ШАНЬ СА - ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ

• Название: ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ
• Автор: ШАНЬ СА
• Издательство: ТЕКСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0852-1

Издательство «Текст» продолжает знакомить читателя с творчеством молодой французской писательницы китайского происхождения Шань Са. В четырёх новеллах о любви и смерти, объединённых образом плакучей ивы, считающейся в Китае символом смерти и возрождения, писательница рисует яркие картины жизни своей родины в разные исторические периоды.

Фантазия писательницы наделяет это дерево женской душой, обречённой, умирая и возрождаясь, вечно скитаться в поисках любви.

Четыре новеллы о человеческих страстях, четыре зарисовки Китая в разные эпохи, четыре восточные миниатюры дивной красоты.

Четыре жизни ивы…

---

Я спросил, почему она осталась, когда все товарищи ушли ужинать. Услышав мой голос, она вздрогнула от неожиданности, долго молчала, а потом разрыдалась.

Тихим сдавленным голосом девушка призналась, что давно испытывает стыд за свою медлительность и слабость. Она чувствовала себя виноватой, когда другие выполняли за день вдвое большую норму.

— Эти руки, — в отчаянии говорила она, поднося их к лицу, — ни на что не годны. Я никогда не стану крестьянкой и никогда не буду на высоте требований революции.

Я пытался утешить Иву, говорил, что Наша Революция — это революция сердец и не так уж сильно зависит от результатов нашей деятельности. Когда наш дорогой Председатель организовал движение «За перевоспитание в деревне», он хотел изменить наш образ мыслей, освободить от буржуазного духа и наших интеллектуальных притязаний.

Ива долго не могла успокоиться. Она рассказала, что родилась в семье высокопоставленных военных и родители очень её баловали. У них были шофёр, нянька, сиделка, кухарка, горничные и личная охрана, так что девочка могла посвящать всю себя учёбе. Отец запретил ей ехать в деревню, он достал для неё место в отделе пропаганды своего полка. Она взбунтовалась против привилегий и убежала из дома, свято веря, что суровая крестьянская жизнь и тяжёлая работа укрепят её физически и морально.

— Родители испортили мне жизнь, — с горечью повторяла она.

Я не знал, как мне себя вести. Слёзы этой девушки трогали меня и приводили в замешательство. Мне всё-таки удалось уговорить её вернуться в лагерь. На подходе к деревне она вытерла слёзы и заставила меня поклясться, что я никому не выдам её тайну.

Ива была старше меня на восемь месяцев и проходила первый год магистратуры в Народном университете. Школу благодаря своим невероятным способностям она закончила за четыре года.

Ива знала наизусть сотни старинных текстов. В ответ на мои шуточки она часами читала мне их, а потом мы вместе наводили на них критику за феодальный характер.

Наконец наступила весна. Оранжевые венчики рододендронов раскрылись навстречу тёплому ветру. Мы повернули течение нескольких источников, чтобы оросить наши поля. Вода на террасах отражала синь неба. Началась пересадка.

Мы организовали соревнование, чтобы поднять боевой дух. Я часто становился первым в своей бригаде, Ива же всегда была последней. Она плакала, когда никто не видел, а я пытался её приободрить. Научился рассказывать забавные истории, она смеялась сквозь слёзы и обо всём забывала. Выглядела Ива лучше, чем зимой, щёки у неё порозовели, лицо, несмотря на суровые условия жизни, округлилось.

В часы отдыха студентки стирали нашу одежду в пруду. Это стало традицией. Мы в благодарность чинили им крышу и латали тюфяки. Ива занималась моими вещами — стирала, чинила, пришивала пуговицы взамен потерянных.

Солнце пригревало всё сильнее, и скоро склон горы оделся в зелёный муслин взошедшего риса. Трудно было поверить, что зимой тут была выжженная земля!

Землю под паром вокруг лагеря мы превратили в огород: посадили фасоль, помидоры, баклажаны, картошку, морковь, огурцы и капусту. Староста подарил нам двух цыплят, и мы размечтались о собственном птичнике.

Хутор менялся с каждым днём. Расцветали цветы, распускались листья на деревьях, свет изменил облик домов, вода в пруду стала гладко-бархатистой. Появились невидимые прежде обитатели. Гудели пчёлы, мухи и стрекозы гонялись друг за другом, божьи коровки pi богомолы грелись на солнышке.

В нашем лагере образовались влюблённые парочки, неразлучные, как дерево и его тень. Мы с Ивой насмехались над потерявшими голову товарищами и гордились нашей чистой, как у брата с сестрой, дружбой.

После сезона пересадки мы получили передышку и стали ходить в горы, пробираясь извилистыми тропами в самое сердце леса.

Погода стояла прекрасная, сухой воздух был напоен ароматом зелени и обжигал ноздри, стоило сделать вдох поглубже. Солнце золотило растения, земля была усеяна густым ковром хрустящей под ногами прошлогодней листвы. Бамбук куполом смыкался над нашими головами. Ветки сгибались и разгибались, цепляясь одна за другую, каждый листок одиноко трепетал на ветру.

