал. Все равно мне из этой заварухи не вылезти. Так и так не вылезти. Черт побори всех сразу». - Проклятая щека опять донимает, - пожаловался он вслух. - Вот кончится эта хреновина, пойду в лазарет. А может, и не пойду. Пёттер, оставь в покое «санитарку», слышишь!

– Черт с тобой, ладно. Только заткнись наконец. Сотня сигарет псу под хвост.

Он выгрузил из машины вещи и закричал шоферу: «Никс гут! Никс гут!» - давай, мол, сигареты обратно. После долгих препирательств они сошлись на том, что шофер вернет половину. За эти полсотни сигарет Пёттер умудрился обеспечить себе и Рудату два местечка в одной из самоходок, направлявшихся в Гульевку. Давно отслужившие свой срок дребезжащие гробы, не раз подбитые и кое-как залатанные - для союзничков и так сойдет. Пёттер извлек из вещмешка бутылку «Наполеона» пять звездочек и пустил вкруговую.

– Только не торопиться. Терпеть не могу спешки на похоронах. Самоходка - орудие арьергардное, учтите.

Мадьярский унтер-офицер - смуглый, по-девичьи смазливый парень, весь увешанный пестрыми орденами, -хлебнул из бутылки и велел трогать. В Гульевку они прибыли чуть ли не последними. Только у самой деревни обогнали казачий отряд, который медленно плелся по обочине на тощих крестьянских лошаденках. Самоходка пристроилась в хвост ожидавшей колонны и заглушила мотор. Водитель полез под машину - якобы что-то там починить.

Кто-то шагал вдоль вереницы машин, посвечивая фонариком. Это был Цимер. Он как раз успел перехватить эсэсовцев и донести насчет [72] интендантовых манаток. Шарфюрер записал, и теперь Цимер совсем распетушился.

– Вас-то я и ищу, - объявил он, высмотрев наконец Рудата и Пёттера.

– А мы тебя нет, - огрызнулся Пёттер. - Нас откомандировали к мадьярам.

– Приятная новость для командира взвода.

– Ага, - поддакнул Пёттер. - А потому гаси свою коптилку и исчезни.

Он откинулся на выменянные меха и зевнул. Цимер выключил фонарик и удовлетворенно подумал, что самое позднее через сутки передаст этих мерзавцев военно-полевому суду. А Рудат думал, что никто бы не пожалел об этой грязной свинье Цимере. Он прикусил обожженную щеку и засунул в рот кусочек резиновой губки: слюна сильно текла. Закурил сигарету и долго смотрел на пропыленную, беспокойно копошившуюся в темноте колонну, от которой несло конюшней, потом и почему-то нужником, смотрел и думал о том, что жизнь этой грязной, смердящей, встревоженной, дергающейся вереницы людей и машин находится в его руках, что, может, уже через час здесь не останется ничего, кроме горы трупов и металлолома.