Однажды мы нарочно заблудились в лесу и наткнулись на развалины дома. Стены обрушились, на земле лежала груда камней. Когда-то в этом доме было множество комнат. Сборщики молодых побегов бамбука и охотники на фазанов обустроили одну из них — починили крышу, подновили стены, заколотили окна и натянули холстину вместо двери.

Внутри было темно. В углу лежала груда сплетённых из бамбука циновок, чтобы было на чем проспать ночь. На устроенном в земле очаге стоял глиняный котелок, несколько щербатых пиал и лежали листья для растопки. В горах, переночевав в убежище, человек перед уходом готовит его для тех, кто придёт следом.

Перед дверью стояли стол и три табурета. Столешница и сиденья были покрыты таким густым слоем земли и мха, что на нём даже выросла трава. Ива смахнула сухие листья, вырвала сорняки и отскребла ногтями мох, отчистив часть поверхности. Стол был сделан из белого мрамора!

Мы сели. В лесу было влажно, в воздухе пахло близкой грозой.

Ива о чем-то задумалась, а потом вдруг спросила:

— Слышишь, как дрожит бамбук? Мне знаком его язык. Но почему я не помню слов?

С ветки сорвалась птица с ярким оперением.

— Что это? У меня бред? Я уже слышала этот звук хлопающих крыльев, — вскинулась Ива.

Её фантазии пугали меня, и я спросил:

— Как назвать этот дом? Может, «Бамбуковые развалины»?

— Я назову его «Прошлая Жизнь», — ответила она.

— Почему? Это из какого-то старинного стихотворения?

— Вовсе нет.

Я не знал, как развеять её грусть, и замолчал. Она смутилась, долго смотрела на меня и наконец решилась:

— Я попросила тебя пойти со мной, потому что хотела кое-что рассказать…

Она замолчала. Я стал уговаривать её продолжать. Ива взглянула мне в глаза и вдруг беззвучно заплакала.

— Я больше не смогу играть на пианино! — прошептала она.

— Почему? — спросил я.

Она заплакала ещё горше и показала мне руки с покрасневшими пальцами и распухшими суставами.

Я узнал симптомы ревматического воспаления.

— Тебе больно?

Ива зарыдала.

Я взял её руки в свои и вдруг вспомнил, что она всю зиму копала землю лопатой, а весной стирала мою одежду в ледяной воде!

Горько всхлипывая, она поведала, что начала заниматься музыкой в шесть лет, а в пятнадцать, выбирая между консерваторией и университетом, решила сначала кончить курс, а пианисткой стать потом.

— Я не должна жаловаться на судьбу. Желание заниматься музыкой — буржуазное и ревизионистское. Но ты понимаешь — это была мечта всего моего детства! Три тысячи часов занятий.

Признание Ивы ранило мне сердце. Я был сыном врача и знал, какую боль она терпит и какими будут последствия болезни. Но вслух сказал совсем другое:

— Возьми себя в руки, Ива, ты солдат.

Я поклялся вылечить Иву. В выходные бродил по округе, собирая для неё раннюю малину, землянику и другие фрукты, богатые витамином С. Я вспомнил разговоры родителей и стал поить её отваром из листьев земляники.

Начался сезон сбора урожая, и солдаты ушли. Мы выбрали новых лидеров из числа студентов. Я стал командиром отделения.

Я использовал своё влияние и устроил так, чтобы Ива оставалась в лагере и работала на кухне. Она взбунтовалась и приходила на поле, когда не стояла у плиты.

Сразу после того, как рис был собран, началась вторая посадка.

В июле небо затянули свинцово-чёрные тучи, и начался потоп. Чтобы спасти наши плантации, мы по очереди дежурили у запруд, открывая бреши, чтобы спустить воду. Земля размякла от дождя, и грязь то и дело обрушивалась на посадки. Два или три раза за ночь меня будил гонг, я накидывал плащ из листьев бамбука и бросался в мокрую тьму. Луч фонарика освещал чёрную грязь под ногами и лужи. Снова удар гонга, другой, третий, четвёртый. Гора вот-вот обрушится!

Так продолжалось много дней, но потом погода изменилась. С неба сыпался мелкий дождичек. Я стоял в поле и смотрел на гигантскую лестницу из террас, где на самом верху клубились белые облака. Я вспомнил нелепую мысль, что пришла мне в голову после завершения работ: я верил, что покорил природу.

Теперь перед моими глазами простирался иной пейзаж. Вымокшая гора, непроницаемая завеса дождя, бесконечность неба. Перед величием природы люди — и я в том числе — были крошечными, смешными, ничтожными букашками.

Наступила осень. Солнце залечило нанесённые дождём раны, и мы собрали отменный урожай.

Революционный комитет города Мэйлинь прислал к нам своих представителей. Я полагал, что они будут проверять, как мы работаем, но шестеро приехавших товарищей отказались от ночлега, который мы для них приготовили, и предпочли поселиться в деревне.